Страница 16 из 49
Такие приказы могут писать при настоящей обстановке или сумасшедшие, или квалифицированные, как говорили у нас в артиллерийском училище, концентрированные идиоты.
Ведь не может же товарищ Керенский не знать, что делается на фронте, в каком состоянии войска и что такое ныне вообще власть начальника. Никакие силы, а не то что жалкие бумажные приказы, не могут уже восстановить умершую власть начальников, а тем более власть дисциплинарную, наиболее ненавистную для масс, которую раньше и основательнее всего постарались с корнем уничтожить те, кому нужно было развалить русскую военную силу. Ведь в самой сущности приказа кроется самый идиотский абсурд: часть не хочет выбирать состава дисциплинарного суда, то есть определенно нарушает закон и проявляет нежелание слушаться приказов начальства. Положение власти при этом такое, что заставить подчиниться и исполнить приказ у ней нет ни средств, ни способов. Тогда прячут голову под крыло, изображают, что ничего не видят и что ничего не произошло, и пробуют пугнуть непокорных, но ничего уже не пугающихся товарищей тем, что неугодное им средство принуждения будет передано опять в руки ненавистного им начальства.
Спрашивается, какими же способами и при помощи каких средств это несчастное, ободранное как липка и неизвестно для чего еще существующее начальство сможет осуществить предоставляемое ему право, то есть сделать то, чего не в состоянии выполнить ни сам главковерх, ни самые архиреволюционные армискомы, исполкомы, совдепы, ЦИКи и комиссары всех рангов и оттенков, и отдельно взятые, и всем своим скопом.
Не хочется думать, что всё это чья-то скверная провокация, имеющая своей целью родить еще один повод для поднятия новой острой и злобной войны[20] солдатской ненависти против несчастного строевого начальства, показав темным и чрезвычайно подозрительным массам, что это самое, столь ненавистное им начальство, измышляет всякие способы и пускается на разные подвохи, чтобы опять захватить в свои руки дисциплинарную власть, вернуть свои кровопийные привилегии и разрушить «все завоевания революции».
Подобные меры напоминают мне ошалелое завертывание вмертвую всех тормозов в то время, когда слетевший уже с рельс поезд летит кувырком с высокой насыпи; польза от них такая же.
Далее этим приказом все части, не исполняющие приказов начальства, объявляются штрафными, переводятся на старые оклады жалованья и на арестантское довольствие и т.п.
Кто же теперь в состоянии всё это осуществить? Ведь сейчас 90% всех частей уже давно заслужили такой перевод. Неужели же товарищ главковерх и его борзописцы думают, что весь фронт состоит из потомков гоголевских унтер-офицерш, жаждущих заняться самосечением, или что на свете существуют такие лошади, которые сами бы себя запрягали?
Читая такие приказы, вспоминается чья-то думская фраза: «Что это – глупость или измена?»[21] – ведь всё это на руку большевикам, ибо ярко и выпукло показывает товарищам, что верхи наконец-то спохватились и пытаются вместо революционных пустобрехов применить более реальные методы восстановления порядка и души всякой армии – дисциплины. В ответ на эти запоздалые меры товарищи пропоют: «Нет, этот номер не пройдет, и штуки все мы ваши понимаем». Пользы не может быть никакой, но зато злобы, подозрительности и принятия мер для предотвращения самой возможности таких неприятностей прольется целое море.
Скверные пришли газеты, а еще более скверные слухи ползут к нам и по телефону, и по радио из Двинска; сообщают, что на улицах Петрограда идет резня и что часть правительства захвачена восставшими большевиками. Новый армейский комитет, состоящий преимущественно из большевиков, насторожился, засел в своем помещении, окруженный со всех сторон часовыми. Пока всё слухи и сплетни, а что делается на самом деле, никто не знает, что еще более увеличивает напряженность положения. Настроение в частях приподнято-настороженное; я очень опасаюсь большевистского взрыва в 120-й дивизии.
Послал в штаб армии и армейскому комиссару телеграммы с просьбой ориентировать нас в происходящем, так как иначе части обвиняют нас, что мы знаем, что делается, и умышленно, в своих интересах скрываем; нельзя нас держать в потемках, лучший способ бороться с ползучими сплетнями и слухами – говорить правду.
Несомненно, что развязка приближается, и в исходе ее не может быть сомнения; на нашем фронте нет уже ни одной части (кроме двух-трех ударных батальонов, да разве еще уральских казаков), которая не была бы во власти большевиков.
Заброшенная немцами петля затягивается всё сильнее и сильнее. Но что же грядет в будущем? Ведь по тому, что мы видим сейчас в поведении большевистских вожаков, России суждено обратиться в звериное царство и быть таковым, пока кулаки испуганных союзников не водворят в ней порядка; ведь эти все разжижающие и уничтожающие лозунги являются полным отрицанием какой-нибудь государственности. Ну а что будет, если съедающая нас гангрена перекинется и на союзников?
В 9 часов вечера прямо во все части передана телеграмма нового председателя армейского комитета, что сегодня вся власть перешла в руки Советов; призывают войска оставаться спокойными и держать твердо порученные им боевые участки. Начало как будто даже и совсем приличное, но так бывает всегда при всех переворотах – ягодки вылезают потом, по надежном закреплении.
Через два часа пришла телеграмма старого армейского комиссара поручика Долгополова, что сведения армейского комитета преувеличены и что вопрос о передаче власти еще решается. Обычная картина нашего безвременья: две враждебные инстанции бросают в настороженные массы неясные и возбуждающие сведения, а всю белиберду, которая из этого получается, приходится расхлебывать нам, которые ближе к войскам и на которых всё косится и рычит. По соглашению с соседними корпусами приказал для выручки несчастного строевого начальства, чтобы на всех телеграфных и телефонных станциях установили дежурство членов соответствующих комитетов, дабы большевистские агитаторы не могли натравить товарищей на свое начальство под предлогом, что последнее что-то скрывает и что-то затевает; приказал начальникам дивизий направить сугубое внимание на свои боевые и войсковые обязанности, а всю политику во всем передать установленным на сие лицам и учреждениям – пусть в ней барахтаются.
26 октября. Рано утром вызван в Двинск на совещание к командующему армией. Болдырев предполагал ехать в Псков по поводу уменьшения численности армии, но обстановка создалась такая, что оказалось не до отъезда. Из сведений, полученных штабом армии и армейским комиссаром, ясно, что вчера вся власть над Петроградом перешла в руки большевиков и досталась им, по-видимому, даже легче, чем то было в мартовской революции. Всё произошло в тепло-холодных тонах, без всякого энтузиазма; победили те, которые напали первыми и которые были более резки и решительны. Керенский и правительство, как всегда, опоздали; это обычный недостаток людей слова, а не дела; пока они выбирали лучшие способы решения, прикидывали, анализировали и спорили, волна событий их нагнала, покрыла и опрокинула и их, и все их решения. Ведь если бы во время июльского выступления большевиков правительство приняло решительные и суровые меры, властно требуемые обстановкой, то мы не переживали бы ни августовских потрясений, ни сегодняшних событий.
Определенно известно, что правительство разогнано и что Керенский удрал из Петрограда в псковском направлении (вчера он еще патетически взвизгивал, что «умрет на своем посту»); власть перешла в руки Советов, из которых вышли все эсеры и часть меньшевиков. Больших беспорядков в Петрограде, по сообщениям по прямому проводу, – нет, население относится к борьбе довольно безучастно, и вся борьба идет между малочисленными военными частями правительства и обольшевиченным совершенно гарнизоном; такова общая характеристика положения в Петрограде, сообщенная находящимися там членами нашего старого армейского комитета. Телеграф и радио работают вовсю; получается невероятная мешанина – вперемежку получаются приказы Керенского и разогнанного правительства, перебиваемые распоряжениями новой власти, установленной большевиками, – военно-революционных комитетов армейских, корпусных, дивизионных и полковых.
20
Возможно, опечатка, должно быть «волны».
21
Цитата из речи председателя Государственной думы Милюкова.