Страница 54 из 120
Шерсть? Скорее изморозь с тонкими ледяными иглами.
Катарина протянула руку. Она осознавала, что идея не самая лучшая, этак и без руки остаться можно, но тварь лишь усмехнулась.
Клыки полупрозрачны.
Язык вот темен, он скользнул по ладони, оставляя клеймо…
— Забери, — попросила Катарина шепотом. — Демона… забери, пожалуйста… я не хотела их убивать.
Гончая склонила голову на бок. Она, если и явилась за Катариной, не спешила исполнить приговор. Нет… конечно… Катарина слишком самоуверена… кто она такая, чтобы присылать за ней это чудо…
— И допросить не позволите?
Рядом возник еще один пес, он легонько куснул первого и растворился… и стало вдруг тихо. Время исчезло, а с ним исчезла и сама Катарина. И все, что еще недавно было важным, тоже перестало существовать. Сколько это длилось, Катарина не знала… а когда очнулась, то поняла — все, чему суждено было случиться, произошло.
Она стала видеть как-то иначе.
Комната.
Раздробленные грани кристалла, внутри которого находится она, Катарина. И в каждой грани — по человеку.
Кресло.
И хозяин дома, навсегда застывший в этом кресле. Он мертв и в то же время жив. Приоткрытый рот. Застывшая нить слюны, будто кто-то пытается этот рот зашить. Побелевшие пальцы и круглый камешек в них. Ужас в глазах.
Он видит их.
Гончих.
Отнюдь не прекрасных существ, выглянувших с той стороны мира. Нет, для него это отвратительные твари, которые…
…голова правой исчезла в животе жертвы, а левая выглядывает из груди ее. Пена на клыках розовая, с кровью, и ошметок тряпки какой-то виднеется. Гончие не трогают тела. Им души хватает. И Катарине не хочется думать, что будет с этой вот самой душой.
Она заставляет себя отвернуться.
Еще грань.
И девушка, одурманенная запретным зельем. Теперь она выглядит неимоверно старой, хотя на лице — ни морщинки…
…еще одна…
…эта не стара, но… как она смотрит. Тоже видит? Не то, что Катарина, но взгляд жадный, если не сказать, жаждущий. Приоткрытые губы. Кончик языка выглядывает змеиным жалом.
…безумец, зажатый меж двух зеркал, распластанный на них. Он — словно лягушка, которую вот-вот препарируют во имя науки, и понимает это, и радуется. Его безумие лезет наружу, хотя он тщательно скрывает его.
…второй выглядит… черным.
Обугленным?
И это тоже что-то значит, но Катарина не понимает, что именно. Она словно во сне и сон этот тяжел, неподъемен для разума. Катарина поворачивается к князю, и это движение забирает у нее почти все силы. Она готова увидеть князя… каким?
…прежним.
Он не изменился?
…все заканчивается резко.
Звон на грани слышимости, будто где-то там, на крыше, а то и дальше, рассыпался прахом хрустальный бокал. И следом за ним — заклятье, которым их всех связали, внушив, что они едины…
Вернулась способность дышать.
И…
Смех.
И хохот даже. Это Мария заходится, а из глаз ее текут слезы. Жених, устав слушать безумие невесты, просто отвесил ей пощечину, но это не помогло. Смех только стал тише.
— Прекратите! — потребовала хозяйка дома, и Катарина не сразу поняла, что обращаются к ней. Женщина со сморщенным лицом меж тем раздраженно повторила:
— Не знаю, как вы это делаете, но прекратите… немедленно! Пан Себастьян, прикажите ей?
— Что приказать? — поинтересовался князь.
Женщина же топнула ножкой и прекапризным голосочком повторила.
— Пусть прекратит!
— Что прекратит?
— Вот, — панна Белялинска вытянула руки, пальчики раскрыла.
— Не понимаю я вас, — Себастьян к рукам наклонился. — Перчатки шелковые…
Шелковые.
Красивые.
И руки тонки. И платье хорошее, такого у Катарины никогда не было и вряд ли будет.
…будет, если она поведет себя с умом.
Всего-то и надо, что послушаться Нольгри. В упрямстве нет ни смысла, ни выгоды. Князь есть, а потом его не станет, в отличие от дознавателя, который не потерпит самовольства… и Катарине ли не знать, как легко переступить тонкую нить закона.
Была следователем?
Была.
А там… и ладно, если просто осудят. Но ведь могут отправить и в лечебницу… дядя Петер про лечебницу вспоминать не любил. Только если случалось напиваться — а иногда на него накатывало вдруг — то мрачнел, наливался глухой злобой. Он не ругался. Не проклинал. Просто сидел и раскачивался, обнимая себя. И если случалось Катарине появиться в такой вот неудачный день, то говорил:
— Лучше в петлю, чем лечится…
…в петлю ей не хочется.
Это ведь совсем несложно. А если и сложно, то надо лишь попросить, и демон поможет. Демону будет в радость поиграть…
— Нет, — прошептала Катарина.
Почему псы не забрали перстень? Не могли? Не захотели? Или дело в том, что это — испытание Катарине? Поступи правильно, и тогда душа твоя останется при тебе…
…возможно.
Меж тем панна Белялинска вдруг взвизгнула и, подхвативши юбки, крутанулась.
— Не трогай меня! — взвизгнула она. — Не смей! Феликс, что ты позволяешь, что…
— Он ничего уже не позволяет, — Катарина никогда не умела преподносить подобные новости. — Он умер.
Князь приподнял бровь.
Удивлен?
Нет, скорее играет удивление. Мария вновь рассмеялась и от смеха у нее мелко и часто тряслись плечи, а потом смех перешел в икоту, икота — в слезы, и очередная пощечина жениха оборвала рыдания. Жених же вытер пальцы платочком и пробормотал что-то.
Ему жаль?
Ложь.
Младшая дочь нахмурилась.
— Как не вовремя, — пробормотала она, и Катарина удивилась, что услышала эти слова, произнесенные даже не шепотом.
Но ни удивления в них.
Ни сожаления.
— Надо же, какая печаль, — громко произнес Вилли, потягиваясь. И голую грудь почесал. — А то у нас тут свадьба… как бы не пришлось отложить.
Сказано это было явно с намеком. Но кому он адресовался? Панне Белялинской, больше некому. Только она не слушала. Она вдруг отшатнулась от князя и повернулась к стене. Уставилась в эту стену, будто видела что-то, иным недоступное.
Шелковые пальчики скользнули по щеке.
Замерли.
И ткнулись в глазницу…
Панна Белялинска вздохнула. Стянула перчатку зубами и потом, всецело сосредоточившись, не ведая занятия иного, более важного, попыталась вырвать себе глаз.
Князь не позволил.
— Что… что она делает? — слабым голосом поинтересовалась Бавнута, изрядно растерявшая прежний апломб.
— Сходит с ума, — любезно пояснил князь, скручивая панну Белялинску.
И благодарно кивнул, когда Катарина подала шелковые чулочки. Оно, может, и не веревка, только не хуже стянет руки. Панна Белялинска верещала и трепыхалась пойманною рыбкой.
А уж какие слова говорила… не в каждой подворотне такие услышишь.
— Это… это все вы виноваты! — младшая Белялинска заломила руки. — Вы нарочно, да? Вы… вы взятку у них вымогали! А когда папа отказался, убили его!
Она сорвалась на визг.
И Анджей на пламенную эту речь ответил парой вялых хлопков.
— Браво, родственница дорогая будущая… давай-ка и без того здравую мысль разовьем. Вы не против, князь? А если и против, какая разница… итак, что мы имеем? Мой будущий тесть скоропостижно скончался после разговора с вами, пан Себастьян. Экая незадача. Моя будущая теща сошла с ума…
— Его убили гончие… — Катарина понимала, что влезать в этот разговор неразумно, однако и дальше молчать терпения не хватало.
— Гончие? Как любопытно… хольмская штучка? А это даже лучше… преступный сговор… вы, пан Себастьян, привели сюда особу, которая убила моего тестя с помощью хольмского чародейства. Заметьте, не просто какого-нибудь там побродяжку, но известного в городе купца.
Он оскалился.
А Катарина ощутила легкое дыхание за спиной.
Она оглянулась. Так и есть, ледяная гончая не исчезла, она села и сидя, оказалась почти в рост Катарины. Гончая улыбалась. И взгляд ее сизых талых глаз был разумен.
Ей смешно?
И над чем она смеется?