Страница 14 из 18
Да и не поворачивается язык осуждать Гарри за некоторую, скажем так, невоздержанность к женскому полу. Ведь что была Сибирь в то время? Заглохшая нива. Выкосила война мужиков, целое поколение, оставила в одиночестве их ровесниц в самой женской поре, и никакой тяжёлый, мужской труд не мог заглушить тоску женского тела. Даже во время войны, при живых или считавшихся живыми мужьях на фронте привечали солдатки забредавших мужчин, обстирывали, кормили, в кровать клали, и никто не смел бросить в них камень за это короткое женское счастье[5]. А уж после войны, когда отрыдали своё, и вообще спросу не было.
Так что ничего такого особенного в поведении Гарри не было. Вот и коллеги его, включая серьёзных женщин, ту же жену бывшего доцента Сардановского, когда им возмущённо указывали на безобразия Гарри, лишь снисходительно пожимали плечами, дескать, молодой парень, бесится, побесится – и перебесится, всё перемелется – мука будет. А на справедливое замечание, что сколько же лет беситься можно, с философским спокойствием отвечали, что у каждого свой срок, значит, Гарри его срок ещё не пришел, а как придёт – так сразу и успокоится. Забегая вперёд, скажем, что сроку Гарри было – ровно десять лет.
Глава 5. Машенька
Волну разгула Гарри сбила Машенька. Опять же упреждая события, скажем, что только опытному пловцу в человеческом море было понятно, что неистовство стихии пошло на убыль, валы, постепенно сникая, катили ещё лет пять, и лишь когда пришел срок, море успокоилось и, засверкав в лучах выглянувшего солнца, стало одаривать всех вокруг теплом и лаской.
А началось всё с пустяшной просьбы начальника партии погожим весенним днем, накануне выезда в поле.
– Гарри, сбегай вот по этому адресу, – сказал Сардановский, потягивая клочок бумаги, – я тут договорился с местными, чтобы нам повариху выделили на сезон, помоги ей вещи перенести.
– Сама что ли не принесёт? – расслабленно процедил Гарри, раскинувшийся на лавке с подставленной солнцу свежевыбритой – перед отъездом – физиономией. – Больная? Так нам больные поварихи не нужны!
– Давай, вставай, не ленись. Хорошая женщина и здоровая, но живет далеко, на самом краю города, отчего бы не помочь.
– Молодая? – поинтересовался Гарри, не меняя позы.
– С каких это пор ты на возраст стал обращать внимание? – усмехнулся Сардановский.
– Мне, конечно, это всё равно, главное, чтобы человек был хороший. Но вдруг – заслуженная пенсионерка, тут я – пас.
– Не пенсионерка, – успокоил Сардановский.
Гарри, наконец, встал, взял бумажку, прочитал адрес, скривился – у чёрта на рогах! – и вразвалочку пошел со двора.
– Марию Вергунову спросишь! – крикнул ему в спину Сардановский.
Гарри шел навстречу своей судьбе по улицам города Павлодара, насвистывая и размышляя, и размышляя отнюдь не об этой неизвестной ему поварихе неопределённого возраста и физических кондиций, а о том, что весна пятьдесят четвертого – это не весна пятьдесят третьего, тогда робкие ростки надежды не смели пробиваться сквозь панцирь всенародной горечи от Великой Утраты, а сейчас все, по крайней мере, у них в партии, живут ожиданием перемен. Странные мысли для молодого шалопая!
Путь Гарри предстоял не близкий, поэтому нам хватит времени, чтобы рассказать немного о семье Вергуновых. Жили они в Павлодаре на поселенье, высланные четверть века назад из Томска, из Сибири, кому сказать – не поверят. Вот вам опровержение буклиевской Системы – и в Сибири можно загреметь. Но ведь Николай Григорьевич всегда подчеркивал, что по Системе можно выжить, только если повезёт. Опять же, везение – понятие диалектическое, индюк тоже думал, что ему повезло с хозяевами – так кормят! – а чем кончилось? Так и с Вергуновыми: с одной стороны, конечно, не повезло, но с другой… Но обо всём по порядку.
Глава семейства Корней Митрофанович Вергунов происходил из крепкой крестьянской семьи, перебравшейся в Сибирь из Тамбовской губернии[6] сразу с началом Столыпинских реформ. Но не лежала у Корнея душа к крестьянскому труду, и подался он на золотые прииски[7], даже не сильно поругавшись с отцом – работников в семье хватало. На приисках работящего и хваткого парня выделили, поставили через несколько лет мастером, а уж под самую революцию хозяин определил его управляющим на один из приисков, не из самых больших.
К тому времени Корней уже оженился, взял жену по родительской воле – чай, родные, плохого не посоветуют! – и был счастлив в браке. Настасьюшка мужа чтила и, считай, каждый год приносила приплод, вначале – двух сыновей, наследников, а потом, как опомнилась, – не то время грядет! – и выдала на-гора шесть дочек. Сыновья-то сгинули в войну, а дочки потешили внуками.
И новая власть Корнея пока не трогала. Конечно, комиссара приставили, но тот всё больше на митингах глотку драл, а дело на Корнее лежало. Так бы и шло всё своим чередом, благо и происхождение Корнея было правильное – из крестьян, да вмешалась большая политика в лице компании Lena-Goldfields. Компании этой до революции принадлежали знаменитые золотые россыпи на Лене (и россыпи, и река обрели бессмертие в псевдониме вождя мирового пролетариата). После Октябрьской революции эти россыпи экспроприировали, оборудование, как положено, разворовали. С введением НЭПа большевики предложили эти россыпи в концессию – её же бывшим владельцам! И те клюнули на очень выгодные условия: компания должна была завести и установить новое оборудование, драги и всё такое прочее, наладить производство, а потом могла распоряжаться всем добытым золотом на самых льготных условиях, уступая лишь малую часть большевикам по ценам мирового рынка. Правда, в договор большевики ввели маленькую оговорку, что добыча должна превышать определенный минимум в месяц; если добыча упадет ниже этого минимума, договор расторгается и оборудование переходит в собственность Советов. При этом советские власти без труда навешали лапшу на уши концессионерам, что их главная забота – как можно большая добыча, и они должны оградить себя от того, что концессионер по каким-то своим соображениям захотел бы «заморозить» прииски. Компания признала это логичным и этот пункт без долгих раздумий приняла – в её намерения отнюдь не входило «замораживание» приисков, наоборот, она была заинтересована в возможно более высокой добыче.
Дорогое и сложное оборудование завезли и установили, английские инженеры наладили работу, и прииски начали работать полным ходом. Когда Москва решила, что нужный момент наступил, были даны соответствующие директивы, и «вдруг» рабочие приисков взбунтовались. На общем собрании они потребовали, чтобы английские капиталисты увеличили им зарплату, но не на 10 или 20 %, что уже граничит с наглостью во всех цивилизованных странах, а в двадцать раз. Это требование сопровождалось и другими, столь же нелепыми и невыполнимыми. В ответ на обескураженное молчание капиталистов была объявлена всеобщая забастовка.
Представители компании бросились к местным советским властям. Им любезно объяснили, что у нас власть рабочая и рабочие вольны делать то, что считают нужным в своих интересах; в частности, власти никак не могут вмешиваться в конфликт рабочих с предпринимателем и советуют решить это дело полюбовным соглашением с профсоюзом. Переговоры с профсоюзом, понятно, ничего не дали, и представители компании полетели в Москву, где им столь же любезно объяснили, что рабочие у нас свободны и могут бороться за свои интересы так, как находят нужным. Забастовка продолжалась, добычи не было, и Главконцесском был вынужден, с глубочайшим сожалением, расторгнуть договор с Lena-Goldfields из-за несоблюдения условий, пункт такой-то.
Какое отношение это имело к Корнею Вергунову? Самое прямое! Советское правительство, ободрённое успехом первой жульнической операции, принялось кидать другие компании, благо у капиталистов отшибало память при виде маячащих на горизонте больших прибылей. А Вергунов со своей крестьянской добропорядочностью никак в эту схему не вписывался. Конечно, он мог схитрить, не обманешь – не продашь, но не в таком деле. И было решено его заблаговременно убрать. Назначили ревизию, выявили две пропавшие и несписанные лопаты, да один ватник – в аккурат на три года[8].
5
Слышал где-то автор такую женскую сентенцию по этому поводу: «Приголублю я этого, глядишь, и там моего кто-нибудь приветит, обстирает, покормит». И почему-то верится в эту женскую казуистику. Насколько всё-таки женская душа шире и чувства тоньше, чем у мужчин! Вы можете себе представить, чтобы мужчина, пусть даже утомлённый и приятно расслабленный после близости с женщиной, рассуждал следующим образом: «Вот я тебя сейчас укатал, глядишь, и мою жену какой-нибудь добрый человек ублажит»? (Прим. автора)
6
Везение номер один: не пройдет и пятнадцати лет, как красный маршал Тухачевский, впоследствии реабилитированный как невинная жертва сталинских репрессий, именно в Тамбовской губернии в полной мере продемонстрирует свой полководческий талант, огнём и мечом подавляя крестьянское восстание против большевиков с их грабительской продразвёрсткой. (Прим. автора)
7
Везение номер два: крепкое было хозяйство у Митрофана Вергунова, само просилось в коллективизацию, так что Корней, почитай, единственный из мужчин этой семьи и выжил. (Прим. автора)
8
Вот оно – везенье номер три! Сел Корней по бытовой статье, и хранила она его, «социально близкого», все последующие бурные годы. Кабы блаженной памяти Владимир Яковлевич Крюгер вместо того, чтобы травить анекдоты за столом, пошёл бы да по тому же пьяному делу грабанул какую-нибудь лавку, глядишь, и не надо было бы признаваться в пособничестве японской разведке, глядишь, и выжил бы. (Прим. автора)