Страница 16 из 19
– Так что же они тянут за собой в этот ад столько людей?! – не унимался Ульяшин. – Оставим в стороне их нравственные муки, но должны же они понимать, что все эти признания других людей им только вредят. Это же любому… студенту известно: попался, так иди по делу один. Своими же руками добавляют в обвинение групповщину, организацию – это же другая статья! Они что, на милосердие и снисхождение надеются?!
– Они никого не тянут… Нет, нет, Володя, дайте сказать! Они никого не заставляют и не могут заставить дать показания. Это собственный нравственный выбор каждого. Каждый сам решает для себя, сможет ли он жить дальше с грузом вины за несвободу, а возможно и гибель другого человека.
– Но они тем самым наносят непоправимый ущерб всему движению! КГБ не задумается растрезвонить на весь мир об их показаниях, особо упирая на показания на других людей – знают ведь, как не любят в народе стукачей! И публичные сцены раскаяния и осуждения прежней деятельности представят в лучших традициях системы Станиславского! Они же не дураки, бить будут по самому ценному в движении – по его нравственной привлекательности!
– Извините, Володя, но когда вы произносите слово «движение» невольно слышится «партия», – заметил кто-то из присутствующих, кажется, Алик. – Всё, что вы говорите, было бы справедливо применительно к структурированному, организованному движению, но ведь все мы, присутствующие здесь, в этой квартире, и все наши единомышленники – это лишь свободная ассоциация граждан, болеющих душой за свою страну, за свой народ. Мы – всего лишь люди, и только люди, а не составная часть, не винтики движения или, если угодно, партии.
– Вы, Володя, понимаете слово «движение» буквально, – вступила в бой главная артиллерия, Лариса, – подразумевая, что коли есть движение, то у него обязательно имеются ближние и дальние цели, выверенные стратегия и тактика, промежуточные этапы и результаты. Но всего этого нет, даже результатов, как ни горько это признавать, нет. Их не может быть! Я лично не верю ни в какое улучшение. Мрак вокруг нас будет постепенно сгущаться, а пространство света сужаться. Но мы должны, несмотря ни на что, гореть! Гореть чистым пламенем! Не потому, что этот луч света несет надежду на возрождение, а потому, что долг человека – прожить жизнь достойно. Понимаете? Прожить свою жизнь достойно. Большее не в наших силах!
Надо сказать, что все эти морально-этические проблемы были от Ульяшина бесконечно далеки, не обременял он себя подобными мелочами и уж тем более не руководствовался ими в своей жизни. «Все это интеллигентская рефлексия!» – говорил он пренебрежительным тоном, если же аудитория позволяла, то вместо мудрёной «рефлексии» звучала и «отрыжка», и «сопли-вопли». Ничего удивительного в этом не было, так как самого его, по его внутреннему складу, никак нельзя было назвать интеллигентом. Разве что интеллектуалом в западном понимании, да и то с оговорками. Вообще, интеллигент, интеллигенция – это сугубо русские продукты, это нерасторжимое единство знаний с христианскими заповедями в их православной интерпретации. При этом христианские заповеди прекрасно уживаются с неверием в Бога, а уверенность в конечном торжестве разума – с изрядной долей мистицизма. Всё это вместе и даёт загадочную русскую душу, а точнее, составляет загадку души русского интеллигента. Замените православие протестантскими корнями, а из неверия в Бога уберите приправу мистики, и вы получите западного интеллектуала, существо сухое и скучное.
Как же так, удивитесь вы, при чём здесь православие, если русская интеллигенция уже давно состоит на столько-то процентов (тут оценки сильно разнятся) из лиц семитского происхождения. Во-первых, не путайте «образованщину» с интеллигенцией, никакие дипломы и ученые степени не служат пропуском в этот клуб, что в равной степени относится и к представителям коренной национальности. Во-вторых, автор встречал много чистопородных евреев, которые были классическими русскими интеллигентами, в чём-то даже с перехлёстом. Не было в них «страха иудейска», а была широта души, любили они самозабвенно русский язык, русскую культуру, русскую природу и русских женщин и до седых волос сохраняли пренебрежительное отношение к материальным условиям своего существования и некоторое шалопайство, фирменные знаки или, если угодно, родимые пятна русской интеллигенции.
Всё же признаем, что недоумение Ульяшина от обилия умозрительных дискуссий в кругу его новых друзей и его прорывающиеся иногда призывы спуститься на землю, имели некоторые основания. Чего стоило долгое обсуждение текста поправки к одному из сообщений «Хроники». Предыстория дела была такова. Некий Баранов, заключённый одного из бытовых лагерей, выбежал в запретную зону и бросился на колючую проволоку, за что и получил три огнестрельные раны, в том числе одну в грудь. «Хроника» сообщила о его смерти, но заключенный Баранов невероятным образом выжил. Невероятность происшедшего объяснялась не характером ранений, а тем, что его вообще лечили и, судя по результату, достаточно квалифицированно. КГБ назвал это сообщение «Хроники» «заведомо ложным и клеветническим» и выставил его в качестве одного из основных пунктов обвинения.
Редакторы «Хроники» были в шоке и долгое время не хотели понять, что они установили абсолютный рекорд правдивости информации за всю историю человечества и получили на него свидетельство от самого строгого и пристрастного судьи – можно было не сомневаться, что КГБ просмотрел под микроскопом все сообщения во всех двадцати семи выпусках, но не нашёл ничего, кроме указанной мелкой неточности. Вокруг, можно сказать, мир рушился, а редакция и близкие к ней люди сидели и составляли текст опровержения, а затем с огромным трудом переправляли его на Запад. В то время было проще организовать демонстрацию, чем переправить страницу текста за рубеж. Наконец, один из неудобочитаемых листков достиг адресата, и текст поправки был опубликован, только после этого редакция вздохнула с чувством облегчения и выполненного долга.
Или взять ещё один пункт обвинения – о получении денег из-за границы. Ульяшин не сомневался, что и тут следствие не ошиблось, уж больно смехотворна была инкриминируемая сумма – четыре тысячи рублей. Но поддерживал упорное отрицание этого факта со стороны всех допрашиваемых диссидентов, ведь реальных доказательств не было. Тем больше было его удивление, когда не раз в его присутствии завязывалась ожесточённая дискуссия о том, можно ли брать деньги от иностранцев и зарубежных организаций или нельзя. «Я понимаю, признаваться в этом нельзя, народ этого не поймёт, – думал Ульяшин, – но среди своих, среди вождей, зачем тень на плетень наводить? Деньги же нужны, без денег в нашем деле никуда, а где их взять?»
Заметим, что Ульяшин прекрасно знал, как и откуда достать деньги, благо, за примерами в нашей истории ходить далеко не надо, но держал эти соображения при себе, понимая, что в этой аудитории его не поймут. «Они что, надеются набрать денег по подписке среди сочувствующих или с домашних благотворительных концертов? – продолжал он размышлять. – Смешно! Люди они все не богатые, прямо скажем, не жируют. Так что рано или поздно придётся идти на поклон к дяде Сэму. Пусть не на поклон, но брать всё равно будут. И чем дальше, тем больше и охотнее. Так чего из себя девушку строить?!» Эх, Володя, воображаешь себя великим знатоком жизни и людей, а рассуждаешь, извини за откровенность, архиглупо. Девичество – прекрасная пора, конец известен, его ожидают, но не торопят. Как приятно и для себя, и для окружающих – поневеститься, продлить эти чистые минуты, воспоминания о которых согреют душу в старости. Что же касается твоих тогдашних друзей, то, заглянув в соответствии с твоим советом в будущее и разглядев, чем всё это кончится, они бы немедленно бросили свою общественно полезную деятельность и занялись бы чем-нибудь действительно полезным.
Неизвестно, сколько бы ещё продлились дискуссии, если бы Князь не начал выпускать в Нью-Йорке информационный журнал «Хронику защиты прав в СССР», сразу на русском и английском языках.