Страница 24 из 40
Поколению 25–30 лет было велено готовиться, а пока нести внутреннюю службу. Остальные – до 60 лет – оставались в распоряжении народных представителей, отправленных для произведения постепенного набора. В то же время поголовное и немедленное ополчение постановлялось в некоторых наиболее угрожаемых местностях: Вандее, Лионе, Тулоне, на Рейне и т. д.
Средства, используемые для вооружения, размещения, прокорма ополченцев, соответствовали обстоятельствам. Все лошади и вообще все вьючные животные, без которых могли обходиться земледелие и фабрики, отдавались в полное распоряжение организаторов армий. Мушкеты отдавались выступавшим, охотничьи оружия и пики сохраняли для внутренней службы. В тех департаментах, где можно было учредить оружейные заводы, отводились под мастерские площади и большие дома, входившие в число национальных имуществ. Главный такой завод находился в Париже. Кузницы помещались в Люксембургском саду, сверлильные машины стояли на берегах Сены. Все рабочие по оружейной части были взяты на реквизицию так же, как и часовщики, которые в это время сидели почти без работы. Для этого одного завода в распоряжение военного министра было отдано тридцать миллионов франков. Эти чрезвычайные средства должны были использоваться до тех пор, пока производство ружей дойдет до тысячи в день. А в Париже этот завод был учрежден потому, что там, под надзором правительства и якобинцев, всякое нерадение становилось невозможным и все рассчитывали на чудеса быстроты и энергии. Завод действительно в весьма скором времени вполне выполнил свою задачу.
Сказался недостаток в селитре – придумали извлекать ее из погребов и подвалов. Для этого необходимо было осмотреть все погреба и подвалы и исследовать, содержит ли земля, в которой они вырыты, сколько-нибудь селитры. И каждому землевладельцу пришлось покориться этой мере и дозволить выщелачивание земли там, где в ней оказывалась селитра.
Дома, уже включенные в национальные имущества, были превращены в казармы и магазины.
Для доставки продовольствия ополченцам были приняты разные меры, не менее предыдущих выходившие из ряда обыкновенных. Якобинцам хотелось, чтобы Республика, получив список всех имевшихся припасов, сама всё скупила и потом раздавала бы солдатам даром, а прочим гражданам – по умеренным ценам. Им хотелось, чтобы правительство решительно за всё бралось само, и они обижались, что Конвент не слепо следовал их советам. Впрочем, депутаты приказали поспешить с составлением списков, уже заказанных муниципалитетам, и прислать их безотлагательно в министерство внутренних дел для составления общей статистики потребностей и средств; домолотить хлеб там, где это еще не сделано; собрать с фермеров и владельцев хлеба недоимки за две трети 1793 года.
Способ исполнения этих необычайных мер тоже не мог не быть необычайным. Вверенные местным властям ограниченные полномочия, которые ежеминутно задерживались бы сопротивлением, не годились ни по свойству постановленных мер, ни по их безотлагательности. Диктатура комиссаров Конвента и тут была единственно возможным средством. Такие комиссары были посланы уже для первого набора в 300 тысяч человек, постановленного в марте, и исполнили свое дело хорошо и скоро. Когда их посылали в армии, они получали контроль над начальниками и их операциями, иногда мешали специалистам, основательно знавшим военное дело, но всюду воспламеняли усердие и внушали волю и энергию. В осаждаемых крепостях, как, например, в Майнце и Валансьене, они геройски выдерживали труд и лишения осады. Разосланные по провинциям, они всячески способствовали подавлению федерализма. Поэтому и теперь назначили комиссаров с неограниченной властью. Имея под своим началом делегатов первичных собраний с правом во всем руководить ими и передоверять им часть своих полномочий, комиссары постоянно держали под рукой верных людей, коротко знакомых с состоянием каждой местности и пользовавшихся лишь такой долей власти, какую им было решено предоставить, смотря по надобности. В провинциях уже находились несколько представителей – в Вандее, Лионе, Гренобле и т. д.; было назначено еще восемнадцать.
К этим военным мерам следовало присоединить еще и финансовые, чтобы было чем покрыть военные расходы. Известно, каково было положение Франции в этом отношении. Что же было делать при таких условиях? Занять или выпустить еще ассигнаций? Занять было невозможно при том беспорядке, в котором находился государственный долг, и малом доверии к обязательствам Республики. Выпустить ассигнации было легко: стоило только засадить за работу национальную типографию. Но для покрытия расходов следовало выпустить громадную массу бумажных денег, раз в пять или шесть больше номинальной суммы, а этим неизбежно увеличить бедственное падение их стоимости и вызвать новое вздорожание товаров.
Мы увидим сейчас, какая гениальная мысль пришла в голову людям, взявшимся оснастить Францию. Первой и самой необходимой мерой было привести в порядок государственный долг, сделать так, чтобы он не был более раздроблен на контракты всех форм и всех времен и своим разнообразным происхождением и свойствами не подавал повод к биржевым спекуляциям. Чтобы знать всё об этих старых бумагах, проверить их, рассортировать, требовалась особая наука, и вся счетная часть отличалась потому ужасающей сложностью. Человек, получавший государственную ренту, мог получать ее только в Париже, да еще нередко из двадцати разных рук, вследствие раздробления кредита на разные части. Существовал долг так называемый утвержденный, долг со срочным платежом, долг ликвидационный и т. д., так что казначейство каждый день вынуждено было производить уплаты и беспрестанно добывать на это суммы. «Надо сделать долг однородным и республиканским, – заявил Камбон и предложил занести все обязательства в книгу под названием Большая книга государственного долга – с тем, чтобы эти записи и выдаваемые по ним бумаги составляли единый реестр для кредиторов. Для спокойствия последних другой экземпляр этой книги предлагалось хранить в архивах казначейства; ей не более грозили опасности от огня или других случайностей, нежели реестрам, хранившимся у нотариусов.
Кредиторы обязывались в известный срок представить свои рентные свидетельства, которые по совершении записи должны были сжигаться. Нотариусам было приказано представить все свидетельства, у них хранившиеся, и объявлено наказание в десять лет каторги за утаивание или выдачу копий с них. Если кредитор не являлся в течение полугода, он лишался процентов, а после года – и всего капитала, теряя все свои права. «Таким образом, – объяснял Камбон, – долг, заключенный деспотизмом, ничем не будет отличаться от долга, заключенного после Революции. Когда состоится эта операция, вы увидите, что капиталист, желающий иметь короля, потому что король ему должен и он боится потерять свои деньги, станет желать продолжения Республики, потому что будет бояться, лишаясь ее, лишиться своего капитала».
В этом заключалась не единственная выгода операции: были и другие, не меньшие, но самое главное – ею открывалась система общественного кредита. Капитал каждого долга превращался в вечную ренту, притом 5-процентную. Стало быть, кредитор на сумму в тысячу франков попадал в Большую книгу с рентой в 50 франков. Таким образом, старые долги, некоторые из которых давали ростовщический процент, а по другим несправедливо удерживалась часть процентов или взимались какие-нибудь пошлины, приводились к одинаковой и справедливой процентной норме. Государство, превращая свой долг в вечную ренту, не могло оказаться перед необходимостью возвратить весь капитал. Кроме того, оно открывало себе возможность легко и выгодно расплатиться совсем: скупать ренту на бирже, когда она почему-нибудь упала бы ниже курса. Так, если рента в 50 франков дохода и тысячу франков капитала будет стоить только 900 или 800 франков, объяснял Камбон, то государство останется в прибыли на одну десятую или одну пятую долю капитала, купив ее на бирже.
Итак, запись в Большой книге упрощала форму долга, обуславливала существование долга существованием Республики и превращала капитал долга в вечную ренту по процентной норме, одинаковой для всех записей. Эта простая мысль была отчасти заимствована у англичан, но требовалось большое мужество, чтобы применить ее во Франции, а сделать это именно теперь было двойной заслугой. Конечно, несколько форсированной может показаться операция, имеющая целью так круто изменить самую сущность долга, привести процент к единой норме, лишить всех прав кредиторов, которые не согласились бы на это превращение; но для государства лучший порядок – справедливость, а это обширное и энергичное уравнение государственного долга было вполне достойно революции смелой и цельной, задававшейся мыслью всё подчинить общему праву.