Страница 43 из 60
Так что, добравшись рейсовым автобусом до Дхулитхела, он вскинул на плечо рюкзак и, миновав окраину города, решительно двинулся по тропе, ведущей в предгорья. Он заночевал в пастушьей хижине, вернее, пролежал на старой и вонючей овечьей шкуре с открытыми глазами до тех пор, пока над вершинами гор не показались первые лучи утреннего солнца. Тогда он неторопливо умылся из обжигающего ледяной водой ручья, съел большой бутерброд с копчёным мясом, запил его из того же ручья, зачерпнув ладонью из бурлящего потока и, прикрыв дверь и приперев её стоящей здесь же жердью, устремился вперёд. Горы, как магнитом, тянули его. На какое-то время ему даже удалось отвлечься от монотонной, изнурительной боли, терзающей сердце. Всю ночь он думал о женщине, которая отвергла его - и ради чего?? Он влюбился так, что где-то, в глубине сознания, даже удивлялся себе: эта любовь вторглась в его жизнь внезапно, нежданно и целиком поглотила её. Он был счастлив, глядя в туманные серые глаза, целуя сладкие, мягкие губы, чувствуя, как обвиваются тонкие руки вокруг его шеи. Близость с ней вызывала в нём такую волну нежности, желания защитить, спрятать от всех неприятностей и бед, что зверь внутри него лишь довольно мурлыкал, чего с ним не было со времён детства. Он был уверен в её взаимной любви, потому что она не могла быть такой талантливой лгуньей. Ведь их ночи, полные тихих стонов, сбивчивого шёпота, торопливых, жарких ласк ясно говорили о том, что его любовь не безответна. Но, оказалось, он ошибся!! И эта страшная ошибка повергла его в жесточайшую депрессию, вдребезги разбила его надежды на счастье.
Он шёл по горным тропам, минуя зелёные луга со стадами овец, отвечая улыбкой на приветствия худых, жилистых, коричневых от горного загара пастухов. На самолёте до Кагбени было недалеко, а Сантошу пришлось опять заночевать в горах. Он не стал искать хижину, а свернул с тропы и улёгся на расстеленное под нависающим каменным козырьком одеяло. Уснул он сразу, как будто провалился в тёмную яму.
К обеду следующего дня Санош пришёл в Кагбени. Он миновал всю деревню, прежде чем добрался до дома колдуна, давнего знакомого. Колдун был вайшья, жил один, ел то, что приносили жители в уплату за его услуги. Сантош принёс ему подарки: три плитки чёрного чая, несколько банок тушёнки, соль и сахар. Тот кивнул, благодаря, и спрятал подарки в большой, украшенный резьбой, сундук. Колдун был старым, даже старше деда, господина Ари. Время высушило его, оставив только кости, обтянутые коричневой пергаментной кожей.
- Ирбис, - он хмуро глядел на Сантоша маленькими пронзительными глазками, которые, казалось, сверлили мужчину из-под нависающих кустистых седых бровей, - тебе надо было появиться вчера.
Сантош недоумённо пожал плечами: - почему вчера? Чем тебе сегодняшний день плох?
- Вчера вечером состоялся обряд сати.
- Сати?? Но…кто??
- Ума. Её муж, Дурга, сорвался в пропасть и разбился. Его искали неделю, а вчера, наконец, нашли и возложили на погребальный костёр. Ума совершила обряд сати.
Сантош побледнел, кулаки гневно сжались. Вот и говори после этого, что европейцы неправы, высокомерно называя его народ дикарями. Обряд сати, самосожжение вдов на погребальном костре умершего мужа, давным-давно запрещён законом. Но для жителей горных деревень существует лишь один закон - древние обычаи, которым они следуют.
Скулы свело от крепко стиснутых зубов. Он знал Уму. Смешливая девчушка, всегда неунывающая, добрая, первая танцовщица на всех деревенских праздниках. Два года назад её выдали замуж за мужчину, старше её на восемнадцать лет, но, кажется, они жили мирно и благополучно. И вот её нет. - Почему сати? Разве её в детстве не выдали замуж за ****дерево баиль?
Колдун пожал плечами: - у её родителей пять дочерей. Представляешь, сколько нужно денег, чтобы каждая из них стала женой Шивы?
Сантош представлял. Свадебная церемония с деревом баиль должна была быть не менее пышной, чем при настоящем замужестве. Только вот от бога Шивы никакой материальной помощи не получить. Он скривился, ощутив укол совести. Девушка умерла страшной смертью, а он иронизирует! Колдун прав. Если бы он появился в Кагбени вчера, он не допустил бы гибели Умы. - Она сама решилась на это? Ведь нельзя сказать, что у них с мужем была страстная любовь?
- Сантош, какая любовь? - колдун тяжело вздохнул, - Дурга в отцы ей годился. Её заставили родственники мужа, а родители… они как-то не возражали. Да и кто бы стал считаться с их возражениями?
Сидя на циновке, Сантош потёр руками лицо, подумал о том, что теперь понятно, отчего так притихла деревня: проходя по улице, он не услышал привычных перекрикиваний громкоголосых женщин, смеха детей, даже блеяния овец - и того не было. Он представил, как вчерашняя смешливая девчонка раздаёт собравшейся толпе драгоценности, подаренные ей мужем, серьёзно выслушивает всё, что люди хотят передать с ней своим умершим родственникам, восходит на костёр, садится рядом с телом и кладёт голову мужа себе на колени. А затем - взвившийся к небу столб огня, дикий нечеловеческий крик, отвратительный запах горелого мяса…
Он опять стиснул зубы со злостью и ненавистью думая о всех этих людях, имеющих сотовые телефоны, смотрящих спутниковое телевидение и… живущих жизнью своих дедов и прадедов, ничего не видящих и не желающих что-либо изменить в своей судьбе. Сантош встал, поднял полегчавший рюкзак: - извини, я не могу остаться, переночую в горах. - Ему были противны все, даже колдун, который не решился на столкновение с жителями деревни, чтобы спасти Уму.
Тот понял, серьёзно посмотрел на Сантоша: - приходи, ирбис, я буду ждать. И… не сердись на меня. Я стар и труслив, прости.
Тот, отвернувшись, хмыкнул и вышел в дверь. Колдун стоял на пороге, глядя ему вслед, потом крикнул: - счастье придёт к тебе, снежный барс, ты только дождись!
***
Утренний сон чуток. В полудрёме Маша почувствовала рядом, у щеки, чьё-то дыхание, и сердце бурно встрепенулось, радость затопила всё её существо: - Сантош! Их расставание - это только сон! Родной мой, любимый, ты со мной!! - её душа устремилась к нему, и…Маша окончательно проснулась. Рядом, уткнувшись носиком в подушку, сопела Анютка. Видать, ночью она проснулась и перебралась к Маше, а та и не услышала, усталость доконала её. Ей стало стыдно: наверно, она плохая мать, ведь она подумала, что рядом спит мужчина. Маша осторожно подоткнула одеяло дочери под спинку, прикоснулась губами к волосикам, потом тихонько сползла с постели.
Её родители шёпотом переговаривались на кухне и удивились, что она уже встала: - мы думали, ты поспишь подольше, - мать, Ольга Васильевна, вздохнула, глядя на дочь, - как сильно ты похудела, Маша!
- И почернела! - хохотнул отец, Александр Николаевич.
- Жарко там, - через силу улыбнулась та, - а в горах вообще солнце злое, моментом можно обгореть. - Ей не хотелось говорить о Непале, но она понимала, что никуда не денется, и ей придётся ещё долго рассказывать о том, что пришлось пережить.
Родители только-только вышли на пенсию, но Александр Николаевич продолжал работать. Главный технолог на московском предприятии, он получал неплохие деньги, что и позволяло Маше учиться на дневном отделении аспирантуры. Порой совесть “грызла” её, и тогда она порывалась перейти на заочное и устроиться на работу, но родители возражали. У них была трёхкомнатная квартира в спальном районе Москвы, а Маше от бабушки досталась “однушка”, где они с Анюткой и жили.
Маша лениво присела на табуретку, расслабленно подумала, что скоро жизнь войдёт в свою колею, она будет учиться, воспитывать дочь, по воскресеньям навещать родителей, временами бегать с подругами на концерты и, может быть, чем чёрт не шутит, встретит мужчину и выйдет за него замуж… - При этой мысли её как будто окатили холодной водой: она с омерзением представила, что какой-то мужик станет её раздевать, прикасаться к её телу, ласкать… - Нет, это невозможно, - она содрогнулась и, подняв глаза заметила, что мать внимательно смотрит на неё.