Страница 4 из 13
Супруги поблагодарили строителей, которые были счастливы тем, что им удалось сделать хорошую работу, и попрощались с ними. Иоланда и Ариэль остались вдвоём посреди бескрайней пустыни.
— Кстати, я забыл тебя спросить, а чем ты будешь тут заниматься? — небрежно спросил Ариэль.
— Конечно, творчеством. У меня такие замыслы! В Бибрике их очень трудно было осуществить. Там слишком много впечатлений, они наползают друг на друга, толкаются и даже ссорятся. Ох уж эти впечатления… здесь-то их не будет, и я смогу наконец осуществить свои самые заветные замыслы.
— А на огород у тебя времени хватит?
— Надеюсь. А если нет, то тебе придётся поголодать. Мне дали семена замечательных плодовых растений, которые легко и быстро вырастают в пустыне, на голом камне. Да и запасов, которые у нас с собой, хватит на несколько месяцев. Так что в случае неудачи с огородом, голод наступит не сразу.
— Какая тут может быть неудача, — грустно улыбнулся Ариэль. — И откуда ты знаешь, что такое голод?
— Как-то слышала, уже не помню от кого. Ариэль, ты должен рассказать мне про внешний мир. Всё-всё в самых мельчайших деталях.
— Должен? — спокойно, но удивлённо уточнил Ариэль.
— Разумеется. А ты думал, что женился только на кухарке и прачке?
— Ты же знаешь, Иоланда, что я никогда так не думал.
— Конечно, знаю, — Иоланда улыбнулась с хитринкой, которой он раньше у неё не замечал.
— Мне бы не хотелось пачкать твою душу в своей грязи. Магистр бы меня понял.
— Он женат?
— Нет, он убеждённый холостяк.
— Значит его опыт нам не пригодится. Я не могу не понимать и не чувствовать то, что понимаешь и чувствуешь ты, Ариэль. Представь себе, что одна твоя нога умеет бегать, а другая к этому совершенно не способна. Глупо, правда?
— А если все мои старания приведут только к тому, что и вторая нога тоже разучится бегать?
— Это гораздо лучше, чем если твои ноги будут пинать одна другую. Если мы сможем только ползать, то вместе. Ты ведь хочешь уберечь меня от боли, которую тебе причинило соприкосновение со злом внешнего мира?
— Кстати, самое страшное в мире зло от нас сейчас всего в десяти километрах.
— И о драконах ты мне тоже расскажешь. Раньше я на этом не настаивала, потому что была твоей невестой, но теперь я твоя жена. Ты попался, Ариэль. В этом мире нет ничего страшнее того, что может нас разделить, всё остальное — переживём.
— Дело не только в боли. Магистр сказал бы, что я отравлю тебя своим ядом, которым сам отравился во внешнем мире.
— Твой магистр очень умный. Но не похоже, что мудрый. Ты изменился, Ариэль, когда вернулся. Заметно изменился, но явно не стал хуже. Значит, ты нашёл противоядие от внешнего яда. Противоядием ты и должен со мной поделиться.
— Давай-ка мы с тобой для начала вещи распакуем. Потом поужинаем. Потом вдоволь надышимся воздухом пустыни и ляжем спать. Утром я отправлюсь на патрулирование, а вечером, когда вернусь, всё тебе расскажу.
Вечером он успел лишь начать своё повествование, потому что решил рассказывать всё подряд, ничего не пропуская. И ничего не смягчая. Он понял, что Иоланде нужна вся правда, как есть. Правда даже не о внешнем мире, а о содержании души её мужа. Душа его болезненно сжималась, когда он представлял себе, как должна страдать Иоланда от соприкосновения с ужасами внешнего мира. Он всё-таки рыцарь, да и то чуть с ума не сошёл, а её душа гораздо нежнее, впрочем, и его рассказ был куда бледнее реальности, хотя краски он не экономил. Он понимал, насколько подробности его рассказа невообразимы для подданных царства пресвитера, насколько они должны шокировать. Но он понял, что Иоланда права, и сам уже не хотел, чтобы его жена была куклой из игрушечного теремка. Если Бог привёл его во внешний мир, значит и его жене так же суждено с этим миром соприкоснуться. Отвертеться не получится.
Так вечер за вечером он продолжал свой рассказ. Иоланда слушала его молча, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Иногда он чувствовал, как она вздрагивает, словно от боли, иногда замечал, как её лицо омрачается, несколько раз на её глаза навернулись слёзы. А он продолжал терзать её и себя, теперь уже не сомневаясь, что так надо. Ничего не смягчая, он пошёл другим путём, стараясь, чтобы не потонуть в обилии мерзких деталей, каждый раз делать акцент на высшем духовном смысле тех событий, участником которых он стал. Когда через неделю он закончил свой рассказ, Иоланда сказала:
— Мне кажется, я поняла, Ариэль, зачем пресвитер отправил тебя во внешний мир. Чтобы ты научился любить.
— Разве ты считаешь, что подданные нашего царства не умеют любить?
— Раньше я думала, что всё царство пресвитера насквозь пронизано любовью, а теперь в этом не уверена. Наша всеобщая доброжелательность может и не быть признаком любви. Почему мы не сомневаемся, что Бог нас любит? Потому что Христос пошёл за нас на крестные муки. А на что мы тут у себя в царстве готовы пойти ради других людей? Неизвестно. Как узнать себя, если никак себя не проверить? А как узнать Бога, если даже себя не знаешь? Самое удивительное в твоём рассказе, Ариэль, то, что ты говоришь о тех людях с любовью.
— Вот как… А я не ставил перед собой такой задачи… Видимо, я и правда полюбил их. Ты помогла мне это понять. Но ведь там столько ужасного…
— Да, тебя было больно слушать. Пусть я и не пережила эту боль в реальности, но попыталась представить себе, что ты чувствовал, и меня это травмировало. И всё-таки я очень рада, что ты всё мне рассказал. Теперь мы по-настоящему вместе. Знаешь, какое желание у меня возникло, когда я узнала о том мире? Перечитать Евангелие. Мне кажется, у нас совсем не понимают этой великой книги. Её не понять, не пережив боль. Ты говоришь об ужасах внешнего мира, а ведь ужасов там не больше, чем в Евангелии. Христос жил во внешнем мире, а мы… Есть ли в нашем мире Христос?
— А я ни разу не перечитывал Евангелие с тех пор, как вернулся… Глупец. Ведь там все ответы. Только теперь мне может быть по-настоящему понятно, почему так поступали люди, окружавшие Христа, и что значат Его поступки по отношению к ним. А я боялся, что своими воспоминаниями вырою между нами пропасть…
— Пропасть между нами выросла бы, если бы ты молчал. Тогда я, может быть, и не понимала это так, как сейчас, но я это чувствовала.
— Я осложнил твою жизнь, Иоланда. Осложнил и затруднил. Но ты никогда об этом не пожалеешь.
Их жизнь текла так, как они и хотели. Молодые супруги были счастливы. Иоланда полюбила пустыню и погрузилась в свои творческие замыслы. Ариэль патрулировал границу и занимался боевыми упражнениями. Почти весь день они проводили врозь, а вечерами встречались, и это было словно каждый раз заново. Тогда время остановилось для них. Они ни разу не вспомнили о том, что оставили в столице, и не почувствовали в чём-то недостатка, хотя питание их было очень скудным, а жизнь лишена комфорта, но они этого совершенно не замечали. Казалось, они навсегда обрели тот образ жизни, который им лучше всего подходил. Вот только Ариэль начал кричать во сне.
Он быстро понял, что происходит — внешний мир не отпускает его, душа на подсознательном уровне продолжает жить теми проблемами, которые он имел там. Ну, может быть, отчасти это и была боль от старых ран, которые он получил во внешнем мире, но он вовсе не чувствовал свою душу покалеченной, и не считал, что нуждается в каком-то лечении. Ведь он был счастлив. И кричал он вовсе не от ужаса. Боялся разве что обхода сарацин с левого фланга, то есть заново переживал проблемы и события того мира. Это было обременительно, во всяком случае утомительно. Он пугал по ночам Иоланду и переживал из-за этого, он стал плохо высыпаться, и это тоже его не радовало. Но он понимал, что его счастье — это золото 98 пробы. Сотой пробы нет даже в царстве пресвитера. То есть всё нормально. И внешний мир рано или поздно отпустит его. Вот только хотел ли он этого?