Страница 9 из 18
Ее родители становились невыносимыми для нее. Они то и дело осуждали, укоряли и порицали ее поступки. Ксюша плевать хотела на обидевшегося отца, переставшего разговаривать с ней. Плевать она хотела и на мать, льющую слезы, умоляющую никуда не ходить, взяться за голову. Ксюша все равно уходила к нему, ни разу так и не добравшись до него. Она все время оставалась у своей подруги и вместе они строили планы и стратегии, как добраться до Димы.
В один прекрасный вечер подруга сообщила, что знает, где территориально живет Дима. И, загоревшись безумной идеей, они вдвоем поехали в район, где жил Дима. Девчонки метались между трех длинных девятиэтажек. Подруга утверждала, что в одной из них находится возлюбленный Ксюши. Я не знаю, сколько времени продолжались поиски Атлантиды, но я совсем не удивился, когда Ксюша финализировала тем, что они никого не нашли несмотря на то, что даже кричали его имя под окнами каждого подъезда. Я улыбнулся, представляя как глупо они выглядели, бегая между домами, истошно вопя имя Дима. Я спросил, на что она надеялась. В ответ получил ядерной волны взгляд.
Как-то после уроков мы пришли ко мне. Отца не было, очевидно он был на работе. Из школьного рюкзака я вытащил пузырек водки, сушеных кальмаров и сигареты. Ксюша держала меня за руку, в предвкушении ожидая, когда мы, наконец, в очередной раз почувствуем себя взрослыми. Как же сильно мы скорее стремились почувствовать себя взрослыми. Одного мы не понимали: быть взрослым – это не просто чекушка водки и пачка не самых лучших сигарет. Это еще и просмотр нудных TV-шоу, где постоянно хихикают одни и те же голоса за кадром; бурное обсуждение политики и спорта по утрам перед началом работы; крики о начальстве, которое уже практически априори не должно устраивать; считать ежемесячно квартплату, покачивая головой, удивляясь, какого черта, за что; ныть по вечерам, что смертельная усталость фактически по кускам разбирает тело и мышцы, словно детский конструктор; иметь собственную аптечку, содержимое которой пополняется чем-то новым раз в полгода. Быть взрослым – это потеря времени. Взрослые не видят, как на самом деле тянется время. Они уверены, что после выпуска из университета, устроившись на работу, временное русло больше никогда и ничем не сможет быть приостановлено, разве что смертью. Полная остановка, без возможностей и прав хоть как-то запустить это время снова.
Понимая мерзкую, скучную до отвращения неинтересную перспективу бытия взрослого, я честно дезертировал, думая, что я ничего не хочу от взрослой жизни. Мне ничего не надо. К черту взрослых, я всегда хочу быть ребенком. Ну, может, подростком. Ксюша не понимала, что сигареты, водка и секс – это далеко не предел взрослой жизни, что впереди еще не одна парная куча говна.
В общем, пока мы были готовы делать только минимум взрослой жизни – пить и курить.
Рюмка за рюмкой. Я все меньше морщился. С каждой выпитой рюмкой, водевиль уже не казалась такой противной. Ксюша пила так словно всю жизнь пила только водку. Она чуть морщила носик, громко выдыхала, закусывая все матерным словом, известным всей России, имеющим не охватываемую семантику и смыслы. Может, ей так было легче, я не знаю. Я, конечно, тоже цитировал то слово, но мне этого было недостаточно. Я бы точно не отказался от маринованного огурчика. Но то была бы уже слишком сложная комбинация: купить водку, сигареты, кальмаров и еще банку огурцов практически на сто рублей. Поэтому я, запихав шепотку сушеных трупов кальмаров в рот, от чего стал похож на морское чудище, огромного сома с шевелящимися усами, просто пил. Я усиленно жевал мясо, представляя, что у меня во рту огурец и ждал, когда же, черт возьми, я проглочу его.
Ксюша уже наполняла пустые стопки, что-то рассказывала. Я не слышал ее из-за моих слишком громко жующих челюстей и оттого, что становился пьян. Ввиду своей кондиции, Ксюша казалась мне трезвенницей. Она не выглядела пьяной, от нее не пахло подгулявшим трупом кальмара и мерзкой водкой.
Она смеялась, шептала о чем-то с более сильными эмоциями. Мне точно надо было ее слушать, но я не мог. Я сконцентрировался на ее шевелившихся губах. Взгляд снова скользнул на декольте ее майки, ноги и снова губы. Это же девочка! Вот спиртовая подруга снова привела меня к философии. Я опять осознавал половую принадлежность Ксюши. Она – друг – девочка! У нее есть все, что есть у других, но других я сразу идентифицировал как девочек. Будучи трезвым, я всегда думал, что Ксюша – бесполая. Она же друг! У друзей нет гениталий. Никаких. Никогда. До момента, пока не соприкоснуться с водкой. Алкоголь оказывается так любит правду. Чем больше ты пьешь, тем больше он пытается оголить правду. Показать то, что, может, ты и сам знаешь, но гораздо проще жилось, когда правда была замазана сверху радужными розовыми красками. И тут водка – вуаля! Словно ацетон, разлитый на яркий холст, сжирает и сжигает всю лживую красоту и вот тебе, держи говно на блюде! А ты что думал? Суфле шоколадное? А-а-а! и покачает пальцем.
В моем случае, я пока что обошелся без предложенного говна на блюдце. Я всего лишь разглядел в своей подруге пол. Хотя это с какой стороны посмотреть насчет блюдца.
Помимо того, что я обнаружил гендерную разницу между собой и Ксюшей, я еще нашел у себя желание почувствовать эту разницу. Но я испугался. Понятия не имею, сколько еще водки мне надо было выпить, чтобы убить страх, который Ксюша собственноручно посадила внутри меня. Я ведь тоже был девственником. А как я понял, парни-девственники – это что-то вроде страны третьего мира. Кому-то жалко их, и им спешат оказать гуманитарную помощь и благотворительность. Кто-то просто издевается и насмехается. А кто-то не понимает, зачем они существуют. В каком амплуа я могу предстать перед Ксюшей? Вызову ли я у нее жалость или она просто посмеется надо мной?
Но смотреть-то на нее мне никто не запрещал: ни она, ни ее надменное отношение к людям, не успевшим отведать кусочек страсти, ни отсутствие достаточного количества водки, чтобы прикоснуться к ней. Но я так и не решился на прикосновения. Я испугался. Дотронуться до нее? Сколько еще я должен выпить, чтобы стать таким смелым?
К тому же, я действительно верил в нашу дружбу. К ней скептически относились все, кто знал о нас. В школе называли жених и невеста. Мы огрызались какое-то время, потом плюнули. Бесполезно отрицать сформировавшееся мнение общества. Если общество решило, что жених и невеста, значит так тому и быть. А решение было принято на основании простого «не может». Школьное общество считало, что дружбы между парнем и девчонкой быть не может. Учителя так считали, а одноклассники просто порой пытались высмеять нашу дружбу.
Немного по-другому относились к нашей с Ксюшей дружбе ее родители. Они никогда не были против, я, по крайней мере, не знал об этом. Ее отец всегда здоровался со мной, пожимая мою руку. Если он встречал меня на улице, тут же предлагал зайти несмотря на то, что Ксюши не было дома. Ее мама всегда шептала что-то вроде «будь аккуратнее». Что она вкладывала в это я не знал. Это изречение слишком обширно: начиная от простого и банального предупреждения не упасть и заканчивая заполнением анкеты участника проекта «Марс». Я никогда не старался поистине понять это предупреждение.
Мой отец видел Ксюшу, но особого значения не предавал, как, в принципе, и всему, что происходило в моей жизни прямо у него под носом. Он скорее всегда единственный человек, который относился к нашей дружбе никак. У него не вставал вопрос веры в мужскую и женскую дружбу, ему просто было наплевать. И я был благодарен ему за то, что плевать ему было на все и всегда, а не выборочно на то, на что ему удобно было плевать.
Дотронуться до Ксюши в момент алкогольного опьянения означало лишь доказать, что мнение общества было правомерно. Это был бы конец. Мы бы не смогли больше дружить. Я бы немедленно прослыл бегающим за ней Тузиком, а она – горделивой дамой на выгуле с собачкой. Это не та репутация, к которой я стремился. Я был готов быть ее другом, осознающим ее половую принадлежность, но не парнем. Да и вообще, я не любил ее. То, что у нее появилась грудь вовсе не означало появление любви с моей стороны.