Страница 6 из 18
Начала она со своих товарок по цеху профессорских жен. Все они были в одинаковом положении: не успели ещё забыть о том, как жили до, равно страдали от недостатка квадратных метров и избытка свободного времени, которое они отныне посвятили детальному обсуждения своих планов и подготовке к вечерним атакам на супругов. Вскоре шестнадцать мужчин-камикадзе, полных самых мрачных предчувствий, поставили свои подписи под прошением в исполнительный комитет городского совета рабочих и крестьянских депутатов о разрешении на создание кооператива «Красный строитель» и строительство шестнадцатиквартирного каменного дома. Не прошло и двух лет, как разрешение было получено.
Нашлось и место, тихое и уютное, на Соборной улице, впрочем, уже давно переименованной в Кооперативную. Буквально в пятидесяти метрах от дома начинался большой архиерейский сад, в центре которого золотились маковки кафедрального собора. Он был уже приговорён и распят на прибитых к дверям крест-накрест досках, но сад, утопающий в сирени и акациях, ещё радовал жителей города. Вокруг выделенного участка на той же стороне улицы стояли похожий на теремок особняк архиерея и два больших по самарским меркам здания – архиерейские службы и семинария. С другой же стороны улицы тесно лепились маленькие, в два этажа деревянные домишки, бывший рай мещан и небогатых купцов. А поверх этих домов раскрывался вид на Волгу со снующими по ней пароходами и на низкое и оттого кажущееся очень далёким Заволжье, над которым каждый вечер разыгрывалась фантасмагория заката.
Всем было хорошо выделенное место, если бы не одна мелочь, которой, правда, прогрессивно мыслящие члены кооператива «Красный строитель» не придали тогда большого значения, – место это было церковным кладбищем. Посему, когда начали рыть фундамент, вся площадка была оцеплена огэпэушниками, пристально следившими, чтобы весь изымаемый грунт был тщательно просеян и распределён на кучки: землю в одну сторону, кости в другую, а кольца, кресты и прочее народное достояние – на разостланную рядом застиранную простыню. Окрестные старухи образовали как бы второй ряд оцепления и, не обращая внимания на крики и тычки охраны, лишь истово крестились и приговаривали: «Ох, грех, грех! Не к добру – дом на костях».
Дело было по тем временам новое, поэтому строили не так, как в далёком социалистическом будущем – сдал деньги и спокойно жди своего счастья, а по старинке. Сами составили проект, благо специалистов среди пайщиков хватало, сделали все расчёты, разметили площадку, сами закупали все материалы. Дай им волю, и рабочих бы сами наняли, но воли не дали, и пришлось смириться с бригадой из строительного управления. По очереди дежурили, следили, чтобы рабочие не халтурили, не воровали, а по воскресениям сами, подобрав животы и натужно покрякивая, брались за тачки, лопаты, молотки, так что даже попали в один из выпусков кинохроники, где всё это почему-то обозвали коммунистическим субботником.
Анна Ивановна добилась, чтобы ей единственной, как инициатору проекта, было предоставлено право самой выбрать квартиру без прихотей слепого жребия. Не обошлось, конечно, без интриг, без сепаратных переговоров, оговоров и сговоров, куда там политикам с их играми с коллективной безопасностью в преддверии Второй Мировой войны. И в отличие от политиков Анна Ивановна получила то, к чему стремилась: квартиру в первом подъезде (жить во втором подъезде пусть и двухподъездного дома она не смогла бы) на третьем этаже (первый и последний отпадали сразу, а из окон второго вид на Волгу загораживали деревья, которые, впрочем, ещё не были посажены) с внутренней стороны (так теплее – Анна Ивановна проявляла иногда удивительную прагматичность).
И сама квартира была уютной и удобной на загляденье. Через двойные входные двери вы попадали в прихожую, достаточно большую, чтобы разместить в ней старинную вешалку с полкой для шляп, именно для шляп, а не картузов, с отделениями для зонтиков, перчаток, ботинок и галош. Первая дверь направо вела в ватерклозет, что по советским понятиям того времени граничило с вызывающей роскошью. Вторая дверь вела на кухню, небольшую, метров в семь, но в те годы кухни использовались по прямому назначению, для приготовления пищи, и не служили основным местом пребывания всей семьи. Даже есть было принято в столовой, не говоря уже о посиделках с друзьями. Кухня была царством хозяйки, и для одной Анны Ивановны места там было предостаточно. Тем более что и мебели на кухни почти никакой не было, лишь небольшой разделочный стол, столик для керосинки и шкафчик для посуды. Холодильников тогда не было, и его роль выполнял большой ящик на балконе при кухне. Главным атрибутом была кухонная плита с двумя конфорками и духовкой, для удовлетворения ненасытных потребностей которой и были выстроены во дворе огромные дровяные сараи. Кому-то это покажется диким варварством, но автор позволит себе указать этим снобам, что в России нельзя зарекаться не только от сумы и от тюрьмы, но и от «буржуйки». И окончательно добило бы этих снобов посещение ванной комнаты в крюгеровской квартире. Это вам даже не тёплый ватерклозет! Дело не в огромной, по тем меркам, ванной, а в блестящем медном агрегате, стоявшем рядом. Шестью берёзовыми полешками этот агрегат доводился до красного каления, а восемьдесят литров воды – до состояния крутого кипятка. Для душа такая вода, конечно, не подходит, но на такой случай человечество изобрело шайки. А в качестве компенсации за это мелкое неудобство вы имели все прелести русской бани в одной отдельно взятой ванной.
Выйдя из ванной комнаты и пройдя через кухню, вы возвращаетесь назад в прихожую. Дверь напротив входной вела в уже описанную нами в первой главе комнату, в которой у Крюгеров была спальная и по совместительству кабинет Владимира Яковлевича. Слева от прихожей была гостиная, комната чуть побольше спальной, с одним широким окном и дверью на второй балкон, на котором в тихие вечера Анна Ивановна любила пить чай, любуясь закатом за Волгой. Главным украшением гостиной была печь-голландка с бело-синими изразцами. Где Владимир Яковлевич ухитрился достать комплект этих ещё дореволюционных изразцов, осталось тайной, но то, что они были произведены до революции, несомненно. На каждом изразце была изображена жанровая сценка, и выстроенные в ряд они представляли небольшую историю весьма фривольного содержания. Анна Ивановна никогда особо не вглядывалась в эти картинки, воспринимая всю эту красоту в целом, но через несколько лет, заметив, что подросший Рихард проводит у печки слишком много времени, вгляделась и схватилась за голову. Хотела даже закрасить, еле отговорили.
Ещё в гостиной висела большая, сантиметров шестьдесят на девяносто, старинная немецкая гравюра «Mado
Хорошо ещё, что у Рихарда было место, куда он мог скрыться от этого мучителя маленьких детей – у него была своя комната, ещё одна неслыханная роскошь. Попасть в детскую можно было через гостиную. Это была самая маленькая комната в квартире, но не такая маленькая, чтобы при необходимости в ней нельзя было с некоторым даже комфортом разместить целую семью.
Но всё это будет позже, а пока шёл 1935 год, и погожим сентябрьским днём они всем кооперативом справили новоселье, составив длинный стол во дворе их дома, и Анна Ивановна, сидя за столом в окружении столь любезных её сердцу соседей, просто физически ощутила, как на неё накатывает вторая волна простого женского счастья. И сама она была ещё хоть куда, красивая, с приятной округлостью форм сорокалетняя женщина, и муж другим на зависть – видный, весёлый и с солидным положением, и подросший сын, с которым уже можно было выйти в гости и который вот-вот уже должен был начать радовать материнское сердце феноменальными успехами в учёбе, и прекрасный дом, и будущая дача на берегу Волги чуть выше города у подошвы Жигулевских гор, под которую уже были выделены и даже огорожены тридцать соток дубовой рощи в дачном кооперативе «Победа Октября». Поистине, бабье лето, прекрасное, но недолговечное.