Страница 11 из 12
В толках о пожарах не обошлось без конспирологического следа: санитарный врач и ученый-гигиенист З.Г. Френкель вспоминает об июньском разговоре с директором петербургского Института экспериментальной медицины С.К. Дзержговским, который «между прочим высказал свое мнение, что все эти лесные пожары – дело рук немцев, что горящие леса и торфяники – подготовительные меры к их военным планам. Мне показалось это плодом обывательского воображения. Однако спустя два-три месяца, когда немцы захватили часть Польши от Калиша до Млавы, я не раз вспоминал его слова»[168]. Корреспондент костромской газеты записал пересуды крестьян, винивших во всем аэропланы: «Летает какая-то птица с железными крыльями (многие уверяют, что сами видели), выпуская из хвоста яд, который порождает засуху и болезни на скоте и людях»[169].
В задымленном воздухе непривычно выглядели солнце и луна. Строки Ходасевича «Огромное малиновое солнце, / Лишенное лучей, / В опаловом дыму[170] висело…», которые теперь в первую очередь воспринимаются как символическая деталь[171], для современников заключали узнаваемую примету тех месяцев («все так и было, в 1914, в Томилине»). Цитируя их, один из рецензентов признавался: «И сразу припоминается лето 1914 г., даже если бы поэт и не прибавил в конце „В тот день была объявлена война“»[172]. В эти дни смотрели на небо и Блок в Шахматове (записные книжки от 25 июня: «Второй день – гарь. Солнце и луна – одинаково красные шары»[173]), и Кузмин в Павловске (дневник от 27 июня: «Луна красная нелепа»[174]), и поэт круга «Знания» А.С. Черемнов в Клеевке Витебской губернии (письмо Бунину от 12 июля: «Солнце только к полудню пробивалось сквозь тучи дыма. Луна выползала багровым шаром и видом своим оправдывала рассуждение Фердинанда Поприщина, что ее, луну, делает в Гамбурге хромой бочар»[175]), и литературовед А.С. Поляков в Кадникове Вологодской губернии (письмо С.А. Венгерову от 14 июля: «Солнце в виде красноватого желтка пробивается сквозь облака дыма»[176]). 13 июня Божидар сочиняет триумфальную «Пляску воинов» с восклицанием «жарый шар в пожаре низк»; 3 июля репортер «Синего журнала» («Солнце на закате смотрит сквозь дым мистическим красным пятном, а луна при восходе принимает пурпуровые оттенки»[177]) безнадежно проигрывает в зловещей изобразительности Д.В. Философову: «Особенно страшен выход луны. Она непривычная, малиновая. Декадентский режиссер, не боясь погрешить против природы, добился особенно мрачного, театрального эффекта. Иногда можно даже луну принять за солнце. На закате солнце такое же малиновое. Как пузырь, который медленно падает с как бы мертвого неба. Издыхающие от жары люди как-то равнодушно смотрят на враждебные светила»[178]; 18 июля Мария Шрётер, услышав «слух о войне» и песню мобилизованных, обращается к солнцу с тревожным вопросом: «Солнце налилося кровью и блещущим трепетным гневом, / Шлет алый луч в щель угла, в бор и в поля шлет гонцов. ‹…› / В дыме горящих лесов дальняя даль голубая, / В дыме дымящихся сел, солнце, ужель ты зайдешь?..»[179]; 26 июля в «Ниве» выходит стихотворение Марии Пожаровой «Засуха», в котором «неотвратно, слепительно яро / Красным оком глядящая твердь» к финалу становится орудием Божьей кары: «А в деснице (архангела. – В.З.) пылающим шаром / Солнце, солнце не меркнет весь день»[180]; наконец, в уже упоминавшемся очерке В.В. Муйжеля «Война и деревня» (опубл. 16 августа) встречаем описание, ближе всего совпадающее со ст. 52–55 «Обезьяны»:
А днем едкий, горький дым висел в воздухе плотной завесой, и красное, резко очерченное солнце, на которое можно было смотреть простым глазом, победоносно катилось в бурой дымке и жгло старую, потрескавшуюся землю. Желтела рано выколосившаяся рожь, недвижная, застывшая в полном безветрии…
После начала войны это цветовое сочетание – густо-красного в дымном мареве – также приобрело мрачные коннотации: «Едкая мгла все лето нынче стояла над Россией, до Сибири – от непрерывных лесных и торфяных пожаров. К осени она порозовела, стала еще более едкой и страшной. Едкость и розовость ее тут, день и ночь» (дневник Гиппиус от 30 сентября)[181]. «Малиновый закат» душного вечера 19 июля (1 августа) многозначительно упоминает и Андрей Белый, находившийся за тысячу миль от горящих лесов, в швейцарском Дорнахе[182]; на другой день Н.О. Лосский, которого война застала на отдыхе в Швеции, тоже с тревогой вглядывался в алое зарево[183].
Дымный воздух, пожары, чахнущие нивы, безжалостный круг солнца скоро обратились в клише поэтических описаний «яростного и пыльно-бирюзового» (Комаровский) предвоенного июля. Самое известное из них – восьмая строфа «Пятистопных ямбов» Гумилева (1915):
П.Н. Зайцев, непосредственно причастный, как мы помним, к публикации «Обезьяны», включил в свой единственный поэтический сборник стихотворение «Лето 1914 г.»:
Если Зайцев тонко сочетает разработку мотивов «Обезьяны» (ср. «громовый рыдал ураган» и «хор… ветров и сфер» у Ходасевича) с романтической интонацией «Воздушного корабля», то приуроченные к двадцатилетней годовщине войны стихи ленинградского поэта Николая Брауна (автора круга «Островитян», в юности участника гумилевской студии и завсегдатая салона Наппельбаумов)[186] уже ограничиваются перебором штампов: заканчивает Браун, по-ходасевичевски, строкой «Так началась война»[187]. Типичен даже синтаксис первой строфы Брауна – вереница коротких простых предложений (ср. зачины Ахматовой: «Пахнет гарью. Четыре недели / Торф сухой по болотам горит», Вяч. Иванова: «Злак высох. Молкнул гром желанный» и Ходасевича: «Была жара. Леса горели. Нудно / Тянулось время»)[188]:
168
Френкель З.Г. Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути / Публ., сост., коммент. и вступ. ст. Р.Б. Самофал. СПб., 2009. С. 271. Ср. отражение этих слухов в неоконченной автобиографической повести Леонида Зурова, писавшейся в 1950–1960-е годы: Зуров Л.Ф. Иван-да-Марья / Реконструкция текста и вступ. ст. И.З. Белобровцевой. СПб., 2014. С. 237–238.
169
Костромская жизнь. 1914. № 151. 12 июля.
170
Ср. в письме Северянина Ан. Н. Чеботаревской от 19 июля 1914 года: «…еще за несколько дней до убийства Франца-Фердинанда, в дни опаловых недвижных удуший, когда я предсказывал Какие-то События, всем и каждому…» (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 2005–2006 гг. СПб., 2009. С. 747; публ. Л.Н. Ивановой и Т.В. Мисникевич). Позволительно предположить, что газетные сообщения о «горящей России» вдохновили и северянинскую «Поэзу спичечного коробка» (помеченную «начало июля 1914, мыза Ивановка»), в которой прославляется экстаз пиромана: «Бери же, чиркай и грози, / Восторжен, нагл и яр! / Ползет огонь на все стези: / В твоей руке – пожар!»
171
По впечатлению А.А. Макушинского, в этих стихах «солнце Апокалипсиса уже висит над миром» (Макушинский А.А. Указ. соч. С. 42; см. также: Богомолов Н.А. Сопряжение далековатых. С. 149).
172
Скворцов Б.Н. Владислав Ходасевич. Путем зерна. 3-я книга стихов // Казанский библиофил. 1922. № 3. С. 93.
173
Блок А.А. Указ. соч. С. 233.
174
На другой день, когда гнетущая обстановка в доме несколько разрядилась, Кузмин примирился со светилом: «Луна мила, как в Meistersinger’ах» (Кузмин М.А. Дневник: 1908–1915. С. 460–461; имеется в виду декорация второго акта вагнеровской оперы).
175
Литературное наследство. Т. 84: Иван Бунин. Кн. 1. М., 1973. С. 652 (публ. Л.Н. Афонина).
176
Из эпистолярного наследия А.С. Полякова / Публ. М.Д. Эльзона // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2001 год. СПб., 2006. С. 337.
177
Крог. Где красный петух краснее? // Синий журнал. 1914 (3 июля). № 26. С. 13.
178
Философов Д.В. Засуха // Русское слово. 1914. № 152. 3 июля.
179
Шретер М.В. Указ. соч. С. 15.
180
Об этих стихах см.: Поливанов К.М. Три заметки к комментариям текстов А. Ахматовой // Тихие песни: Историко-литературный сб. к 80-летию Л.М. Турчинского. М., 2014. С. 304–309. Автор постулирует их связь с ахматовским «Пахнет гарью. Четыре недели…», равно как и ритмическое влияние на Ахматову «Прощания славянки»; оба эти предположения, однако, опровергаются ранней редакцией стихотворения Ахматовой, которая датирована 11 июля (см. выше).
181
Гиппиус З.Н. Указ. соч. С. 178.
182
Белый А. Гремящая тишина. С. 175.
183
«Солнце закатывалось, и все небо пылало от ярко-красной вечерней зари. Все обратили внимание на необыкновенный цвет ее и с тяжелыми предчувствиями пустились в дорогу» (Лосский Н.О. Воспоминания: Жизнь и философский путь / Предисл. и примеч. Б.Н. Лосского, вступ. ст. О.Т. Ермишина. М., 2008. С. 164). Ср. о том же в мемуарах сына философа, в ту пору девятилетнего мальчика: «Заходящее солнце как-то необычно ярко обагряло добрую треть небосклона. Помню обращенное к отцу бабушкино восклицание „Коля, огонь“, и его ответ: „Кровь…“» (Лосский Б.Н. Наша семья в пору лихолетия 1914–1922 годов // Минувшее. М.; СПб., 1992. Вып. 11. С. 131).
184
Арсений Несмелов возьмет эти строки эпиграфом к рассказу «Два Саши» (1939), где на фоне роковых примет июля 1914 года (включая обилие грибов), на которые беспечно-юные герои не обращают внимания, звучит реплика старожила: «Это лето, господа, страшное лето, и неспроста оно такое. ‹…› Такое же лето было перед турецкой войной. ‹…› Тоже гремело тогда лето, и вот грянули пушки» (Несмелов А.И. Собр. соч.: В 2 т. / Сост., коммент. Е.В. Витковского и др. Владивосток, 2006. Т. 2. С. 113). Заметим, что война 1877–1878 годов началась в апреле.
185
Зайцев П.Н. Ночное солнце. М., 1923. С. 62. Стихи Зайцева, перепечатанные в антологии Ежова и Шамурина, судя по всему, повлияли на «Затмение солнца. 1914» Арсения Тарковского (1958): «В то лето народное горе / Надело железную цепь, / И тлела по самое море / Сухая и пыльная степь, / И под вечер горькие дали, / Как душная бабья душа, / Багровой тревогой дышали / И Бога хулили, греша…»
186
В 1931 году Ходасевич, защищаясь от непрошеного оммажа со стороны Брауна (тот опубликовал в «Звезде» рифмованное проклятие белой эмиграции с эпиграфом «Под европейской ночью черной / Заламывает руки он»), сумел припомнить о нем немногое: «Если не ошибаюсь, я знавал его… ‹…› Лет десять назад он вращался среди учеников Гумилева. ‹…› Обыкновенный интеллигентный мальчик, по крови немец» (Ходасевич В. Голос «оттуда» // Возрождение. 1931. № 2228. 9 июля; об инциденте см.: Собр. соч. I, 444; Шубинский В.И. Указ. соч. С. 472–474). Чтобы показать степень влияния Ходасевича на Брауна, достаточно начальных строк его стихотворения «Тайна», полученных путем соединения «Эпизода» с «Балладой»: «Я помню этот день. Кончалось лето. / Был час послеобеденный, притихший. / Я со двора, девятилетний, быстрый, / Вбежал зачем-то в комнату – не помню. / Она была пронизана лучами / Дрожащими, косыми, золотыми ‹…›. / И в их раскачке, медленной и мерной, / Вся комната как будто поплыла: / Комод, и стол, и очертанья окон, / И выцветшие розы на обоях, / И сам я с ними закачался в лад…» (Браун Н.Л. Новые стихи. Л., 1940. С. 47).
187
Между прочим, теми же словами «Так началась война» завершались (и были озаглавлены) стихи А.А. Суркова о мобилизации лета 1914 года, опубликованные в номере «Правды», посвященном юбилею (1934. 26 июля; впоследствии печатались под заглавием «Начало» как часть хроники «Большая война»).
188
В черновике «Обезьяны» Ходасевич заменил первоначально поставленные запятые в ст. 1 на точки.