Страница 20 из 28
часового, что стоит чуть поодаль в кустах, если закрыть глаза и только слушать, все это скорее походило бы на техническое совещание инженеров в научном
институте, чем на собрание партизан в дикой глуши кавказских предгорий.
44
Речь идет о нашей новой мощной железнодорожной мине, наконец
изобретенной Евгением.
Это «волчий фугас» соединение тола и противотанковых гранат. Ее
должен рвать не минер, а сам паровоз. И в то же время легкая автодрезина, обычно пускаемая немцами в разведку перед поездом, должна пройти
благополучно над миной...
Впрочем, пока все это только теория: нигде, никогда и никто еще не рвал
так железнодорожных поездов. И поэтому Евгений придирчиво проверяет
каждый расчет: малейшая ошибка может погубить всю операцию. А речь идет о
первой на Кубани минной железнодорожной диверсии.
Дело в том, что донесения агентурной разведки упорно говорят: на станцию
Георгие-Афипская немцы пригнали добрых две трети подвижного состава с
линии Краснодар Новороссийск, сосредоточили тяжелые автомашины и в
ближайшие дни начнут крупные перевозки к Черному морю: под
Новороссийском идут горячие бои.
Мы просили командование разрешить нам взорвать немецкий поезд на
участке Северская Георгие-Афипская, одновременно минировать шоссе и
дорогу, идущие вдоль железнодорожного полотна, и этим хотя бы на время, но
основательно и прочно закупорить фашистам путь к Новороссийску.
Евгений волнуется. Он мечтает сам заложить эту новую мину и увидеть, как впервые на Кубани взлетит на воздух фашистский поезд.
— Я хочу, чтобы от края до края грохотом взрывов гремела моя родная
Кубань, пока хотя бы один фашист остается на ее земле. И это будет, папа.
Будет!
Разрешение на железнодорожную диверсию наконец получено. «Волчий
фугас» выверен, роли распределены, и поздно вечером отряд минеров
отправляется в путь. В нем четырнадцать человек. Евгений идет с нами, хотя он
еще не поправился после недавней болезни: только он, сможет безошибочно
вывести нас к месту диверсии.
В лагере не знают, куда и зачем мы уходим. У нас не принято болтать о
предстоящих операциях. Гени нет в лагере. Он на Планческой возится с
запасными частями к автомобилю.
Наша первая остановка в Крепостной...
Всю ночь едем проторенной, не раз исхоженной дорогой. Евгений на
линейке: после болезни он еще очень слаб. Он бледен, исхудал, у него темные
круги под глазами, но, как всегда, он насторожен и внимателен.
Ночь выдалась темная. Движемся тихо. Только изредка пофыркивают
лошади да на крутых поворотах поскрипывает линейка Евгения.
Часов около двух ночи позади нас неожиданно раздается знакомое
причмокивание сначала отрывистое и резкое, потом протяжное и длинное. Это
кто-то из своих подошел к нашей колонне. Его окликнули он ответил. Потом
приглушенные голоса, торопливые шаги, и передо мной вырос Геня.
— Отец, ты не имеешь права не брать меня! Мы заключили с Женей
договор ходить на все серьезные операции вместе. Я приехал сюда не шкуру
свою спасать!..
Что я могу ему ответить? Правда, он явился без рюкзака, в грязном белье, в
грязной верхней одежде так у нас не полагается выходить на операции, но он
45
смотрит на меня умоляющим взглядом, у него за спиной материнский карабин, и
он действительно приехал сюда не шкуру свою спасать.
— Хорошо, Геня, пойдешь с нами.
В Крепостной Ветлугин спешно заканчивает изготовление ящиков для
автомобильных мин. Эти мины тоже новость в нашей, да и вообще в
партизанской практике. Они устроены так же, как и паровозные мины: они
взорвут тяжелый грузовик, но над ними спокойно проедет крестьянская телега.
И, что особенно важно, никакой фашистский миноискатель не обнаружит нашей
мины: в ней только дерево, тол и ни грамма металла.
Вечером начинается перегрузка: все, что лежит на подводах семидневный
запас продуктов, патроны, гранаты, мины, распределено по рюкзакам. На
каждого приходится добрых тридцать килограммов.
Ночью опять отправляемся в путь. Небо покрыто низкими рваными тучами.
То и дело срывается дождь. Он се чет опавший лист, камни, хлещет о стволы
деревьев.
Закутанные в плащи, мы кажемся друг другу таинственными, фантастическими существами. Идем цепочкой, каждый держится за рюкзак
переднего.
Мы идем медленно, осторожно, беззвучно. Дороги переходим, шагая в
один след, задом наперед, чтобы сбить с толку тех, кто завтра утром обнаружит
отпечатки наших подошв. Вдоль железнодорожного полотна пробираемся через
густой кустарник; немецкие караулы у мостов время от времени освещают степь
яркими ракетами.
Через каждые пять-шесть километров привал: снимаем рюкзаки, кладем на
них отекшие ноги и лежим десять ми нут. И снова в путь сквозь густой колючий
кустарник, по холмам и оврагам, в дождь, грязь, ветер, с тяжелыми мешками за
спиной, с карабинами, автоматами, патрона ми, противотанковыми гранатами.
Всегда внимательный ко мне, Геня на этот раз особенно заботлив: на
привалах подает рюкзак, поправляет лямки, помогает взбираться на крутые
склоны.
Под утро подходим к хутору Коваленков.
Всем достается порядком, особенно Евгению: у него все еще высокая
температура. Тяжело и Янукевичу Виктора Ивановича мучает кашель, а
кашлять в походе нельзя, и он изжевал весь рукав своей телогрейки. Назавтра
объявлена дневка. Спать, спать, спать!
Но выспаться нам так и не удается.
Выставив дозоры, ложимся в густом кустарнике. Спать холодно, и, по
команде Евгения, мы сбиваемся в общую кучу, накрываемся маскировочными
бязевыми халатами и согреваем друг друга. По обе стороны от меня лежат мои
сыновья...
Спим спокойно. Только часовые, сменяясь, отползают в дозоры да Евгений
проверяет караулы и наблюдателей.
Светает. Щебечут птицы. Трещат, заливаясь, кузнечики в траве. Туман еще
закрывает горы сизым занавесом, но выше, под синим небом, сверкает в лучах
невидимого солнца ледяная вершина.
Неожиданно рядом раздается длинная автоматная очередь.