Страница 11 из 21
А.Н. Это очень свободный перефраз моего тезиса. Не Человек, а (философское) сознание, что далеко не одно и то же. Человек меня интересует в последнюю очередь (в этом солидаризируюсь с Гегелем), ибо «трусливая человекообразная мысль», как однажды сказал культуролог Валерий Мерлин, – последнее, о чем следует проявлять заботу философу.
ᾈληθῆ λέγεις, ὦ Аνατολέ[3]. Действительно, философское мышление конститутивно, но оно же конститутирует и саму историю. Подчеркну еще раз: исток сознания не в узнавании своей «смертности», а в сознании (инструментальный падеж) ею! Знать, что ты смертен – недостаточно, само это знание, как Вы точно заметили, должно быть конститутивным. Жизнь – это производство индивидуаций; человеческое стремление к Абсолюту, к единому, всеобщему – а именно на нем строится самая интересная философия как на Востоке, так и на Западе – это попытка заглянуть по ту сторону жизни, увидеть ее предел, помыслить смерть, найти у нее спасение (говорю у нее, а не в ней). Человеку мало той жизни, которую он получил в качестве продукта индивидуации, то есть родившись. Стремление к абсолюту, к божественному и проч. – это реализация смерти, процесс, имеющий другое значение. Грубо говоря, осознать смерть, не умирая. Вы спросите: зачем? Таков modus vivendi сознания.
Что касается максимы Гераклита, то это пример как раз обратного. Гераклит здесь играет с греческой акцентуацией: βίος – жизнь, βιός – лук. Это не борьба, это любовь с языком. Этим занимался Хайдеггер, а за ним Деррида. Как мне кажется, когда Вы пишете о Гераклите как о борце с языком, то находитесь под влиянием Дильса (идентифицировавшего гераклитовский логос со словом, с человеческим изобретением). Ваши соображения отсылают и к старому исследованию Эммануэля Лёве «Гераклит в борьбе с Логосом»[4]. Но Лёве, реконструируя смысл гераклитового понятия «логос» и снимая с него последующие интерпретационные смыслы (Платона, Аристотеля, Секста…), приходит к выводу, что борьба ведется скорее против разума или, как бы мы сказали сегодня, – догмы. Гераклит стремится ограничить человеческие сверхпритязания. Мое же ощущение другое: логомахию Гераклита следует понимать как аллегорию того, что никакая гармония не является предустановленной (как считал Лейбниц) и что ничто не может быть установлено навеки, ничто не существует само по себе. Открытие Гераклита в том, что существование – процесс воединения, с чем согласны индийские Упанишады. Мышление Гераклита, кстати, в чем-то очень «индийское». Разве не он учил о «великом годе», наступаюшем каждые 10 800 лет, когда все пожирается огнем? Не просматривается ли здесь греческий аналог индийской pralaya (разрушение) и теории юг или смерти Брахмы, когда умирает вся материальная Вселенная, уходя в тело Вишну.
А.А. Вы требуете от философски настроенных умов планетарной эрудиции, с другой же стороны, держитесь своей интуиции. Гераклит: «хорошо осведомленными должны быть философы», но «многознание уму не обучает», иначе-де и Пифагор, насобиравший свою мудрость по всему миру, обладал бы умом. Между тем «интуиция» в философии – либо ловушка, либо средоточие апорий и парадоксов, именуемое умом («нус»). Нельзя просто ссылаться на «готовые подразумевания» некой образованности вообще (подразумевания и усредняющее «вообще» тут подчеркнуты), а надо вместе с понятием строить его понимательную конструкцию, извлекать подразумевания интуиции в явные разумения и т. д.
А.Н. Не вижу никакого противоречия между планетарной эрудицией и интуицией. Загляните в Средние века: в Багдад, Кордову, Каир, где существовали высшие школы, наподобие европейских университетов, – медресе (араб. «darasa» – изучать). Крупные библиотеки с сотнями тысяч рукописей – продукты чьих-то интуиций. В Багдаде переводили Аристотеля, в Дамаске и Самарканде рассматривали карту неба. Власти брали материальную заботу о тех и о других на себя. Сегодня, к слову, власть предпочитает, чтобы наука выживала сама. Халиф ал-Мамун создал в Багдаде «Дом науки» – академию, в которой размещались библиотеки, лаборатории, коллегии переводчиков, там же предоставлялись места для проживания. Никто не задавался вопросом, что им делать со слишком большими знаниями, которыми они безусловно обладали. Знали они и куда применить интуицию. Ибн-Араби сделал из нее инструмент познания Абсолюта; аль-Хорезми придумал алгоритм, научив математическую интуицию последовательности, то есть ясности каждого шага, что столетия спустя потребует Йозеф Хёне-Вронский (увы, незаслуженно забытый), а позже Александр Гротендик. Индийские буддисты, прибывая в Китай со своими сутрами, сами же их переводили на китайский (не самый простой язык в мире, особенно Вэньянь), что и поныне в самом Китае считается литературной классикой. И таких людей было много. Интуиция и знание – такое же одно целое как язык и грамматика или любовь и ее опыт, и т. п. Словом, «планетарная эрудиция» – не роскошь для философа, а стандарт. И еще, не принимайте слова Гераклита буквально.
А парадоксы – это и есть философия!
А.А. Курьез: мою философствующую голову создали два философа: мой здешний учитель Владимир Соломонович Библер (кстати, попадались Вам в руки его сочинения?) – еврей, большевик-ленинец, мало того, оперативный работник «смерша» (военная контрразведка) во время войны, с одной стороны, и Хайдеггер – немец-антисемит, член нацистской партии, мало того, вошедший в эту «революцию» в полноте философского сознания. Мой хороший друг, покойный Володя Бибихин – глубокий хайдеггерианец, его переводчик, пониматель и толкователь – православный, нищий, жертвенный.
А.Н. Библера я читал в студенческие времена. И тут же анекдот: на одной из студенческих конференций в разгар перестройки один мой приятель решил совершить диверсию: сделать доклад о понятии субъекта по книге Библера «Я и ты»[5]. Неплохо, а? Самое интересное, что у него это почти получилось. О Бибихине я говорил с Пятигорским, с которым мы дружили последние лет восемь: откуда – и, главное, ради чего? – это коленопреклонение перед этим немцем? Какие личные вопросы он, Владимир Бибихин, решал, отдавая свою православную (и, видимо, чистую) душу в приказчики этому Geschwätzer’u[6]? Неужели ненависть Бибихина к соцреализму была настолько сильной, что он подался к певцу проселочных дорог… Когда Александр Викторович Михайлов сказал мне, что «умрет с Хайдеггером», я это воспринял как неудачную фигуру речи отличного филолога. Но Бибихин пошел дальше: он с ним жил!
А.А. Соцреализм тут не при чем. В. Бибихин довольно много написал (это лекции, которые он сначала писал, а потом читал). Сейчас вышло уже книг 15 (в том числе «Ранний Хайдеггер» и поздние, предсмертные лекции о «Beiträge» и других «эзотерических» текстах Хайдеггера). Так что на этот вопрос при желании не трудно получить ответ. Профетизм Хайдеггера и его чревовещания мне глубоко чужды, но я не знаю в XX веке мыслителя, столь точно философски настроенного. Вопрос, стало быть, не только в его личных качествах, а в опасностях, таящихся в недрах самой философии.
А.Н. Да Господь с Вами! Гуссерль, Шуппе, Набер, Клагес, Джентиле, Кетано… Понимаете, можно было бы наплевать на его личные качества (скажем, антисемитизм Достоевского или Селина мне совершенно безразличен), но дело-то в том, что он возвел свои личные качества в философские. Он этим мыслил и действовал, при этом что-то там болтая о чистоте (аутентичности) мышления. Мои претензии к этому автору именно философские. Его доносы и его доморощенный нацизм в нем философичны. Они в нем не-отсознаваемы.
А.А. Насчет от-сознания. Наверное, память о лекциях Александра Пятигорского по буддизму. Жить так, чтобы не отличать жизнь от смерти («орфизм») Рильке (правда, он «поэт»). И в самом деле, не помню, но еще где-то, подумаю.
3
Истину говоришь, о Анатолий!
4
Loew E. Heraklit im Kampfe gegen den Logos. Wien: Jahresbericht K. K. Sophiengymnasiums in Wien (II. Zirkusgasse Nr. 48), 1908.
5
Автором этой книги, вышедшей в 1923 году, является Мартин Бубер (1878–1965). Немецкий и еврейский философ, ученик Вильгельма Дильтея, испытавший влияние Ницше, он исследовал хасидизм, религиозную мистику и считается одним из теоретиков сионизма. Задолго до Эммануэля Левинаса, Бубер защищал диалогическое мышление. Основная тема – человек в присутствии другого, момент переживаня другого, – которая также разрабатывается у его коллег: Франца Розенцвейга и Ойгена Розеншток-Хюсси.
6
Словоблуд.