Скрежет ручки в залитой вином комнате

С утра я всё же припомнил мою цель попасть к деду, так что после небольшого завтрака, состоящего из стакана вина (которое, я надеялся, выветрится к моменту приезда), принялся одеваться. Меня можно упрекнуть в том, что кир — это моё призвание. Есть писатели киряющие, есть писатели-ЗОЖники, но это кого какая философия постигнет. Все понимают бесценность нашего мира, но для одних мир означает более чем все земные богатства и удобства, для других же менее чем ничто, пустой отголосок бессмысленного прозябания в безграничном или ограниченном пространстве. Я же пил, потому что расслаблялся от дикой невоспитанности и безграмотности людей вне привычного понимания этих определений. Человек воспитанный будет таковым от души, а не из-за мнения других людей о нём, а вот безграмотность может постигнуть каждого, даже филолога с докторской степенью. Грамотностью в жизненном плане я считал наличие понятных и стойких целей в жизни, которые бы отличались от навязанного нам шика и блеска. Во всём я видел фальшь и корявость, неуникальную уникальность чуть ли ни каждой личности, встречающихся мне между бетонных домов. Против последних я, кстати, ничего не имею, протестовать против бетонных «коробок» из разряда молодёжной романтики: звучит, вроде, красиво, да если вдуматься, то хуйня хуйнёй. Я выступал с одним лишь призывом к миру: хватит выёбываться и давайте, наконец-то, займёмся делом. Делом, идущим непонятно к чему и непонятно зачем. Что бы там ни было, я строчил на клавиатуре всё новые и новые страницы, и это удерживало меня от последнего шага.

Каждый же в мире выдумывал себе свои радости: для кого-то это ящик и пиво, для других девки и пиво, для третьих это спорт (чтобы были девки и пиво в дальнейшем), ну и так далее. Выйдя на улицу, порой можешь обнаружить, что попал на конкурс выебонов: кто лучше оделся, кто лучше причесался, сделал добрых дел и т.д., и т.п.. Чтобы найти ум посреди всего этого говноворота приходилось трудиться, но я и не хотел, потому и не трудился вовсе. С появлением заветной популярности поменялся мир вокруг, к которому приходилось приспосабливаться. Я заметил, что в соц. сетях стали появляться дальние родственники, положившие на меня болтяру давным-давно из-за моих предпочтений вина и одиночества им. Все эти «кровинушки» просили у меня лишь денег. По одной лишь фразе: «Привет, Серёженька! Сто лет не виделись!» я понимал — им нужны бабки. Посещал я интернет-страницы с целью поглядеть на хорошеньких дамочек, шлющих свои прелести мне в личные сообщения — всегда уж я был любителем до женских тел, ничего не поделать. Людям, чтобы раздеться, много ума не нужно. В наше проклятое (а когда было не проклятое?) время скорее нужно уметь сделать это вовремя с большей для себя выгодой, чтобы именно твои причиндалы стоили намного больше среднестатистической проститутки, но, по сути, все они мало чем отличались. Да и вообще мир заболел синдромом Кардашьян: люди, нихуя не умеющие делать, хотят получать за это бешеные деньги, слушая вопль СМИ о том, насколько откровенное платье они надели сегодня. Но спрос рождал предложение, следовало смириться с вселенской тупостью. В такой веренице событий мне хотелось остаться собой, так что я вынужден был пить словно не в себя.

В этот раз я был более прозорлив, и вызвал такси к своему дому, чтобы доехать к деду без каких-либо проблем (я на это надеялся). И в этот раз таксист попался болтливый. Я понимал, им скучно на  работе, но слушать о их политических взглядах, жалобы на зарплаты монополистов из службы такси, рассказы о семье и детях, а также о болячках и родственниках мне совершенно не хотелось. Пустые разговоры, приводящие к той же самой пустоте, из которой они были сделаны. Учёные неправы: из ничего могут появляться некоторые вещи, но, как правило, их исход остаётся печален, ведь какими бы амбициозными эти самые вещи ни казались, приходят они всё на то же место — в ничто. И так проходит время, так проходят большинство бесед: у кого какие проблемы, болячки, заботы на работе, отношения и деньги — бесконечный цикл безрезультатного нытья. С каждым годом понимаешь всё яснее — лучше уж молчать обо всём и перестать искать всякого сношения с кем-либо. Пускай тебя будут принимать за нелюдимого, не будут подходить с целью приятно побеседовать, однако, видя компанию улыбающихся и смеющихся людей, мне становится спокойнее: я нахожусь не в шторме пустоты, у меня штиль. Так и умру одиноким, но счастливым, полным своей тихой и гладкой пустоты ворчуном. Я вынужден был поддерживать эту дурацкую беседу с таксистом, но внутри всё блевало. Лаконичные ответы работали плохо, он никак не отвязывался. Чёртов башмак, да мне плевать на твои проблемы! Внутри машины играл шансон, а тюремную романтику я на дух не переношу. Как ни странно, что люди, отсидевшие в тюрьме, что оные, побывавшие в армии, вспоминают это время как нечто прекрасное и необычное: они столько боли и страданий перенесли, и вот теперь они лишь в памяти, подстёгивая самолюбие и даже выпячивая наружу гордость при упоминании о тех временах и муках. Было бы чем гордиться.

Таксист стал расспрашивать меня о семье, а также посоветовал штамповать детей как можно быстрее, дабы не пожалеть, как пожалел об этом он. Мне не хотелось вступать с ним в дискуссию на этот счёт, так что я просто поддакивал и соглашался со всем, что он скажет. Много чего он мне рассказывал: и про операции на яйцах, и как курили в палате, и как закорешились с одним мужичком из больницы, который теперь у него записан в телефонной книге как «Придурок». Если уж так любят распевать люди о своих пройденных муках в неволе армии или тюрьмы, то хотелось бы попросить написать что-то подобное для страдающих в разговорах во время поездок на такси. Это было бы одно из самых чувствительных произведений (опять же, для тех, кто подобные муки испытывал; остальным же насрать). Это как я писал о маршрутках когда-то, ведь кроме страдания в них у меня ничего и не было, к сожалению.