Страница 37 из 65
И ему это удалось! Кажется, и до сих пор не все понимают, какой великий духовный подвиг совершил Хлодвиг, когда отверг арианство и принял православие, а ведь этот его выбор определил духовное развитие нашего мира на столетия, а, может быть, и на тысячелетия вперёд. Ведь это далеко не одно и тоже: Христос был всего лишь человеком, пусть и выдающимся, или Он был Сыном Божиим? Он был всего лишь одним из бесконечной череды пророков, или единственным и неповторимым Богочеловеком? Арианство, поклонявшееся всего лишь человеку Иисусу, неизбежно должно было выродиться в одну из бесчисленных сект, увлекая за собой в ничтожество все те народы, которые разделяли эту убогую веру. Православие, предлагавшее следовать за Сыном Божиим, выводило принявший его народ на большую дорогу истории, обещало подлинное, основанное на истине величие. Могут, конечно, сказать, что этот его выбор был вызван причинами политическими, но это очень примитивное понимание. Конечно, у Хлодвига кроме прочих были так же и политические мотивы, но невозможно последовать за Сыном Божиим без особого на то благословения свыше. Не Хлодвиг призвал Христа, а Христос призвал Хлодвига, а это значит, что сам Бог счёл Хлодвига достойным такого призвания. Конечно, монарх обязан думать о политике, но если он выбирает Истину, вся его политика одухотворяется, и внешнее благо народа становится неразрывным с внутренней пользой.
И вот произошло чудо, возвестившее франкам, что на них и на короле Хлодвиге отныне пребывает особое благословение Божие. Когда во время помазания Хлодвига на царство вдруг не обнаружилось мира, Сам Дух Святой спустился с небес в виде белой голубки, которая держала в клюве пузырёк со священным миром. Хлодвиг был помазан небесным миром! Отныне Христос был с франками, и франки были со Христом. Православие должно было смягчить дикие нравы франков, сообщив им высокие представления о смысле христианской жизни, о духовной природе власти. И Хлодвиг последовал по этому пути, постепенно превращаясь из дикого вождя в настоящего христианского монарха. Его преемники должны были идти по этому пути дальше, наследуя прежде всего духовные достижения родоначальника династии, развивая и воплощая в своём правлении христианские представления о природе власти. С того момента будущее Меровингов казалось блестящим.
Но последовавшие за Хлодвигом Меровинги быстро доказали, что нет такого благословения, которое нельзя отвергнуть. Они по-прежнему обладали огромной жизненной силой, проявляя бешенную энергию, которой, казалось, ничто не может противостоять. Хронисты не случайно называют Меровингов львиными королями, эти короли умели рвать врагов зубами на части, но прежде всего они рвали друг друга, полагая самым достойным занятием борьбу за власть. История династии Меровингов стала историей бесконечных братоубийственных войн. Каждый очередной король воевал до тех пор, пока не убивал всех своих братьев, которые обязательно восставали против его власти, и, только всех перебив, он восстанавливал единство королевства. Потом всё тоже самое повторялось между его сыновьями, и так век за веком.
Никто из Меровингов, похоже, не задумывался о том, что из-за безумного властолюбия народ франков уничтожает сам себя в междоусобицах, что возможность возложить на свою голову корону каждый раз бывает оплачена кровью и слезами подданных. Хлодвиг подарил своим потомкам прекрасную возможность стать настоящими христианами, но они не захотели ими стать, и христианские представления о власти были им совершенно чужды. Служить народу им и в голову не приходило, они были уверены, что народ должен служить им, что франки должны быть рады идти на смерть ради восшествия на трон очередного короля. Хотя, похоже, они вообще об этом не думали, а просто следовали быстро установившемуся порядку вещей.
Среди франков только представители династии Меровингов имели право носить длинные волосы, такова была традиция. А среди длинноволосых каждый считал необходимым идти по трупам к власти, это тоже была традиция. Интересно, они когда-нибудь задумывались над тем, а зачем им, собственно, власть? Очевидно, они полагали, что тут и думать не о чем: тот, у кого власть, может делать всё, что захочет, и получать всё, что захочет. Каждый длинноволосый, надевая корону, тут же принимался удовлетворять свои бесчисленные желания, Меровинги не знали страстям своим ни меры, ни удержу. Оставаясь невежественными дикарями, словно вовсе не знавшие света Христова, они не имели ни малейших представлений об умеренности и благоразумии, и когда люди мудрые призывали их обуздывать свои страсти, это не вызывало у длинноволосых королей ничего, кроме смеха.
И это неизбежно закончилось тем, чем должно было закончиться — Меровинги впали в ничтожество, полностью утратив свою жизненную силу. Тех, кого когда-то называли львиными королями, теперь стали называть ленивыми королями. Они и раньше не видели во власти ничего, кроме источника бесконечных удовольствий, но когда-то они имели силу за это сражаться, и вот обнаружился способ получать все удовольствия власти, не сражаясь за них, то есть сила им была уже не нужна. Этим способом стали мажордомы, управляющие от имели короля и постепенно прибравшие власть к рукам. Сначала мажордомы были только слугами, творившими королевскую волю, но со временем они стали хозяевами королей. Если король не хочет править, поручая это мажордому, постепенно вся власть оказывается в руках у последнего, а король вдруг неожиданно обнаруживает, что он уже никому не хозяин, и мажордому он по большому счёту ничего не может приказать, во всяком случае, если мажордом отказывается выполнять приказ, то принудить его к этому у короля нет никакой возможности. Король мог теперь подтверждать свою власть только наличием у него длинных волос, а толку-то от этих волос.
Сначала мажордомы вполне сознательно развращали королей, доставляли лучшие вина и самую изысканную еду, потакали их самым низменным страстям и буквально топили их в море развлечений, только бы их величества поменьше интересовались делами государства. Потом, когда мажордомы окончательно захватили власть, у них исчезла необходимость развлекать королей, ни для кого больше не имевших никакого значения. И вот мы получили то, что имели. Содержание короля Гильперика, которое определял мажордом Пипин, становилось всё более скудным, прислуги при его убогом дворе становилось всё меньше, лично королю теперь принадлежало лишь одно крохотное поместье, больше он ни над чем не имел никакой власти.
Надо отдать должное узурпаторам мажордомам, с управлением государством они справлялись весьма неплохо, их власть строилась не только на грубой силе, но и на том авторитете, который они вполне заслужили. Прежний мажордом, Карл Мартелл, прославился деяним воистину великим. В страшной битве он разгромил сарацин, которые, захватив Испанию, вторглись через Пиренеи на земли франков. Опасность тогда угрожала всему христианскому миру, если бы не великая победа Мартелла, мы сейчас уже жили бы на территории халифата, а наши храмы были бы обращены в мечети. Конечно, после победы авторитет мажордома Карла вырос до небес, а о короле с тех пор никто не вспоминал. И тут произошло удивительное — мажордом передал свою власть по наследству, словно он уже был монархом. Следующим мажордомом стал сын Карла Пипин, получивший прозвание Короткий. Это уничижительное прозвище так же мало вредило Пипину, как мало пользы приносили Гильперику его длинные волосы. Пипин пошёл в отца и с государством управлялся умело. Слово нового мажордома быстро стало законом, а на короля окончательно перестали обращать внимание. Для меня это стало трагедией.
Надо ещё объяснить, с чего это я, простой воин, которому положено быть тупым и безграмотным, так много знаю о тонких государственных материях. Это началось, когда я был ещё юным пажом. Мой наставник однажды наказал меня за проказы самым страшным наказанием, которое только существовало в его воображении: «Отправишься в монастырь и будешь там целый месяц в библиотеке сдувать пыль с пергаментов, будешь делать всё, что прикажет отец-библиотекарь». Он мог бы отправить меня чистить овощи на кухню, но прегрешения мои были столь велики, что, по мнению наставника, я заслужил наказание куда более суровое, а возня с пергаментами представлялась ему земным адом.