Страница 43 из 120
Высокая ограда с тонкими стрелами.
Калиточка, отворившаяся с протяжным скрипом.
Курчавые кусты, что, несмотря на осень, не спешили расставаться с листвою. И чудилось, что в глубине их ворочается нечто этакое, живое и недоброе.
Погасшие фонари.
Белесая громадина особняка. Два крыла. Махонькие башенки с четырехскатными крышами. Флюгерочек поворачивается то влево, то вправо, точно не способный решить, куда ж таки ветер дует.
Окна темны.
И особняк глядится не живым.
— Уж простите, — панна Белялинска сложила зонт. — Мы и вправду не готовы были принимать гостей… а для себя… к чему тратиться? Мы привыкли ложиться рано…
Врет.
И нервничает.
У ее беспокойства острый запах духов, которыми панна Белялинска, казалось, облилась с головы до ног. А все одно сквозь эту, амброво-цветочную смесь, изрядно сдобренную резкой вонью сандала, пробивалось что-то такое, кисловатое.
Пот?
Благородные дамы не потеют.
А эта… пальчики порхают. То лягут на руку Себастьянову, то отпустят, пробегутся по гладкой ручке зонта, то тронут шаль, собьют капли воды, ее пропитавшие. Застынут. Коснуться губ, будто приказывая им молчать. И те растянутся в притворно-дружелюбной улыбочке.
Щелкают каблучки по камню.
Дорожка вьется, вьется, а никак не приведет к ступеням.
…место глухое.
Здесь криком кричи, не услышат. Вон, за забором старый парк начинается, который городская управа давненько желает облагородить, но все никак не сыщет для благого этого дела средств. И парк разрастается, поглощая старую слободу, которая сама давно уже стала прибежищем для всякого сброда.
И вырубить не дают. Историческое, мол, наследие. А что преступный элемент его облюбовал, так это, пан воевода, исключительно ваши заботы. Вы с элементом и разбирайтесь, для того и назначены.
— Мы привыкли рано ко сну отходить, — панна Белялинска все ж подвела к парадной. — И слуг отпускаем, не любим, знаете ли, посторонних… конечно, порой приходится терпеть, все-таки дом огромен…
Она не спешила отворять дверь.
И Себастьяну вспомнился вдруг совсем другой дом, в котором сходства с нынешним было мало, но было же… и мурашки побежали по спине. Крылья зачесались, готовые раскрыться, спеленать, защищая…
— Держись меня, — шепнул он Катарине.
Та была спокойна.
Слишком уж спокойна. Шла. Головою крутила. Разглядывала. Неужели не ощущает этого? Будто деготь в воздухе разлили, отчего сам воздух сделался тягуч, темен. И он залепляет нос, заклеивает рот, и слова вязнут в нем, что мухи в паутине.
Найдя руку Катарины, Себастьян легонько сжал ее.
И отступил, пропуская панну Белялинску вперед.
— Держись рядом. Очень рядом. И если вдруг что произойдет, то… не удивляйся, просто делай, что скажу. Хорошо?
— У меня револьвер, — она сунула руку в ридикюль.
Револьвер — это хорошо, но вот порой пользы от него немного. Впрочем, говорить этого Себастьян не стал. Может, ему мерещится просто?
— Прошу вас, — панна Белялинска распахнула дверь и позвала. — Феликс! Ты дома? К тебе пан воевода пожаловал… с вопросами!
И повернувшись к Себастьяну, извиняясь, произнесла.
— Он, быть может, спать лег. Дорога выматывает, а возраст уже, чай, не юный. И сердце пошаливать стало. Я ему говорила, чтоб не блажил, к доктору обратился, так ведь нет же… упрямый, как все мужчины. Может, вы посодействуете?
— Посодействую, — пообещал Себастьян.
В холле царила темень. Сперва она показалась кромешной, но после, смилостивившись над незваными гостями, расступилась. Свет проникал в узкие оконца, расположенные под самым потолком. Стекал по куполу потолка, по стенам голым, повисал лохмотьями паутины на балясинах лестницы. И дом в нем выглядел до отвращения заброшенным.
— Феликс! — голос панны Белялинской породил эхо.
И на зов ее откликнулись.
Желтый круг свечи.
И дева в длинном белом платье. Она будто бы плыла над полом и такою эфемерной гляделась, что Катарина попятилась, потянулась к револьверу, но вовремя взяла себя в руки.
— Матушка, — с упреком произнесла Мария, — что вы голосите? Папа спать отправились… о, пан Себастьян… вы к нам с визитом?
Голос ее сделался низким, мурлычущим, и от этого голоса по шкуре побежали мурашки.
— Дорогая, поднимись к папеньке, пусть будет любезен подняться. У пана Себастьяна к нему вопросы имеются.
— Важные?
Свеча опустилась чуть ниже. И лицо Марии оказалось в тени, а рыжеватые всполохи легли на белую кожу шеи, подсветив ее, подчеркнув прозрачность, мягкость.
Белое платье.
Глубокий вырез.
Пышная грудь в нем вздымается волнительно. А в воздухе пахнет черемухой. Аромат этот слаб, но раздражающ. И сама Мария, такая маняще близкая, пугает.
— Важные, — подтвердил Себастьян внезапно севшим голосом.
— Очень важные, — Катарина говорила сухо. — А использование приворота, насколько я знаю, незаконно.
— Какого приворота? — Мария коснулась пальчиком ушка.
Розового.
С белой бусиной жемчужной серьги.
— Если не ошибаюсь, — закрыв глаза, Катарина сделала глубокий вдох, — «Весенняя ночь»… концентрированная… вызывает всплеск сексуального влечения к объекту.
Эти казенные фразы отрезвляли.
И все-таки…
Объект? У кого язык повернется назвать эту очаровательнейшую женщину объектом? Сухо. Цивильно. Нет, она — душистый цветок…
…в руку впилась булавка, заставляя очнуться. Себастьян обернулся.
— Легче стало? — Катарина булавку загнала в ворот жакета. — Или еще помочь?
— Спасибо, — руку саднило, но эта боль защищала от коварной черемухи. Мария рассмеялась.
— Вы такие забавные…
Она облизала губы.
— Кстати, не только у объекта, — Катарина отодвинула Себастьяна в сторону и, приблизившись к панночке Белялинской, подняла пальцами подбородок. Как ни странно, но панночка не сопротивлялась. — Вы использовали концентрат. Эссенцию обычно разбавляют, потому что концентрат опасен…
Мария попыталась поймать губами пальцы Катарины.
— Вам стоит отдохнуть.
— Не хотите ли со мной…
— О Боги, — панна Белялинска отвесила дочери пощечину. — Мари! Как ты могла… это не она… это ее жених… дурной мальчишка. Я изначально была против этой помолвки! Что он мог дать моей девочке, а у нее любовь…
— У всех любовь…
— Лучше отведите ее куда-нибудь. Пройдет. Но, — Катарина отступила, избегая горячих объятий завороженной панночки, — но учтите, что частое использование таких вот эликсиров вызывает зависимость…
Ее услышали?
Вряд ли.
— Ах, дорогая… тебе надо прилечь… отдохнуть… пан Себастьян, вы уж сами здесь… пойдем, — панна Белялинска вцепилась в плечо дочери, и та вдруг разом утратила пыл. Поникла. И свеча почти погасла. — Пойдем, милая…
— Лучше любить, чем убивать, — произнесла Мария, дернувшись было, но панна Белялинска держала крепко.
— Кого убивать? — поинтересовался Себастьян.
— Боги… девочка не в себе! Вы же видите… идем, дорогая… немедленно!
— Убивать… убивать… ать-ять…
…эхо молчало.
И холл, вдруг опустевший, показался мрачнее обычного.
— Знаете, — Катарина подвинулась ближе. — Мне здесь не нравится. Совершенно не нравится…
— Мне тоже.
Уйти? И вернуться с ведьмаком? Или с некромантом, если тот некромант пребывает в ясном сознании? И быть может, опоздать.
Что-то должно было произойти и в самом скором времени, но…
— Идемте, — решился Себастьян. — Я ведь тут бывал раньше, когда только назначили… первый прием… и дом выглядел обыкновенно.
Фонарики в саду для создания обстановки изысканно-романтичной. Клетки с пташками. Ленты. Цветочные арки.
Любезные хозяева.
Шампанское.
Лед.
Легкая музыка. Вальс… и глупые шутки, очередь желающих немедля засвидетельствовать свое почтение. Усталость. Тесные туфли, которые с каждой минутой будто бы становились еще теснее. Милые панночки и дородные панны, чей взгляд суров, а помыслы направлены единственно на то, чтобы из всех особей мужского полу и брачного возрасту выбрать наилучшую…