Ключ от Дерева

Воспоминания нахлынули на Яна, и он не сразу признался себе, что было бы неплохо навестить и сердобольную тетку Гражину, и маленького Брониса, и, конечно же, Руту. Интересно, какая она теперь? Наверное, уже совсем барышня, со своими новыми, взрослыми женскими интересами, которая уже и подзабыла товарища своих былых детских игр. Ну и что, собственно? Они под конец их знакомства особенно не ссорились, вот только перед самим отъездом Паукштисов между ними словно кошка пробежала. Рута тогда стала нервной, раздражительной, ни с того ни с сего приревновала его к мельниковой дочке, хотя сама была еще, честно говоря, пацанкой, и Ян никогда не думал о Руте, что через год-другой она уже вырастет и тогда уже не спустит ему его подзатыльников за девчоночьи «предательства» и забавные розыгрыши, до которых Рута была большая охотница, особенно в присутствии других деревенских девчонок. Так они толком и не попрощались, семья Паукштисов уехала куда-то далеко, а через полгода и Яна сманили вербовщики, убедив, что лучше воевать за хороший харч и жалованье, чем потом насильно заберут рекрутом в ополчение. Харч был как у всех, не лучше, не хуже, а жалованье и вовсе оказалось мыльным пузырем. По возвращении Коростель в деревне повстречал мельникову дочь, ту самую, из-за которой у них с Рутой и вышла размолвка. Изрядно пополневшая, вышедшая два года назад замуж за старостиного сына, она поведала Коростелю, что когда он только отправился с отрядом копейщиков, с оказией приходило адресованное ему письмо от Руты, но Коростеля не было, и конверт куда-то затерялся. Больше писем не было, и вот спустя три года Ян неожиданно очутился в городе, где живет Рута, да еще и приглашен сегодня вечером в гости. Решив, что он себе никогда не простит, если упустит возможность повидать подружку детских лет и остальных Паукштисов, Коростель встал, заправил постель, наскоро умылся, расчесал волосы, ставшие мягкими и послушными после утренней бани, и прихватил Молчунову дудочку – ему нравилось ощущение мягкого футляра на боку, как будто кинжал, как у благородных. Травник по-прежнему крепко спал, но уже поспокойнее, без стонов и бормотания, тихо посапывая в подушку. Коростель осторожно притворил скрипучую дверь и вышел на крыльцо, чтобы сориентироваться, где там эта дорога, ведущая к дому дядьки Юриса. Через минуту он уже бодро шагал по булыжной мостовой в сторону базарной площади, думая, как-то его встретит Рута и с чем сегодня пироги у тетки Гражины. Марта Ян решил расспросить обо всем вечером – должен же он сегодня когда-нибудь вернуться, – а об Эгле он пока не знал, что и думать.

– Ну, проходи, проходи, – по-матерински обняв Яна, повела его в комнату тетка Гражина после того, как первые охи и объятия закончились и Коростель переступил порог дома Юриса. Хозяйка дома мало изменилась – такая же высокая и худощавая, с удлиненным носом и такими же длинными тонкими пальцами, только прежде – красными от холодной воды и вечной работы, а теперь – ухоженными, с аккуратными ногтями, кольцами и перстнями. Правда, нынешний образ жизни жены зажиточного торговца не изменил ни натуры тетки Гражины, ни ее непоседливого характера, не позволяющего ей сидеть в доме без дела. Стол был уже накрыт – хитрый Юрис, приглашая Коростеля на базаре, был уверен в своей хозяйке, всегда заботливой и хлебосольной. Коростель даже чертыхнулся про себя – ведь он не сразу решил идти к Паукштисам, а его тут, оказывается, ждали. Маленький Бронис, каким его запомнил Ян, вырос и превратился в смешливого и улыбчивого подростка с озорным нравом. Он беспрестанно возился с собакой – большим кудлатым псом неопределенной породы, гладил его, обнимал и норовил подсунуть кусочек мяса или пирога со своей тарелки. Разговоры за столом были об одном – как поживал Ян все это время, как выросли дети и как бежит время. Наконец хлопнула входная дверь, и собака побежала встречать хозяйскую дочь.

– А вот и Рута воротилась, – подмигнул Яну Паукштис. – Бьюсь об заклад, Янку, ты ее теперь и не узнаешь.

Размягченная от воспоминаний и выпитого красного вина хозяйка улыбнулась и тут же украдкой бросила внимательный взгляд на Яна, с улыбкой ожидающего, когда в комнату войдет его былая подружка.

Дверь отворилась, и в комнату вошла… Нет, это была совсем не Рута! Ян даже приоткрыл рот от удивления. К столу подошла смущенно улыбающаяся девушка в длинном сером сарафане, сероглазая, с ямочками на щеках и длинной и толстой светло-русой косой, конец которой с маленьким синим бантиком она медленно сгибала и мяла в руках. Именно эта ее еще детская привычка и напоминала о той, прежней Руте, над которой Ян верховодил и при случае мог отвесить подзатыльник или дать щелчка. Девушка была очень красива, причем совсем не той броской внешней красотой холодных светских красавиц, которых Ян видывал в военное время проезжающими в богатых экипажах с лакеями и охраной. В ней словно жило тихое и неяркое зимнее солнышко, пробивающееся сквозь лесные ветки ясным февральским днем, радующее душу и напоминающее сердцу – скоро весна…

– Ну, поздоровайся с Яном, – захохотал крайне довольный произведенным на гостя эффектом Юрис и тут же крякнул, получив сзади жесткий и весьма ощутимый толчок жениной руки.

– Здравствуйте… Янек, – тихо сказала Рута, и Яну показалось, что от этого мягкого и нежного голоса что-то в его душе перевернулось вверх тормашками и теперь так и останется навсегда.

– Здравствуй, Рута. – Как всегда в минуты волнения предательский голос подвел Коростеля, и слова вышли какими-то хриплыми, точно у него в горле першило.

– Да у тебя, дружок, в горле, кажись, пересохло, – смекнул хозяин и подмигнул жене. – Нацеди-ка нам, дражайшая Гражина, нашего яблочного, того, помнишь?

Жена Юриса улыбнулась и указала Руте, присевшей за стол напротив Коростеля, на широкий коричневый кувшин, стоявший в стороне от всех угощений.

– В доме хозяйка молодая растет, Юрис, она и поухаживает за гостем.

Торговец понимающе хохотнул и сгреб воедино все рюмки.

– Сейчас нас Рута угостит моим любимым, яблочным, может, это винцо тебе что-нибудь и напомнит, Янку, а?

Рута осторожно наполнила рюмки и поставила их перед родителями и Коростелем. Себе она налила половинку, а Бронису, поспешно и с готовностью подставившему свой стакан, улыбнувшись, погрозила пальцем.

– Давай, сынок, за встречу, – с чувством проговорил Юрис и опрокинул рюмку, сразу показавшуюся удивительно миниатюрной и хрупкой рядом с его широким и каким-то поразительно прямоугольным ртом, обрамленным кустистыми усами. Все выпили, и тут-то Коростель неожиданно понял, о каких яблоках только что говорил хозяин. У Паукштисов росли удивительные яблони, плоды которых пахли осенней прелью листопада – не густо и сильно, а легко и сладко. За этими ранетками, собственно говоря, и лазал к ним в сад юный Ян, хотя тогда его привлекал не столько необычный букет, сколько густая сладость яблок и их кажущаяся доступность за невысоким заборчиком. Видимо, старина Паукштис сохранил приязнь к этому сорту и разыскал его на Побережье, потому что никакие привозные саженцы не успели бы прижиться на этой земле песков, нанесенных когда-то неустанным морем.

– С этими яблонями вообще отдельная история, – словно услышал мысли Коростеля Паукштис. – Ты, наверное, думаешь, старина Юрис увез с собой все хозяйство, вплоть даже до деревьев или, скажем, саженцев?

Ян только развел руками, а Рута мило улыбнулась и подложила ему на тарелку закуску. Коростель одними губами поблагодарил ее, и девушка вновь улыбнулась ему в ответ.

– Нет, может быть, из-за этих яблок и осел я в Юре, – почесал затылок дядька Юрис. – Как уехали мы с-под Аукмера, так и помотало по белу светушку, раза три пытались зацепиться – все никак не сподобилось. А тут дом с садом был, зашли мы в него и видим – яблоньки наши, ранетки полосатые, стоят себе, покачиваются на ветру. И знаешь, Ян, закрыл я глаза, стою, вслушиваюсь, и веришь ли – будто дома себя ощутил, под яблоньками этими. Открываю глаза, а их щиплет, проклятых, ровно соринка какая попала, а девоньки мои, Гражина с Рутой, и говорят: остаемся, мол, папаша, тут, хватит уже мотаться по свету, судьбу-кручину испытывать. Так и остались, прижились тут, а все ж вспоминаем порой нашу деревеньку, как да что.