Страница 13 из 19
– …Вот вы говорите – листовки! Обращение к народу! Глупость всё это. Незачем обращаться к народу. Народ не поймёт. В лучшем случае спустит в унитаз, как это сделал и совершенно правильно сделал наш новый молодой друг, а в худшем – отнесёт в КГБ. В результате власти рассвирепеют и начнут репрессии. Страшно не то, что безвинно пострадает кто-то из нас, всему движению может быть нанесён невосполнимый урон!
Тут раздался звонок в дверь, и вскоре на пороге возник новый посетитель. Внимание собравшихся переметнулось на него, и Ульяшин получил некоторое время для передышки. Он устроился в углу комнаты на продавленном кресле, переваривание всего услышанного оставил на более спокойное время и принялся осматриваться.
Да, небогато живут революционеры! Тесновато и, честно говоря, не очень чисто. Впрочем, о какой чистоте может идти речь при таком скопище курящих людей. Люди. Все заметно старше его, довоенное поколение. Мужчины с бородами, в России с петровских времен борода – символ инакомыслия. Женщины… «Почему во все времена революционерки выглядят лахудрами в салопе?» – усмехнулся про себя Ульяшин и тут же оборвал себя – не за тем пришел. Вон как у них глаза горят, да и приняли его с искренним участием, хорошо, надо признать, приняли, с одной стороны, по-женски, даже по-матерински, а с другой – как товарища по будущей борьбе.
«Надо им прозвища дать, пока не запутался», – подумал Ульяшин. Память на лица и имена у него была феноменальная, в этом его официальным биографам не пришлось ничего домысливать, они просто записывали многочисленные рассказы очевидцев. Вот только не упоминали они, по незнанию, о простом мнемоническом приёме, которым пользовался Ульяшин: он давал прозвища всем людям, с кем его сводила судьба в каком-нибудь месте, пусть на самое непродолжительное время. «Ира-Хозяйка, Ира-Тётка, Лариса, ей и прозвища не надо, Наталья-Синичка, Юра-Шухер, Вадик-Деловой», – обводил Володя взглядом людей в комнате. В это время открылась дверь, и появился очередной посетитель, который заметно отличался от остальных. Во-первых, в нём преобладала другая южная кровь – кавказская, во-вторых, он был одет в элегантный костюм, в-третьих, в чертах породистого лица сквозило высокомерие. «Князь», – определил его Ульяшин. Мужчину не обступили и не тормошили как других, он сам подошёл к одному, другому, чуть дольше задержался возле Иры-Хозяйки, по быстрому взгляду в его сторону Ульяшин понял, что речь идёт о нём. Затем мужчина подошёл и молча сел в стоявшее напротив кресло.
– Ну, и как там в провинции? – неожиданно прервал молчание Князь.
– В провинции плохо, – коротко ответил Ульяшин.
– Что, колбасы нет? – иронично протянул Князь.
– Колбаса тоже вещь нужная, – заметил Ульяшин.
– Тоже верно, – слегка улыбнулся Князь, – но всё же в провинции работать легче. Там все друг друга знают…
– Это точно, – встрял Ульяшин, воспользовавшись секундной паузой, – я вот жил в двух миллионных городах, Свердловске и Куйбышеве, а ощущение – как в деревне. С этим учился в школе, с другим – в институте, третий – сосед по дому, четвёртый – по даче, этот – кум, а тот – сват. На любого человека можно выйти если не через знакомого, то через знакомого знакомого. Но бывают и анекдотические ситуации. Прихожу как-то вечером домой и застаю незнакомого мужчину, добродушный такой мужик, живот через ремень переваливается, морда красная. Рассказал он пару анекдотов, я ему в ответ свеженький о Леониде Ильиче, посмеялись, слово за слово, выяснилось, что он начальник областного УВД. Зашел к матери об одышке своей посоветоваться, мать у меня врач, – пояснил Ульяшин.
– Ситуация, действительно, анекдотическая, но показательная, – сказал Князь, – о любом человеке в провинции можно быстро и легко выяснить, кто он есть, чем он дышит. Ведь вся наша работа основывается на дружеских связях, на глубоком взаимном доверии, без которого невозможно работать в обстановке постоянных преследований. В провинции проще распознать провокатора – бывают и такие, КГБ ничем не гнушается! А как быть в Москве?
– Меня сюда дядя направил! – с обидой взвился Ульяшин.
– Знаю. Не ершись! – осадил его Князь.
– Вот вы говорите, что в провинции работать проще, – продолжил Ульяшин после некоторого молчания, – что о любом человеке можно всю его подноготную выяснить, но так ведь и о тебе всё известно. Мне пока достаточно просто: я человек в Куйбышеве новый, уехал в Москву и никому до этого дела нет. А коренному жителю каково?! «Васька опять в Москву сгонял, а Петька с его работы говорит, что никакой командировки ему не выписывали, а Нюська, подруга евойной тёщи, говорит, что даже колбасы не привёз, только целую сумку каких-то книжонок, а Фроська-свояченица рассказывала, как Нинка, Васькина жена, жаловалась, что никакого проку от этих книг нетути: нет, чтобы продать, так задарма читать знакомым даёт. Ой, подозрительно всё это!» – передразнил Ульяшин. – Опять же, гэбэшники лютуют, им после такого подслушанного монолога обыск устроить ничего не стоит. Кому жаловаться?! Это в Москве есть иностранные корреспонденты, а те же Свердловск и Куйбышев – города для иностранцев закрытые.
– Коры тоже разные бывают! – зло заметил Князь. – Многие из них с нами и не общаются, кто из принципа, кто из боязни провокаций. Да и мы пошли на связь с ними относительно недавно. До этого считали предосудительным «выносить сор из избы». И сейчас с корами общаются единицы, у каждого из них свой канал, основанный всё на тех же дружеских отношениях и взаимном доверии. Вы, как я слышал, учитесь на юриста? – спросил Князь без всякого перехода и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Это хорошо. Парадоксально, но среди нас, правозащитников, нет юристов. Как, впрочем, и философов, и экономистов. Много людей, связанных с искусством, художников, одно слово. У них своё восприятие действительности, всё больше на эмоциях построенное. И другой полюс: учёные-естественники, физики, математики. Работали себе годами, уткнув нос в свою науку, ничего вокруг не видя, потом вдруг по какой-то причине подняли голову, оглянулись и ужаснулись. В сущности, те же эмоции. У них, правда, другое отношение к реальности. Они из своей науки принесли убеждение, что всё можно строго описать, рассчитать, создать оптимальную модель. Вот только в общественных отношениях это у них пока плохо получается по причине полной неграмотности. Знаете, что спросил Андрей Дмитриевич Сахаров в начале своей правозащитной деятельности? «А заключённых после решения суда можно бить?» К чести естественников, они быстро учатся, в отличие от зашоренных гуманитариев.
– Ты, Валера, сегодня какой-то очень нервный, – сказала подошедшая Лариса, – что случилось? Где Верочка? Она зайдет?
– Вера бегает по Москве, собирается. Собирается так, как будто мы навсегда уезжаем! – Князь раздражённо взмахнул рукой.
– Валера получил визу в Соединённые Штаты, его пригласили в Вашингтон и Нью-Йорк прочитать в тамошних университетах курс лекций по проблеме защиты прав человека, – быстро пояснила Лариса Ульяшину. – Просто удивительно, как это власти решились выпустить члена Комитета прав человека!
– Бывшего члена, – автоматически поправил её Князь и тут же воскликнул с прежней горячностью, – правильно сказала – удивительно! Чувствую, каверзу готовят. Вот только где?! Даже Вере разрешили ехать со мной – вдвойне удивительно! Но я им не дам повода! Как Брежнев буду говорить, строго по написанному, ни одного неосторожного слова, пусть те думают обо мне, что хотят, но этим я повода не дам!
– Повода к чему? – обеспокоенно спросила Лариса. – У тебя были с ними какие-нибудь разговоры? Они тебе угрожали? Что-нибудь требовали?
– Не было разговоров, – коротко отрезал Князь.
В этот момент внимание Ларисы переключилось на вновь прибывшего мужчину, высокого, с окладистой бородой и большими, под стать бороде, очками в роговой оправе.
– Алик приехал!
– Не мог вырваться! – басил Алик. – Жаль, что не мог быть позавчера. Слышал, знал, но никак не смог! Я тут прихватил кое-чего, давайте ещё раз Юру помянем, – говоря это, он выкладывал на стол три бутылки водки, полбатона варёной колбасы, сыр, хлеб.