Презренный кат

Гость оказавшийся седым старичком с бойкими, чуть слезящимися глазами, дважды себя просить не стал и деловито уселся рядом с Осипом. Еще за стол грузно сели два здоровенных мужика. Таких здоровенных, что разве только медведь переросток их здоровее их будет, да и то вряд ли.

— Чего празднуем? — со змеиной усмешкой на тонких губах ласково поинтересовался седой гость.

— Да мы так Евсей Савельевич, вот дружка встретил, — залебезил перед стариком Осип, — решили вот по чарочке за встречу. — Бурлаками вместе ходили на волоче, а потом как-то разошлись наши пути-дорожки. Судьба, значит. Правда, Ерема? Года три, поди, не видались. Сегодня вдруг вижу, идет Ерема мой по берегу Неглинки реки. Радость у меня сегодня, Евсей Савельевич. Великая радость.

— Ну, коли так и с вами посижу, — принимая у хозяйки чару, солидно кивнул головой Евсей Савельевич. — Дружок, говоришь?

Нежданный гость с сотоварищами дружно выпили, крякнули по русскому обычаю, и все, как один закусили луковицами с солью.

— А где же ты пропадал Осюшка? — плотно закусив, опять вперил в Осипа свой лукавый взгляд старик. — Словно сквозь землю провалился. Мы уж тут все испереживались за тебя.

— Где был? — заерзал на лавке Осип, будто укусил его кто-то в самое неподходящее при сидении место. — Здесь вот и был, где ж ещё?

— А мне сказывали, что ты к графу одному в гости ходил?

— Врут!

— Хорошо, коли, врут, — протяжно вздохнул Евсей Савельевич и толкнул плечом одного из своих молчаливых спутников. — Пошукай-ка Ванюша по избе, носом чую, что прячут здесь что-то неправедным трудом нажитое. Вот хоть убей меня сейчас, а я чую. Пошукай.

Ванюша проворно выскочил из-за стола, деловито порылся по углам и скоро поставил на стол перед стариком одно из ведер с монетами.

— Вот, так да! — уже без тени притворства изумился Евсей Савельевич. — Вот это уловец. Не ожидал от тебя такого Осюшка. Что же ты всё таишься от меня? Нехорошо. Что же ты сразу со мной по-людски не поделился, а теперь вот придется всё у тебя забрать. Вот такие у нас с тобой дела братец ты мой получились. Ничего уж тут не поделаешь. Разве тебе отец с матерью не говорили, что жадность с хитростью до хорошего никогда не доведет? Разве не говорили?

Осип испуганно вжал голову в плечи, покорно потупил глаза к полу, а потом внезапно взревел, будто подстреленный стрелой дикий вепрь, опрокинул тяжелый стол на старика и заорал благим матом.

— Не дам!

Придавленный столом старик что-то захрипел, и на буяна бросились Ванюша с товарищем. Они мгновенно повалили распоясавшегося мужика на пол, занеся над его буйной головушкой пудовые кулаки. Занести-то, они их занесли и уж ударить лежащего на полу Осипа хотели, да только Еремей Матвеевич в задуманное ими дело вмешался. Не усиделось ему на месте, когда его нового знакомца мутузить стали. Пусть недавний знакомец, но хлеб соль уж ели и вином душевно причащались. Нельзя после такого за душевного человека не заступиться. Никак нельзя. Да ещё ко всему прочему, драка несправедливой получилась. Грех ведь это, когда двое на одного. Не по-русски.

Чернышев с короткого замаха врезал по крепкой шее Ванюше, а потом коленом в живот наподдал его товарищу. И так крепко разбуянившимся гостям от руки Еремы досталось, что свалились они недвижимыми на пол, мгновенно потеряв интерес к своей недавней жертве.

Обретший свободу Осип, тоже вступил в битву, но бился он не голыми руками, а кривым ножом. Покончил Осип с наглыми гостями быстро, потом собрал рассыпанные монеты в ведра, дал направляющего пинка, икающей от страха бабе и позвал за собой Еремея. И побежали теперь товарищи из избы вон. Резво побежали. На улице к тому времени уже светало. Осип Федотович вновь возглавил убегающую процессию, второй бежала не прекратившая икать баба, а уж замыкал торопливую процессию кат. Опять бежать пришлось долго. И опять оказались беглецы в убогой избушке. Всё было так же, как ночью с той, лишь только разницей, что в этой избушке не было хозяев. Пустая избушка была.

— Вот так попали, — ещё, как следует, не отдышавшись, запричитал Осип. — Самого Сухорука порезали. Вот уж переплет, так переплет. Эх, и начнется сейчас кутерьма по Москве.

— Это из-за старика что ли? — угрюмо уточнил Чернышев.

— Из-за него. Ты знаешь, кто такой это был?

— Не знаю.

— Как не знаешь? Это же первый тать на Москве — Евсей Сухорук. Теперь нам из города уходить надо.

— Нельзя мне сейчас уходить! — резво вскочил с лавки Еремей. — Мне Анюту вызволять надо!

— Нравишься ты мне монах, — опять усадил ката на лавку Осип. — Лихой ты человек, несмотря на рясу свою. По нраву мне такие вот боевые. По нраву. А раз по нраву ты мне, то должен я тебе непременно помочь. Я ведь теперь должник твой. Если б не ты, изведать бы мне сегодня ножа сухоруковского. Спас ты меня, выходит, а потому и я для тебя всё, что попросишь сделаю. Не волнуйся, отыщем мы твою Анютку. Погоди чуток, придумаем что-нибудь. Придумаем и сегодня же в ночь отыщем. Всё, как надо сделаем. Лушка подь сюда!

Не переставшая еще икать баба осторожно подошла к строгому мужику. Осип что-то зашептал ей на ухо. Этот шепот принес ей видимо чудодейственное успокоение и она, прекратив нервно дергаться всем телом, игриво вильнув у порога юбкой, куда-то проворно убежала. Проводив женщину взглядом, Осип велел Еремею вновь взять в руки ведра и они тоже вышли за порог. Оказалось, что избушка стояла рядом с опушкой леса, и очень скоро сухие ветки стали царапать Чернышеву лицо. Из-за тяжести в руках справиться с ветками было не просто, и потому пришлось терпеть. Терпел кат до тех пор, пока они не вышли к приметной сосне, которая так причудливо пригнулась к земле, что, не увидев этого положения глазами, поверить в него было совершенно невозможно. Примечательная сосна в дремучем лесу под Москвой выросла.

Осип осмотрелся возле диковинки, почесал бороду, что-то отмерил шагами, вытащил из сухих иголок лопату и принялся копать яму. Потом за лопату взялся Еремей. После второй перемены, было решено, что копать больше не надо. Песчаное дно ямы выстлали еловыми ветками, поставили на них укрытые берестой ведра и стали торопливо засыпать клад песком.

Закопали клад гораздо быстрее, чем яму готовили. Закопали, оглянулись по сторонам, утоптали свежий песок на совесть, потом присыпали его старыми еловыми иголками, перетащили на них муравейник и уж найти тайник несведуещзему человеку, никакой возможности не стало. Сколько хочешь рядом ходи, а где клад ни в жизнь не догадаешься.

Осип, немного поводив Чернышева по лесу, вскоре вывел опять на ту же самую опушку, с которой они уходили в лес с ношей. А уж от опушки до избы рукой было подать. Очутившись под крышей, Осип Федотович первым делом выхватил из-под лавки приличную бутыль с мутным напитком, и пришлось опять пить. Две кружки выпили молча, а после третьей Еремей, глядя куда-то туда, где потолок сошелся со стеной задумчиво промолвил:

— А вот скажи мне Осип, как так бывает, что всё вот вроде так, а потом вдруг раз и этак? Да так «этак», что не приведи Господи? Вот как так бывает?

— Так у меня тоже так было, — быстрым движением ладони пригладив бороду, радостно поддержал беседу Осип. — Вот ведь точно так же, как ты говоришь друг ты мой Ерема. Давно это было, но помню, как сейчас. Дал мне отец рубль и велел на базаре лошадь присмотреть. Он же у меня по ямскому делу был, вот и меня решил по этой дорожке пустить.

— Ну а ты чего?

— А я чего? Взял я рубль и иду. И вот тут, друг ты мой сердечный, оно это самое и случилось. Иду я, значит к конскому ряду, глянь, а у тропинки, в травке меленькой пятак валяется. Представляешь Ерема, медный пятак кто-то потерял. Я хвать его в кулак и задумался. Пятак, он знаешь, на какие мысли занятные наводит? На разные. А случилось это как раз напротив кабака, вот мысль одна сторону кабака и повернулась. Не зря ведь говорят, коли, нашел пятак, поскорей неси его в кабак, а то хозяин найдется, и погулять, тогда не придется. Захожу я, значит, туда чинно и степенно, всё, как полагается. Без всяких там выкрутасов да недозволенностей, а уж после трех чарок степенство моё чуть прошло, и так я разгулялся от души, что память скоро начисто потерял. Утром проснулся под забором, ни пятака, ни рубля и отец с оглоблей на дороге стоит. Проклял он меня после того дня. До нынешнего времени не простил. Вот тебе и этак.