Главный подозреваемый

Страдал Ромик на широком подоконнике подъездного окна, улегшись набок лицом к лестнице и вытянувшись во весь рост. Это было его привычное и нагретое место лет, наверно, с семи. Друзья, желая развеселить его, минут через пять-семь после его ухода распахнули дверь и принялись выкрикивать в оригинальном сопровождении специально по такому случаю составленную и отрепетированную вариацию популярной песни «Какая боль, какая боль, Аргентина-Ямайка…» На последнем слове и заткнулись, увидев перекошенную физиономию Ромика, и убрались обратно в квартиру.

Вернулся Ромик сам, еще минут через двадцать. Вернулся, потому что дом умер. Следователям пришлось затратить некоторые усилия, чтобы понять, что свидетель имеет в виду. Ромик с явной неохотой пояснил, что в подъезде наступила мертвая тишина после того, как вышел Воркутинский. Почему именно Воркутинский? Потому что собака. Она, стремясь на улицу, так бьет лапами по двери, что даже здесь, наверху, в ушах звенит, ни с чем не спутаешь. Следователи действительно обнаружили множественные следы собачьих когтей на внутренних сторонах двери в вестибюль и входной двери, установив также поразительную слышимость на верхнем этаже всего, что происходит на нижнем. Однако дальше им продвинуться не удалось, потому что Ромик уперся и, несмотря на все уговоры и даже, признаем, легкие угрозы, отказался сообщить что-либо еще об услышанном им в тот вечер.

– Мало ли чего я слышал? – повторял он. – Может, мне все это пригрезилось? Я никогда не говорю о том, что я слышал. Я говорю, да и то не всегда и не всем, только о том, что я видел.

Главное, что соблаговолил сообщить Ромик, касалось все же того, чего он не видел – не видел никого, кто бы в обозначенное время подходил к дверям квартиры № 12. Видел же он только чечена, по его выражению, и бодигарда. Последний вошел в подъезд, поднялся, топая как слон, на их шестой этаж, затем еще на один марш лестницы к временной двери на мансарду, вставил в замок новомодный пластиковый ключ-карточку… Точно вставил? Или, может быть, ему открыли дверь изнутри? Он не звонил в звонок? Я говорю только то, что видел собственными глазами! Вставил ключ в замок, открыл дверь, пробыл внутри минут десять, вышел, притворил дверь и громко крикнул в проем лестницы «Чисто». После чего лифт, стоявший все это время на шестом этаже, пошел вниз и вернулся уже с чеченом. Как тот выглядел? Обычно выглядел. Поздоровался. Еще чего-нибудь говорил? Угу. Если кто меня обидит, чтобы ему сказал, зарежет. Это шутка? Да кто их чеченов разберет. Может быть, и шутка. А когда это случилось? Я на часы не смотрел. Они у себя заперлись, и почти сразу же внизу собака в дверь врезалась, потом тишина наступила, я и ушел.

Так обозначился приблизительно двенадцатиминутный промежуток, в течение которого местонахождение гражданина Магомедова не было точно установлено. Сам он показал, что все это время разговаривал по мобильному телефону, стоя в полутемном вестибюле, в том единственном и как назло самом темном углу, где был сигнал МТС. Это была единственная информация, которую удалось проверить. По распечатке, полученной от компании МТС, был установлен факт разговора с телефона Магомедова в указанное время, но разговор этот состоялся с абонентом БиЛайн Магомедовым Гаджи-Гусейном Магомедовичем. Давать какие-либо объяснения этому подследственный отказался. На провокационный вопрос следователя, не лежит ли сейчас этот телефон у него в кармане, Магомедов молча вывернул карманы.

Отказался он также отвечать на вопрос, зачем он звонил в 20.03 Говорову Вениамину Викторовичу. Впрочем, звонок этот не был принят, так что следователи особо не настаивали. Их больше интересовал разговор, который Магомедов вел с 20.21 до 20.35. Он категорически отказался отвечать и на этот вопрос, даже после сурового предупреждения, что это единственный и последний шанс доказать его алиби на момент убийства. К слову сказать, следователи, приложив немалые усилия, установили-таки, куда звонил тогда Магомедов. Это был прямой номер столь значительного лица, что следователи не стали рисковать погонами, добиваясь от него показаний по столь незначительному, нерезонансному делу. Вот и мы, при всем нашем стремлении к максимальной точности, не рискуем называть имя этого значительного лица, памятуя его страсть к предъявлению исков за клевету и оскорбление личного достоинства. Впрочем, все это не имело никакого значения, гражданин Магомедов был отпущен восвояси после трехчасового допроса, предъявить ему, по сути дела, было нечего. С него даже не взяли подписку о невыезде.

Такие же приблизительно 10-15-минутные лакуны были в данных о местонахождении еще двух упомянутых выше действующих лиц – Кузнецова и Северина. Конечно, они дали на этот счет исчерпывающие объяснения, но ни они, ни следователи не смогли подкрепить их какими-либо свидетельствами и доказательствами. Так что мы, следуя нашей договоренности, не будем приводить их здесь.

Как же развивались события дальше? Более чем спокойно, как затишье перед бурей. Нет никаких оснований сомневаться в том, что Воркутинский прогуливался по улицам с Лаврентием, а все прочие обитатели дома находились в своих квартирах, обсуждая погоду, смотря телевизор, стряпая или уже наслаждаясь поздним московским ужином. Возьмем, к примеру, Северина с Таисией, просто потому, что им суждено сыграть не последние роли в этом деле. Приведенный ниже диалог, несмотря на привнесенные в него наши пояснения и оценки, почти с документальной точностью передает все случившееся в эти минуты и подводит нас к кульминационному моменту вечера.

– Как съездила? – спросил Северин, когда они двинулись от машины к подъезду.

– Я сразу хотела рассказать тебе это, да ты прервал меня в своей обычной манере. Не поверишь! Пошли с мамой за грибами и набрали – подосиновиков!

– Где ты видела подосиновики в середине июня?

– В лукошке, а лукошко – в сумке, а сумка – у кого-то в руках. Грибов страсть сколько, им, наверно, кажется, что уже осень.

Тот июнь был действительно самым холодным за шестьдесят с лишним лет, с сорок первого.

– Сделаешь? – с надеждой спросила Таисия, когда они зашли в квартиру.

– И мясо тоже, – ответил Северин.

Он снял ботинки, сунул ноги в домашние тапочки 44-го размера и, прихватив пакет с надписью «Седьмой континент», двинулся на кухню.

– Ты зелень не забыла? – спросил он.

– Я никогда ничего не забываю, – ответила Таисия, – возьми в пакете, – и, сладко потягиваясь, – люблю смотреть, как ты готовишь.

Она включила телевизор.

– Ну вот, прогноз погоды пропустили.

– А чего его слушать? Сказали же: до июля – не выше плюс двадцати. Потом возможно похолодание.

– Ну мало ли… Я в Интернете посмотрю, – сказала Таисия, раскладывая на кухонном столе ноутбук, и, спустя какое-то время: – Пишут, что в июне было уже три магнитных бури, а идеально спокойным магнитное поле Земли было всего один день. Ну и как тут жить?! – воскликнула она.

– Живем же, – с философским спокойствием ответил Северин, принимаясь отбивать мясо.

– Я ужасно боюсь магнитных бурь. От них люди сами не своими делаются, совершают всякие глупые поступки, расстаются с любимыми людьми из-за какой-нибудь ерунды или кончают жизнь самоубийством, – продолжала Таисия. – И не спорь со мной! Я точно знаю!

– Кстати, коли ты все точно знаешь, что там было у Аргентины с Ямайкой, пять – ноль или шесть – ноль?

– Шесть – ноль, – уверенно ответила Таисия, – баранка, как в теннисе, высший балл, как в фигурном катании. Об этом еще песню написали, «Чайф». А с чего ты это вдруг?

– Да так, песня привязалась. У вас какая-то молодежь наверху гуляет.

– Это у Ромика. Ой, у нас сегодня какое число?

– Тринадцатое, – едва сдерживая улыбку, сказал Северин.

– Точно! У Ромика же сегодня день рождения! Надо будет не забыть поздравить. Ромик – он славный.

– Да, симпатичный мальчуган. Ему сколько, восемнадцать? – Северин зажег газ под сковородкой.