Страница 9 из 10
Анджеле Литивановой удалось благополучно добраться до коттеджа. Подняться в спальню. Не раздеваясь, свалиться в кровать. Заснуть, впервые не встретив мужа после работы ночью и не проводив на нее утром. Зато в полдень глаза открыл другой человек.
Глава 2
Вообще-то «проснуться другим человеком» – выражение, не более. Каждый ведь подразумевает под этим вкусное утоление жажды жизни, радость, громады целей и силы их осуществлять. Да, еще возможности к силам-то. А откуда этому добру за ночь взяться? И в лучшем случае депрессивный мученик встает в яростном стремлении изменить образ жизни и принимается, чуть не рыдая от насилия над собой, делать зарядку или обливаться холодной водой. Как правило, хватает его ненадолго. И снова приходится в тоске ждать понедельника или Нового года, чтобы попытаться.
В памяти Анджелы жила только одна бабушкина знакомая – безалаберная лентяйка, которая в одночасье превратилась в строгую трудоголичку. Но у нее была особенная история. Девушке смолоду фатально не везло. Все ей было дано – обеспеченная родительская семья, приятная внешность, оптимизм, умение ладить с людьми, ум и интеллект на зависть. Только пригоршню удачи Бог забыл в эту корзинку бросить. Словом, она всегда оказывалась не там и не вовремя. Замуж вышла по любви, родила и вырастила детей, работала успешно. Правда, муж быстро затух сексуально и оказался вяловат в трудах на благо семьи. Поэтому нищета всегда держала в тисках, но именно это ее меньше всего беспокоило – выкручивалась. Только ей всегда казалось, что рождена она совсем для другого. А оно не давалось, хоть плачь. Никак не получалось заняться тем, о чем мечтала, в чем считала себя одаренной. Разведясь же и выйдя на пенсию, совсем перестала жить – лежала сутками на диване и голосила про себя, молча. Все было поздно. Впереди – лишь болезни, старость и одиночество. И однажды решилась: поглотала все таблетки в доме, а их там было множество, и запила бутылкой водки. Отключилась. Включилась на рассвете в жутком похмелье. Кисло подумала: «Даже отравиться не получилось. Наверное, пожалела себя. В последний момент струсила и приняла не все лекарства». Открыла ящик, вчера еще полный медикаментов. Он был совершенно пуст. Вид отсутствия чуть не сбил ее с ног. Неужели правда? Поискала в квартире, даже мусорное ведро выпотрошила – ни одной таблетки. С уважением подумала: «Я не струсила. Я все сделала честно». Кое-как дрожащими руками включила компьютер, нашла алкокалькулятор, ввела данные – пол, возраст, вес, количество принятого на грудь… Получилось, что и бутылка водки безо всяких лекарств была для нее смертельной. «Значит, та, несчастная, не выдержала и покончила с собой. А я – другая и жить буду иначе. Для этого она оставила мне тело. Не в лучшем состоянии. Начну с него», – колотилось в голове. И прыгающим пальцем она вызвала наркологов с капельницей. Про попытку суицида не обмолвилась.
Случай, конечно, уникальный. Но и трезвая Анджела во сне кое-чего достигла. Ей мерещилось, будто лежала она сереньким и теплым летним вечером на животе, подперев руками голову, на берегу неведомого озера. И смотрела в прозрачнейшую воду. А из воды на нее тупо глядели медленно проплывающие рыбы. Анджела их ненавидела: однажды бабушка при ней разделала живую… Разумеется, сначала она возненавидела хладнокровную кулинарку, но потом как-то акцент сместился. Все твари были одинаковыми, смешно беззвучно шевелили ртами, но женщина знала каждую и понимала ее речь. Вся эта потенциальная уха состояла из, казалось бы, давно забытых ею людей. Какие-то школьные подружки напоминали, будто обо всем ее предупреждали. Некогда пристававшие к ней мальчишки обзывались взрослыми непристойными словами. Последней из взглянувших на нее рыб был Мишенька. И сказал он самое ужасное:
– Тебе делать было нечего, только сохранять мою любовь. Но ты и этого единственного, главного, не смогла. Не сумела ни вымолить у Бога, ни сама преуспеть. Бездарность по жизни. Никчемность.
– Ах ты сволочь! Все ты врешь! – крикнула Анджела и саданула правым кулаком по воде. Рыбы исчезли. Она проснулась. Только что склоненное к озеру лицо и кулак были мокры. Так страшно ей еще никогда не было. Лишь через несколько минут она поняла, что это слезы.
И ноги на ковер, по-юному, мимо тапочек, опустила действительно иная Анджела Литиванова. Ей плевать было на кризисы Мишеньки. На его любовниц, если таковые существовали. Она собиралась любить не его и быть любимой не им. Все. Точка. Любимой и желанной. Уже под душем она вспомнила о том, что незадачливая самоубийца называла фантомами:
– Иногда слишком устанешь или дело застопорится, и такая тоска накатывает, и так хочется все послать к чертям, рухнуть на диван и выть, выть, выть. В эту секунду важно сказать себе, что это фантом. Ну бывают же боли в ампутированной ноге. И поступать наоборот – заняться чем-нибудь из ежедневника или хоть гулять идти, бесцельно мотаться по улицам. Отпускает быстро и надолго.
«Мой фантом – это желание во что бы то ни стало вернуть счастье с Литивановым, – четко подумала Анджела. – Однако, если муж будет продолжать в том же духе, и прогуливаться не надо. Достаточно будет прижаться к нему. Он с явным брезгливым содроганием отстранится, и нет фантома».
А за кофе громко заявила пустоте:
– И в этой деревне ты меня больше не удержишь, Мишенька. Нечем тебе. Некем. Провались она, дорогая и вожделенная для малообразованных идиоток.
Семнадцать лет загородной жизни давали Анджеле право назвать элитный поселок деревней. По расположению этим самым он и был. Но и еще кое-что. Как-то она прочитала интервью ветеранки загородной жизни, разумеется, со всеми удобствами и городским телефоном. И ее поразила фраза, мол, это сейчас у нас тут то бал, то опять бал, а ведь в советские времена на зиму оставались я с маленькими детьми, пара совсем ветхих академиков да знаменитый, но сильно пьющий художник. Литивановы построили коттедж в пору если уж не балов, то непрерывных вечеринок. Все забросили московские квартиры – так здорово было просыпаться в двух-трехэтажном чистеньком особняке. Приглашать туда соседей на коктейли, ужины, танцы. Дамы в отсутствие мужей постоянно звонили друг другу. И часто бегали в гости оценить покупки. А потом светская жизнь вдруг сошла на нет. Мужчины все чаще ночевали в городе, чтобы успевать на ранние совещания, отказав себе в наслаждении стоять хотя бы в пригородных пробках. Детей, которых тогда еще в голову не приходило учить не на русском, будили чуть свет, чтобы развезти по частным школам – опять же расстояния и пробки. Женщины тоже заскучали, все чаще рвались в Москву и вырывались, кляня дороги. Когда же сообразили, что отпрыски распрекрасно могут и начальное образование получать за границей, что там вообще жить дешевле, поселок опустел. В нем слонялись по своим участкам престарелые родители бизнесменов и несколько юных мам с грудничками, люто тоскующих по мегаполису, но загипнотизированных фразами «свежий воздух для ребенка» и «надо быстренько убрать живот, пока никто меня такой не видел». Анджела увлеченно наблюдала, как меняются охранники и присматривающие за чужой собственностью экономки. О, такой спеси не было даже на лицах их хозяев времен увлечения своими дворцами.
Литиванову в городскую квартиру не тянуло. Они изредка ночевали там с Мишенькой после долгого спектакля, отмечавшегося в ресторане юбилея или неуравновешенного богемного приема. Эта потерявшая разум влюбленная предпочитала устроиться за компьютером, переводить чей-то очередной бред и часто смотреть на подъездную аллею к дому. Мужу нечего было делать в поселке почти до ночи, но она беспокоилась: «А вдруг? Недомогание какое-нибудь? Переутомление? Он не станет предварительно звонить, чтобы не волновать. Возьмет и приедет». В день же своего преображения она сунулась за ключами от московского жилья, но не нашла их на обычном месте. Куда делись? Если Михаил взял, то зачем ему второй комплект? Вряд ли он поглупел или обнаглел настолько, чтобы отдать его любовнице. Но в соперницу она всерьез не верила. Его вчерашнее спящее тело под ее ласками все-таки было телом импотента. Его явная неврастения – психикой мужчины, работающего по двадцать часов в сутки без выходных.