Страница 3 из 13
Но как же богомудрый пресвитер? То, что даже он, Ариэль, смог понять, пресвитер тем более понимает. Но он создал это царство. Зачем? Может быть он, по Божьей воле, просто исполнил всеобщее желание людей, чтобы люди поняли, что надо, а что не надо желать? Но кто тут что понял? Ариэль вдруг понял, что это царство вовсе не плохое, оно просто не существующее. Ничего этого нет! Это иллюзия… И рыцарь бродит среди миражей, созданных специально для того, чтобы нечто объяснить лично ему. И как только он всё поймёт, эти миражи растают в воздухе.
Подумав об этом, он остановился посреди улицы и стоял, наверное, несколько минут, не в силах пошевелиться. Потом подошёл к стене ближайшего дворца и провёл по ней рукой. Тёплый, идеально отполированный слегка голубоватый мрамор был именно мрамором, а не миражом. Так чувствовала его рука, так реагировало его сознание.
Он прошёл по улице метров сто, присел за столик в маленьком уличном кафе, взял стакан апельсинового сока и, медленно прихлёбывая прекрасный напиток, стал напряжённо всматриваться в лица прохожих. Люди, встречаясь с изумлёнными глазами рыцаря, дружелюбно улыбались ему в ответ, все они реагировали на его пристальный до неприличия взгляд одинаково, ведь это же подданные пресвитера, им свойственно реагировать именно так, обходя острые углы любого неприличия, всё покрывая своей доброжелательностью. Почему никто не отреагировал на его взгляд с раздражением? Потому что раздражение — дурное чувство, оно не может быть свойственно здешним обитателям. Но ведь это означает, что они лишены индивидуальности, их реакции — типовые, а не личностные.
Когда Ариэль допил сок, он навсегда избавился от осуждения подданных пресвитера. Теперь его сознание уже не воспринимало их, как настоящих живых людей, он видел перед собой лишь олицетворение всего самого лучшего, и реагировал на них очень по-доброму, но уже без интереса. Тогда же он навсегда отказался от попыток понять, насколько реально царство пресвитера, на самом ли деле оно существует, или это просто чьи-то затвердевшие мечты. Он понял, что это вопрос без ответа. И то, что внешний мир выглядит куда правдоподобнее их царства, тоже ещё не доказательство его реальности. В этом вопросе никаких доказательств вообще быть не может. Непреодолимость этого незнания ни сколько его не смутила, Ариэль понял, что вопрос реальности этого или того мира вовсе не имеет значения, он совершенно не принципиален. Единственная реальность, которая имеет значение, это реальность души, ведь только она пребудет вечно. Итак, Ариэль принял царство пресвитера таким, какое оно есть, но жить в этом царстве он больше не мог, как не может опытный боевой рыцарь днями напролёт с увлечением играть в солдатиков, хотя не видит в этой игре ничего плохого.
А рядом с Иоландой все эти вопросы исчезали. Его чувство к ней не только не померкло после возвращения, но и напротив — стало глубже, значительнее. Он растворялся в её взгляде с таким трепетом, какого не мог испытывать ни в одной другой ситуации и, встречая ответный трепет, его чувство умножалось до бесконечности. Их души сливались, но при этом не смешивались, не превращались в одну и не теряли индивидуальности. Они — очень разные люди, при этом гармония между ними так удивительна, как будто она неземного происхождения, да так ведь оно, наверное, и есть. Их души сливались в вечности, время и пространство исчезали, когда они были рядом, и Ариэль чувствовал, что их союз — это высшая, абсолютная реальность, в которой нет земной относительности и условности. Иоланда снимала в его душе неустранимое противоречие между земным и небесным началами, сочетая в себе несочетаемое с такой изящной грацией, как будто иначе и быть не может. Когда их души соприкасались, это было славословие Творцу Вселенной. Когда они были вместе, они были с Богом.
— Я хотела попросить тебя… только пойми меня правильно… давай не будем устраивать свадебного пира, — с тихим смущение проговорила Иоланда.
— Я хотел попросить тебя о том же самом. Ведь брак — это таинство…
— … и непонятно, почему после совершения таинства надо наполнить желудки сотне человек.
— Мы скоро совсем перестанем говорить. Ведь между нами и так всё ясно.
— Ну тогда я устрою тебе жуткий скандал, чтобы ты успокаивал меня ласковыми словами.
— Но я просто молча улыбнусь тебе. Впрочем, если хочешь скандала, вот тебе прекрасный повод. Предлагаю после свадьбы отправиться жить в пустыню, туда, где на сто километров вокруг нет никакого человеческого жилья.
— Не умеешь ты, Ариэль, скандалы провоцировать. Я хотела предложить тебе тоже самое.
Ариэль договорился с магистром Ордена о том, что отправится жить на драконью границу и будет патрулировать нейтральную зону. Рыцарь не боялся брать туда жену — вероятность визуального контакта с драконами была исчезающе мала, а вероятность боевого столкновения с ними никто даже не рассматривал. О драконах можно было думать что угодно, но самоубийцами они точно не были. Давняя стычка Ариэля с драконами потому и произошла, что десятикилометровой нейтральной зоны ещё не существовало, а драконам нападение на рыцаря сошло с рук, поскольку было ясно, что всё произошло спонтанно — рептилии начали заигрывать, а потом у них просто не выдержали нервы. Если бы они сейчас вторглись в нейтральную зону, это могло быть только спланированной агрессией, которая со всей неизбежностью положит конец драконьему царству.
Большой необходимости держать патрульного рыцаря на драконьей границе не было, но магистр сразу же, и, пожалуй, даже слишком охотно согласился с предложением Ариэля:
— Хорошая мысль. Ордену будет полезно иметь рыцаря с опытом жизни в пустыне.
— Если бы ещё это была пустыня…
— А вот из этих твоих слов вытекает вторая причина, по которой тебе будет весьма своевременно отправиться туда, — усмехнулся магистр. — Наша пустыня для тебя всё равно, что детская площадка, после возвращения ты смотришь на всё в нашем царстве с усмешкой. Твоя кровь, Ариэль, отравлена ядом внешнего мира, и я не хочу, чтобы ты отравлял этим ядом братьев-рыцарей. Посиди-ка в пустыне пару-тройку лет, с молодой женой это будет не так уж скучно. И, может быть, ты поймёшь наконец, что нет ничего хорошего ни в испепеляющем зное, ни в нападениях хищников или бедуинов, ни в укусах ядовитых тварей, а хорошо, напротив, когда всего этого нет.
Ариэль столько всего хотел сказать магистру, но сказал только одно:
— Если это будет угодно Господу, мессир.
Отправившись на границу сначала один, Ариэль нашёл совсем рядом с нейтральной зоной старый заброшенный колодец, который самостоятельно расчистил за несколько часов, и с удовольствием напился чистейшей родниковой воды, которая скрывалась здесь под спудом. Он вернулся сюда со строителями, объяснив им, какой дом хотел бы иметь. Строители были народом весёлым и понятливым, они без лишних слов поставили палатки и тут же приступили к работе, пообещав управиться за месяц. Ариэль с Иоландой собрали кое-какой скарб на телегу и через месяц прибыли сюда. Дом уже достраивали.
Это был совсем небольшой одноэтажный домишко с тремя комнатами — ни одного лишнего квадратного метра, хотя строители могли бы построить и дворец, если бы их об этом попросили, камня в пустыне хватало. Бригадир строителей весело сказал: «Когда у вас появится полдюжины ребятишек, мы просто поставим рядом ещё один дом, и соединим его с этим крытым переходом». Иоланда и Ариэль, смущённо улыбнувшись, кивнули. Так далеко они не заглядывали и не знали, где будут жить, когда у них может появиться много детей. А этот дом им очень понравился, здесь всё было организовано по принципу разумной достаточности. Оба художники, они не потерпели бы нерационального использования пространства. И хотя этот дом проектировал один Ариэль, не советуясь с Иоландой, она пришла в восторг, да он и не ждал другого. Если бы его замысел не понравился жене, это было бы для них обоих такой трагедией, в вероятность которой они, конечно, не верили.