Страница 49 из 64
Но если и скрещивания покажут, что это ближайшие родичи?..
По берегу реки Пяндж дорога еще более утомительна и опасна. Ширина тропы – один-полтора аршина. Справа уходящая ввысь скала с частыми острыми выступами – они низко нависают над тропой. Слева – километровая пропасть. Тропа то и дело идет по оврынгам: шатким балконам, кое-как прикрепленным к отвесной скале. Они скрипят и колеблются, грозят обвалиться. Каждый шаг требует осторожности – от лошади и от человека.
Оврынги во многих местах повреждены, настил содран. Особенно трудно обходить выступы скал на поворотах. Приходится развьючивать лошадей, переносить пудовые тюки на руках, затем снова навьючивать.
На отдельных участках тропа становится шире и ровнее, тогда можно подняться в седло, дать отдых натруженным ногам. В один из таких моментов по тропе вдруг метнулись две большие тени. То поднялись, размахивая могучими крыльями, два орла и повисли над бездной. Испуганная лошадь всхрапнула и понесла. Поводья от неожиданности выпали из рук, и тут тропа стала сужаться и снова пошла по оврынгам.
Лошадь под Вавиловым чудом не сорвалась в пропасть, с большим трудом удалось ее успокоить… «Это то, что впоследствии больше всего вспоминает путешественник. Такие минуты дают закалку на всю жизнь, они делают исследователя готовым ко всяким трудностям, невзгодам, неожиданностям. В этом отношении мое первое большое путешествие было особенно полезным»[88].
…А мысль продолжает работать.
При продвижении пшеницы на север вместе с ней двигался и сорняк. Проникая в неблагоприятные для пшеницы районы, менее прихотливая рожь все сильнее забивала пшеницу, пока человек, наконец, не заметил, что из сорняка тоже можно выпекать хлеб! На юге России, вспомнил Вавилов, еще можно встретить посевы суржика – смеси ржи и пшеницы. Выращивая эту смесь, крестьянин рассчитывает в случае благоприятных условий получить урожай пшеницы, если же пшеница погибнет, рожь спасет его от голода.
В более северных районах, где пшеница не родит, земледелец вынужден был заменить ее менее ценной, но более выносливой культурой. Сорняк становился культурным растением! Пшеница как бы на собственных плечах вынесла его из первичных очагов формообразования и «ввела» в культуру в местах, на тысячи километров удаленных от этих очагов! При подъеме в горы этот процесс более нагляден.
При продвижении сорнополевой ржи на север или в горы многие разновидности ее исчезают, теряются – потому беден ее сортовой состав в районах, где рожь возделывают, и богат там, где с ней борются как с сорняком! Значит, теория академика Коржинского подтверждается с точностью до наоборот! Не культурная рожь, вытесняемая пшеницей, превращается в сорную, а сорная, вытесняя пшеницу, становится культурной!
О приуроченности этапов движения мысли Николая Вавилова к отдельным эпизодам его путешествия мы, конечно, говорим гадательно. Но бесспорно, что процесс вхождения сорной ржи в культуру он ясно представил себе еще там, в ущельях и на перевалах Припамирья. Это легко доказывается сопоставлением дат. Он вернулся из экспедиции в октябре 1916 года, а в декабре уже выступил с изложением своей теории. За два месяца он успел окончательно убедиться: сорная рожь принадлежит к тому же виду, что и культурная! За это время он перерыл десятки трудов о первых путешествиях в страны Востока. С особым чувством листал «Книгу о разнообразии мира» великого венецианца Марко Поло, в которой описаны культурные растения посещенных им стран. Вавилов искал и боялся найти хотя бы беглое упоминание ржи. Не нашел. В XIII веке крестьяне Востока культурную рожь не возделывали!
Не доверяя себе, Вавилов проконсультировался с лингвистами – знатоками персидского и индо-санскритского языков. Не зря во время экспедиции он тщательно записывал местные названия растений. Рожь здесь называли джоу-дар или чоу-дар и гандум-дар. В переводе это означало – терзающая ячмень или терзающая пшеницу. Рожь здесь издревле знали как сорняк!
Теорию происхождения ряда культурных растений из сорняков Вавилов первоначально основал на агрономических и ботанических данных. Историко-лингвистическое подтверждение сделало ее еще более убедительной.
Часть вторая
Саратов
На грани эпох
Вавилов рвался в новые путешествия.
«Мне хотелось бы удрать в Африку, Абиссинию, Судан, Нубию. Кстати, там так много можно найти», – писал он А. Ю. Тупиковой.
Но война и революция отодвигали задуманные экспедиции в туманное будущее. А выжидать в бездействии Вавилов не умел.
Его жизнь расписана по получасам.
Он выступает с докладами о своей экспедиции.
Разбирает привезенные материалы.
Ведет занятия со студентками Голицынских курсов.
В теплице Политехнического музея начинает опыты с памирскими скороспелыми пшеницами.
В вегетационном домике и на опытных делянках Селекционной станции Петровки продолжает эксперименты по иммунитету.
Всё это – жадно, увлеченно, охватывая все большее число объектов и связанных с ними научных проблем. Всё ему интересно, всё важно, всё значимо. В его беспорядочных действиях трудно уловить стремление к единой цели.
Недавние учителя провожают его укоризненными взглядами, когда он – бодрый, веселый, с разбухшим портфелем – быстрой, чуть раскачивающейся походкой проносится по коридорам Петровки. Нельзя же так разбрасываться!..
Только глядя из будущего, его беспорядочные действия можно выстроить в цепочку продуманных, увязанных между собой звеньев. В феврале 1917 года Вавилов писал из Москвы Тупиковой: «А без Вас тут что же нового? Самое интересное – это лекции Валерия Брюсова о древнейшей культуре человечества <…>. И содержание и форма на 5. Эгейская культура вся как живая».
Так что его еще хватало на посещение лекций поэта Брюсова! Правда, привлекал к ним не столько интерес к поэзии, сколько к древнейшей культуре, к истокам цивилизации.
Однако подходил к концу срок «подготовки к профессорской деятельности». Надо было думать о будущем. Вавилов навел справки и узнал, что в Воронежском сельскохозяйственном институте появилась вакансия адъюнкт-профессора кафедры частного земледелия. Более подходящего места для себя он не мог и вообразить!
Селекционная станция Петровки, где он вел исследования по иммунитету растений и другие работы по изучению их наследственной природы, состояла при кафедре частного земледелия Прянишникова. Такую работу Вавилов с удовольствием продолжил бы в Воронеже!
Убедившись, что руководство института благосклонно относится к его кандидатуре, он подал официальное заявление и стал готовиться к переезду в Воронеж. Отрадно было и то, что там работал близкий ему человек, Николай Макаров.
Прошло полгода, а из Воронежа никакого ответа. Неопределенность положения стала тревожить Вавилова. И вдруг он узнает, что на то же место, никому ничего не сказав, подал другой сотрудник Прянишникова, Иван Вячеславович Якушкин – родной брат его помощницы.
Разговор с Якушкиным «начистоту» его ошеломил. Не моргнув глазом, тот очень просто объяснил свой неблаговидный поступок: ему очень хочется получить место в Воронеже!
Николай Иванович слушал и не верил своим ушам. Он не мог себе представить, что такое возможно в сияющем храме науки, где все призваны поддерживать друг друга, а не ставить подножки! Неписаные правила научной этики не допускали этого. Ведь о том, что Вавилов подал на кафедру частного земледелия Воронежского института, все хорошо знали, знал о том и Якушкин. Но, с кем-то посекретничав и получив какие-то обещания, он подал на ту же позицию и держал это в тайне до тех пор, пока скрывать уже стало невозможно.
88
Вавилов Н.И. Пять континентов. С. 40.