Страница 5 из 24
После освобождения Стратонов немедленно встретился с В. Г. Фесенковым и получил от него согласие стать председателем Организационного комитета ГРАФО. Вскоре после этого было созвано экстренное заседание астрофизического совещания, на котором Стратонов формально сложил с себя обязанности председателя комитета, передав полномочия В. Г. Фесенкову. 12 сентября 1922 г. кандидатура Фесенкова была утверждена в ГУС[36]. Стратонов же вместе с женой, дочерью и сыном выехали из Москвы в Петроград 26 сентября 1922 г. и 29 сентября отбыли вместе с другими высылаемыми в Берлин на «философском пароходе». О заграничном периоде жизни Стратонова будет сказано в Послесловии.
В заключение я хотел бы сердечно поблагодарить двух замечательных специалистов, без участия которых эта публикация вряд ли бы состоялась, – профессионального библиографа Юлию Владимировну Иванову и профессионального историографа Полину Александровну Захарчук.
Часть I
Раннее детство
1. Екатеринодар[37]
Душистый белый снег… Покрываются цветами акаций могильные плиты. В землю вошли эти плиты, над костьми казацких старшин. Они привели Черноморское войско[38], переселенное волей Екатерины II, сюда, в раздольные кубанские степи.
Церковная ограда окружает старенькую деревянную церковку св. Екатерины, в Екатеринодаре. Беленькая церковь утопает в акациях. Они покрываются в начале лета пряно-ароматными белыми гроздьями.
Это – первое из еще отчетливых детских воспоминаний[39]. Наша семья жила в домике, выходившем на эту Екатерининскую площадь[40]. И здесь, в церковной ограде, любили мы проводить ранние детские досуги.
Давно уже нет деревянного дома под соломенной крышей, где мы жили. Он принадлежал нотариусу Соломко. Скромный домик заменила каменная громада. Нет больше Екатерининской церковки. Какой убогой показалась она мне в зрелые годы… На ее месте позже был воздвигнут великолепный собор.
Екатеринодар был тогда небольшим городом, лишь тысяч двадцать населения.
Главная торговая артерия, Красная улица, с одной стороны заканчивалась богадельней. Позже на ее месте воздвигли каменные дома городской больницы. За богадельней был громадный степной пустырь, поросший травой. На нем два раза в год устраивались ярмарки. Они имели тогда большое значение: закупки, особенно продовольственные, производились горожанами на полгода.
Далеко за ярмарочной территорией было кладбище. Нас прислуга запугивала в детстве рассказами о творящихся на нем по ночам чудесах.
Красная улица – низенькие одноэтажные магазины, вперемешку с жилыми домами. Магазины были скорее лавчонками, иногда скрытыми в полумраке за колончатой галереей.
С другой стороны Красная улица заканчивалась громадной площадью. Она охватывала четыре городских квартала. Позже ее застроили: воздвигли атаманский дворец, окружной суд[41] и пр. В ту же пору здесь был только поросший сорной травою пустырь. По нем вечерами проезжали, как по проселочной дороге, казачьи возы, поднимая облака пыли. Везли из ближайших станиц продукты на ранний утренний базар.
Уже подростком, живя в одном из выходивших на эту площадь домов, я устраивал себе развлечения. Ходил я неплохо на высоких, саженных ходулях. Выйду, бывало, темным вечером на площадь, обопрусь о телеграфный столб…
Вдали слышится скрып возов. Приближаются…
Сбрасываю внезапно, от головы вниз, сколотые простыни. Иду на возы…
Визг баб… Рев детей… Перепуганные казаки гонят вскачь лошаденку, куда попало.
Здесь же происходили смотры казачьим полкам, устраивались и джигитовки.
За площадью этой, в сторону Кубани, была еще старая «крепость». Она когда-то защищала столицу переселившихся на Кубань черноморцев от нападений черкесов. Помню еще существовавший крепостной вал, а посреди крепостной территории деревянную церковь. Это была первая церковь, построенная казаками на Кубани. Называлась она собором[42], хотя в городе существовал уже и другой, новый собор – на Красной улице.
На моих глазах этот старенький собор и разбирали. Больно было смотреть, как церковь таяла, обращаясь в кучи бревен и досок…
На большую площадь выходил сад, сначала называвшийся «войсковым», а позже ставший «городским». От детства сохранился в памяти куплет из «Орфея в аду»:
Хорошо там бывало, в этом городском саду, на широчайших – как казалось в детстве – аллеях, на площадках, где гремела по вечерам казачья духовая музыка, в таких удобных для детских игр густых порослях между аллеями… Радостно было обнимать развесистые вековые дубы. Для их обхвата сплетали свои вытянутые руки пять-шесть ребятишек…
Под одним из вековых дубов, у старого «собрания»[44], обедала когда-то – так гласила легенда – «сама императрица Екатерина», которая, между прочим, здесь никогда не бывала.
А войсковые празднества! А благотворительные «народные гулянья»!
Аллеи из акаций разукрашены гирляндами разноцветных бумажных фонариков с огарками. И часто, когда свеча догорает, к нашей радости вспыхивают сами фонари. Иногда и мы этому помогали ловко брошенным камнем…
На площадках сияют «звезды» и «елки» из разноцветных стеклянных шкаликов. Края аллей унизаны плошками – глиняными чашками с салом и фитилем. Они чадят и портят воздух… Но какое удовольствие, подкравшись, чтобы не увидели взрослые, толкнуть плошку сильным размахом ноги. Плошка летит далеко в кусты… Ничего, что при этом у самого штанишки заливаются растопленным салом.
Заведовавшая нашим гардеробом бабушка руками разводила:
– Где это ты, Воля, так выпачкался?
– Право, не знаю…
Эти иллюминации производили большее впечатление, чем виданные в зрелые годы роскошные иллюминации Петергофа или Парижа.
Гремят на гуляньях казачьи оркестры… Войсковой хор певчих – казаки и казачата, в белых черкесках и папахах, с красными бешметами, со свешивающимися с плеч красными башлыками… Лихо разливаются, с присвистом:
Или еще:
Старая скромная ротонда в дни войсковых празднеств разукрашивалась огромными персидскими коврами и взятыми из войскового арсенала арматурами[47]: звездами и узорами из шашек и штыков. Это было потрясающе красиво.
Только одна Красная улица имела право называться городской. По обе стороны от нее Екатеринодар выглядел, как станицы старого времени. Маленькие домики – хаты, под соломенными крышами, – посреди дворов. Часто при них и садики. Заборы – везде деревянные.
36
Выписка из протокола № 26 Заседания научно-технической секции Государственного ученого совета от 12 сентября 1922 г. // ГАРФ. Ф. А-2307. Оп. 2. Ед. хр. 274. Л. 142.
37
С 1920 г. название города – Краснодар.
38
Черноморское казачье войско, созданное в 1787 г. между Южным Бугом и Днестром, частично было переселено в 1792 г. на Кубань, где заняло Кубанскую пограничную линию по правому берегу реки от ее устья до р. Лаба.
39
Ср. дневниковую запись В. В. Стратонова от 9 января 1889 г. о его детстве: «Как говорят и как гласит метрическое свидетельство, я родился в Одессе 5 апреля 1869 года. Отец мой в то время был там директором Ришельевской гимназии. В то время он уже пользовался всеобщей любовью и уважением, память о которых сохранилась до сих пор в Одессе, в чем мне неоднократно приходилось убеждаться. По общему, почти, голосу, это – замечательная личность (свой голос как сына я устраняю). “Восприемниками моими от купели”, выражаясь официальным языком, были гг. [Николай Иванович] Ленц и [Константин Андреевич] Пятницкий, в то время, если не ошибаюсь, – инспектор и учитель той же гимназии, а ныне – и бывший, до последнего года, директор Одесской гимназии, а второй – и теперь директор Ришельевской гимназии. Обоих, но особенно последнего, молва сильно не хвалит; о Пятницком, который, говорят, сам напросился в мои крестные, рассказывают, что он и взяточник, и чуть ли не доносчик etc., etc. Жизнь моя в Одессе длилась до 2-летнего возраста. Осенью 1870 года у отца вышла с попечителем [Одесского учебного округа] история, вследствие которой отец отказался служить и вышел в отставку; об этой истории я поговорю как-нибудь после: она этого заслуживает. После хлопот, связанных с поездкой в Петербург, отец получил место члена суда в Екатеринодаре, куда мы и переехали в апреле [18]71 года. Всего этого времени я, конечно, не помню.
Говорят, что я был в детстве вообще тихим ребенком. Сознавать себя я уже начинаю приблизительно с трехлетнего возраста. Первые воспоминания, в которых я убежден, [что они] принадлежат мне, относятся к какой-то географической карте, висевшей на шкафу с книгами. Помню, как я был поражен, что на карте города представляются в виде точек. Воспоминания вообще очень смутны приблизительно до пятилетнего возраста. Как бы в беспорядке передо мною проносятся картинки: разбитый старшим братом глобус, в то время, как он показывал мне, что здесь – Америка (таким образом, я подавал надежды стать географом), затем тот же глобус, искусно склеенный дядей Колей [Николаем Исаевичем Стратоновым]; газета “Голос” и книжка с картинками и фигурами, по которым я самоучкой выучился грамоте; церковная ограда Екатерининской церкви, где мы играли детьми; смутно вспоминаются члены нашей семьи. Должно быть, к ближайшему времени относятся воспоминания о моих капризах: напр., однажды при плаче [нрзб] я пошел во двор и выпачкался песком. Вспоминаются смутно два пожара: первый – в двух кварталах от нас в какой-то праздничный день и второй, устроенный моим старшим братом, сестрой и, если не ошибаюсь, Иваном Николичем, в нашем саду. Построили себе домик из палочек и сена и подожгли его; конечно, скоро потушили, но условились не рассказывать об этой игрушке старшим, однако в тот же вечер я донес по начальству, за что на меня долго косились наши любители сильных ощущений.
К этому же времени относится данное мне кем-то из знакомых прозвище “философ”, удержавшееся отчасти за мной почти до окончания курса в гимназии. В 6–7 лет у меня уже идут довольно правильные занятия науками: изучаю чистописание, чтение. Занятия идут, насколько помню, с матерью. Характер мой становится довольно капризным. Требуются исправительные шлепки и стояния по углам. Лет семи я начинаю вести дневник, состоящий из перечислений часов вставания и укладывания спать, воспоминаний о таких событиях, как приготовление варенья, прогулки и приходы гостей, часы обеда с воспоминаниями иногда о кушаниях, характеристикой некоторых гостей, и все в этом роде. С большими перерывами дневник этот я вел, кажется, до 11-летнего возраста, но потом его уничтожил. Начал его вести по советам отца. Между тем мои познания обогащаются. Читаю довольно свободно книжки детского содержания, начинаю изучать французский язык, получаю кое-какие сведения и по географии и закону Божьему. Иногда даже размышляю. Во время войны 1877–[187]8 года живо интересуюсь злобами дня, зачитываюсь телеграммами о военных действиях и слежу по карте за успехами русского оружия. Большой восторг возбуждают во мне известия о взятии Плевны и Софии. В каждой телеграмме обращаю внимание на число убитых русских и турок. С этого времени начинается и период занятий с гувернантками и со старшей сестрой Еленой» (Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее – НИОР РГБ). Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 142–144).
40
Ср. с воспоминаниями матери В. В. Стратонова: «Наш дом состоял из шести маленьких комнат с выбеленными стенами, крашеными полами и камышевой крышей. Железных крыш в Екатеринодаре было чрезвычайно мало. Дом стоял в большом дворе, походившем на рощу благодаря множеству фруктовых и других деревьев. Против нас, на площади, находилась Екатериненская церковь. Она была деревянная и очень старая. За церковью виднелась неширокая полоса векового леса, доходившая до реки, или вернее пруда, – Карасуна» (С[тратоно]ва О. А. Г. Екатеринодар – 40 лет назад // Кавказ (Тифлис). 1911. № 92. 26 апр.).
41
Неточность, в 1871 г. здание окружного суда, в котором предстояло служить отцу В. В. Стратонова, было уже построено, см.: «Вдали, на правой стороне площади, виднелось низкое, длинное, безобразное здание, где помещался открытый в начале текущего года окружной суд. Этот небрежно слаженный дом принадлежал подрядчику-еврею, строившему новый войсковой собор. Помещение суда было тесное, холодное и очень неудобное. Рядом подобный же дом занимало областное правление. Дома эти были единственными в городе, сколько-нибудь по величине пригодными для помещения учреждений. Несмотря на постоянное увеличение состава служащих, на тесноту и всякие неудобства, суд продолжал помещаться в том же доме в течение двадцати с лишним лет» (Там же).
42
Имеется в виду шестиглавый войсковой Воскресенский собор.
43
В оперетте французского композитора Жака Оффенбаха «Орфей в аду» (либретто Г. Кремье), впервые исполненной в Париже в 1858 г., а в России – в 1865 г. (в переводе-переделке В. А. Крылова; изд. – СПб., 1866), каждый куплет Стикса (в прошлом – короля Беотии, поступившего после смерти в лакеи к Плутону), переименованного переводчиком в Ваньку-Стикса, начинался словами: «Когда я был аркадским принцем».
44
Имеется в виду войсковое собрание Кубанского казачьего войска.
45
Неточность: припев к «Песне цыгана» («Я – цыган-удалец, удалец, молодец…») из «шутки-водевиля», на музыку В. Самойлова, «Цыганский табор», впервые исполненной в 1851 г., звучит так: «Эх-ма, поди прочь, поди прочь – берегись, / Скинь-ка шапку, скинь-ка шапку, да пониже поклонись!»
46
Слова из народной песни «На горе-то калина»: «Ну что ж, кому дело, гуляли! Да, / Ну кому какое дело, гуляли».
47
Арматура (от лат. armatura – вооружение) – художественные композиции из различного рода оружия, воинских доспехов и знамен, которыми украшались здания и арки.