Страница 16 из 43
Громоздкие коляски были заметны больше всего, - чаще на них сидели, как на обычных креслах, но он замечал и тех, кто полулежал на мягких спинках, был скрючен и свернут, качая головой в попытке удержаться глазами на представлении, но потом опять незримый гаечный ключ скручивал бедняге шею, ладони в хлопке не попадали друг в друга, а если и попадали то сцеплялись намертво согнуто-разогнутыми пальцами. Были невидимые взгляды за толстыми линзами очков, были совсем непроницаемые за бельмами и спаянными слепотой веками. Были те, кто смотрел на орущую тетю только наполовину, наполовину обратившись лицом к рядом стоящему взрослому и глядя на его руки. А руки и губы переводили недоступную речь. Были дети без рук, или без ног, с усохшими конечностями, с тупым непониманием происходящего и гнусавым ржанием, были и такие, как сам Георг, без видимых признаков своего недуга, но все одинаково отмеченные признаками болезни, - или худые, или тучные, с бледным, с желтым, зеленоватым или синюшным оттенком кожи, с испуганными глазами, с вымученными улыбками в тот миг, когда ведущая с нарисованными веснушками фонила со стороны динамиков:
— А теперь улыбнемся, и возьмемся за руки все вместе! Кто знает песенку…
Георга вовлекли в хоровод, взяли за руку и вовлекли. Очень громко зазвучала аккордеонная мелодия, из которой он урывками улавливал куплетные фразы: “…танец маленьких утят…”, “…быть похожими хотят…” “…быть похожими хотят! Кря-кря! Кря-кря!..”
Мальчишка был в ужасе. Ему казалось, что он при помощи этого приглашения попал в кошмар. Кому здесь весело?! Кому? Только тем, кто ничего не понимает, даже того, куда и кто их привел. Кто все эти люди? Почему их так много? Неужели их так много в городе, что, собравшись вместе, они заполняют собой огромный зал этого дворца и создают хоровод в несколько колец, вышагивая, приседая, махая локтями, крутясь на колесах, прыгая, глухо подражая остальным, слепо следуя за ведомыми, с мычанием вместо подпевания и все тем же жутким дебильным смехом…
Ему стало дурно. Один вдох надул сердце, как парашют, на второй распахнул купола податливых мышц до предела. Вырвавшись из этой толпы, он ушел к стульям вдоль стенки, сел и закрыл глаза, но еще несколько минут к ряду Георг никак не мог глотками слюны затолкать подступившее к горлу сердце обратно вниз, на свое место.
— Молодцы, ребята! Как дружно…
После кратковременной тишины и шелеста раздвигаемого занавеса, эстафету перехватил другой ведущий, мужчина, и вся толпа от центра развернулась влево.
— Спасибо нашей Милочке, а теперь у нас для вас сюрприз!
Около кулис, в глубине сцены, стояли длинные столы, на которых шеренгами выстроились пакеты, и Георг обрадовался, что сейчас их вручат и отпустят по домам, но сюрприз оказался не в этом:
— В фойе нашего дворца вы могли видеть выставку художественных работ, которые нарисовали наши маленькие художники, а те, кто умеет петь или рассказывать стихи, сейчас выступят на этой сцене! У нас уже все готово, участники ждут за кулисами, а вы готовы встретить их сильными-сильными аплодисментами! Давайте похлопаем, как мы это умеем?!
Мужчина был такой же притворный массовик-затейник, как и его предшественница. Георг почувствовал это больше, чем понял мысленно. Все похлопали.
Двое старших мальчишек под фонограмму известной песни пели ее на сцене на языке немых, и походило это на синхронный танец рук и пальцев. У подножия сцены, нескрытым суфлером, стояла женщина-дирижер, подававшая им знаки начала куплетов и ритма музыки. Колясочник сыграл на балалайке. Плоховидящая и слепая девочки прочитали наизусть стишок по ролям, как мама дочку в первый класс собирала. Потом вынесли микрофон на штативе, а на сцену вышла девочка.
Очень нарядная, с бантом и косичками, в белоснежном кружевном платье и белом гольфике с лаковой черной туфлей. Она переставляла сначала костыли вперед, висла на них узкими плечами, потом наученным движением делала шаг единственной ногой. Георг не мог на все это смотреть, и отвернуться он тоже не мог. Девочка была и красивой, и неестественной одновременно, но улыбалась очень радостно, и щеки были румяные, будто она с легкостью выпорхнула сюда.
— Песенка называется “Птица счастья”.
Голос был такой звонкий и чистый, такой ясный и сильный, что он преследовал его даже тогда, когда Георг сбежал на первый этаж в вестибюль и наткнулся на вахтера. Отца не было, не прошло еще и часа с начала, а суровый пожилой мужчина с блестящей лысиной никуда его не пустил:
— А родители придут! А искать будут! Потом на улице погуляешь, я отвечать за побеги не собираюсь! Надумал, юноша! — и развернул его к себе спиной.
Ему пришлось вернуться. Он поднимался по ступенькам к прекрасному голосу, который очень проникновенно и очень искренне просил птицу счастья: “выбери меня!..”
Он осознал, почему у родителей были виноватые лица, и почему мама не знала, говорить или нет ему о приглашении. Они знали наверняка, что здесь будет такое. Георг не был несмышленым младенцем, он был достаточно взрослый, но никогда прежде ему не приходилось укладывать в голове, что инвалиды бывают разные. И что вообще-то в мире не он один со своей болячкой. Что ему еще повезло. Что недуг не коснулся его ума. Недуг не изуродовал его внешне. Не лишил его самых важных для жизни возможностей, - слышать, видеть, самостоятельно двигаться.
Георг взмок, так что под рубашкой на спине покатились капельки пота, но в зал он снова вошел. Девочка кланялась под хлопанье, кивая одной головой и улыбаясь от уха до уха. Он, прокравшись вдоль стенки, снова сел на прежне место и решил, что переждет страшный праздник, как пережидают землетрясение, не в силах никак повлиять на его ход или остановить. На сцене снова заиграли музыку, на этот раз была губная гармошка, но туда он уже не смотрел.
— Привет.
Не заметив даже, что давно закрыл и не открывал глаза, представляя себе ощущения слепых, вздрогнул от испуга и распахнул ресницы. Увидел перед собой две палки с резиновыми ступами и черную туфельку, медленно поднял голову.
— Мальчик, тебе плохо?
Одноногая веселая певица с косичками участливо заглянула в лицо и тревожно сдвинула бровки.
— Нет, все нормально.
— Можно я посижу рядом, а то устала ходить? — и села рядом, прислонив свои костыли к стенке. — А у тебя что?
— Что? — не понял Георг.
— Ну, что у тебя?
— А… у меня сердце. А ты?..
— А я под машину попала, под грузовик, — легко сказала девочка, — мне тогда пять лет было, мне ее большим колесом сразу оторвало, но я не помню.
Он удержался от того, чтобы не посмотреть вниз, на ее единственную коленку, и быстро сам добавил:
— А я болел. Я совсем недавно, всего два года.
Всего два года… ему прежде казалось, что всю жизнь, так давно и так долго это все продолжалось. И он всего лишь болел. Георг моргнул и мысленно увидел перед собой грузовик, который сбивает его и отрывает ему ногу… или руку… или он получает чудовищный удар, а потом просыпается в больнице без части тела. Он снова вспотел и неловко утер лоб рукавом.
— Пара дырок в каких-то там стенках.
— Понимаю.
О том, что его сердце с течением времени может ему отказать, Георг в эту минуту забыл напрочь. Он так вздохнул облегченно, что не поверил сам себе.
— А ты слышал, как я пела?
— Да.
— Тебе понравилось? — кокетливо спросила она.
— Очень.
— Это моя любимая песня. Она всем тоже нравится.
— Всем?
— Конечно.
И опять улыбнулась, убежденная в своей правоте. Девочка не спрашивала каждого в зале, понравилась ли им песня, она это знала наверняка, - Георг начал догадываться об этом. И его спросила только чтобы спросить, ответ все равно зная точно. Потому что и она, и все в зале понимали друг друга, оставаясь друг другу чужими и незнакомыми.
— А как тебя зовут?
— Жорка. А тебя?
— А меня Аврора.
Аврора никогда-никогда не посмеется над ним, что бы с ним ни было, - каким бы он ни был худым, беспомощным, жалким, бледным или вообще похожим на убитого цыпленка. Она все поймет, она не Юна. Все поймет, потому что она… она…