Презренный кат

— Спаси Ерема. Похитил меня Апраксин Гаврюха, граф и злодей. Спаси милый. Увезти он меня хочет. Спаси родной. Анюта твоя навеки.

Не сразу дошел до Чернышева смысл этих слов, а как дошел, то он ворвался в землянку, ухватил старуху за воротник драной кацавейки и заорал, обильно брызгая слюной, на её сморщенную долгими годами кожу.

— Говори тварь, кто тряпицу принес! Говори, а то пришибу, как комара болотного! Откуда тряпица взялась?!

Хозяйка задергалась от столь серьезно спроса, попыталась вырваться, но, получив за дерзкую попытку звонкую оплеуху, прошипела обиженно.

— Малец какой-то принес. Сказал, что Анка тряпку из окна выбросила и велела сюда снести.

— Из какого окна?

— Не знаю я из какого. Сказано из окна и всё. Пусти!

Старуха видимо действительно рассказала всё что знала, а потому весь дальнейший спрос принёс кату одни хлопоты без существенной пользы. Чего он уж с нею только не вытворял, единственное, что под потолок за связанные руки не подвесил, а остальное всё, что подручные средства позволяли, испробовал. Да только всё без толку. Ничего больше старая ведьма не сказала, только охала надрывно. Пришлось бросить её на земляном полу убогого жилища, а самому выскочить на улицу да носиться там кругами по ближайшей полянке. Где-то на втором кругу сложилось в голове Еремея следующая картина последних происшествий.

— Значит, Гаврилка Апраксин глаз на Анюту положил, — бубнил себе под нос, бегающий по мокрой траве кат. — А как на такую девку глаза не положить? Разве, что только слепой около неё без трепета душевного пройдет, да и то вряд ли? А тут видно Фролка Петров вмешался. Вот его Апраксин кинжалом своим в грудь и пырнул с двумя целями сразу. Во-первых, чтобы сам Фрол не мешался под ногами, а во-вторых, чтобы отца Анютиного в застенок упечь. Всё ведь сволочь продумал. Всё предусмотрел. Пырнул, подождал, чего будет, и Анюту силком взять решился. Не стерпелось видно? Вот змей подколодный, вот гадюкин сын. Как только земля таких аспидов на себе носит? Чего же дальше-то мне делать?

Решение, как быть дальше созрело еще через круг бестолковой беготни, и было оно просто, словно сноп соломы посреди деревенского поля.

— Надо из Гаврилки Апраксина душу вытрясти, — остановился на полушаге Еремей и рубанул могучей рукой светлый весенний воздух. — Сейчас же к подлецу пойду да на чистую воду его быстро выведу. Ишь ты, взяли моду, девок средь бела дня воровать. Вот уж до чего дошли графья эти. Ох, и попляшет сейчас злодей под мою плетку. Ох, попляшет!

Чернышев поддал ногой какой-то вылезший из земли без времени гриб и решительно пошагал к чуть заметной тропинке в сером кустарнике.

— Стой! — завопила сзади старуха. — Подожди!

Еремей даже не обернулся на истошный крик. Как пошел через кусты, так и шел упрямо. Не хотелось даже мгновения драгоценного терять, спешить ведь надо было изо всех сил, но старуха продолжала кричать своё.

— Стой! — надрывно скрипел сзади её отнюдь не прекрасный голос. — Подожди! Да постой же!

И так он скрипел душераздирающе, голос этот, что дрогнуло сердце ката, пошла по нему трещинка сочувствия, внезапно обратившаяся в разлом жалости.

— Чего я к ней к убогой привязался? — с глубоким вздохом спросил неведомо кого Еремей и обернулся на настойчивый крик. — Она-то чем виновата, что под горячую руку мне попалась?

Хозяйка подбежала к нему на плохо слушающихся ногах и сунула в руки темно зеленый тряпичный сверток, развернув который Чернышев сразу же крепко съездил себя по озабоченному лбу.

— Куда ж я в исподнем-то собрался? — усмехнулся он, натягивая поношенную амуницию отставного солдата. — Вот бы смеху-то было, выйди я в подштанниках на городскую площадь. Вот дурья башка! Молодец старуха. Вот ведь, как сообразила.

Еремею захотелось крикнуть хозяйке пусть самое маленькое доброе слово, но та пропала куда-то, и пришлось кату, наскоро одевшись, бежать дальше, не отдав долга благодарности за внезапную старухину заботу.

Половину пути пробежал Чернышев только с одной мыслью, как бы поскорее ухватить за кадык злобного похитителя Анюты, но на второй половине, когда мысли понемногу стали приходить в порядок, Еремей решил сделать всё без спешки. Здесь спешка, пожалуй, только во вред пойти может.

— Осмотрюсь-ка я сначала, а уж потом с подлеца спрос сделаю. Вот только бы местечко приличное для спроса найти.

Осмотреться кат решил из жилища своего нового товарища Киселева, благо тот так в гости душевно приглашал, что отказаться от такого приглашения только совершенно бездушный человек сможет. А Чернышев таким еще не стал, не успел пока.

Еремей Матвеевич аккуратно обошел караульные будки на городских окраинах, нашел нужную примету, отсчитал от неё четыре избы и уперся в убогую землянку. Даже и не землянку скорее, а так яму хворостом прикрытую. Из ямы доносился богатырский храп, и торчала черная пятка.

Разбуженный крепким щелчком по пятке Иван, для начала хотел рассердиться, но, быстро разглядев возмутителя своего покоя, искренне возрадовался.

— Ерема! — заорал он, хватая ката тощими, но жилистыми руками. — Друг ты мой сердечный! Сколько лет? Сколько зим? Ты-то как здесь? А я вот видишь, поспать немного решил. Всё ведь в заботах, всё ведь в трудах. Нет мне покоя и уж, наверное, не будет никогда на этом свете. На роду мне такая жизнь расписана. А была б судьба другая, да разве б я…

Тут вдруг Киселев запнулся на полуслове, вскинул к небу затуманенные вчерашней неправедной жизнью глаза и, выхватив откуда-то из ямы шапку, рванулся по проторенной тропе, увлекая за собой и Еремея.

— Бежим Ерема на пристань, — уже на бегу сообщал свои намерения Иван, — там купец Жохов баржу с мукой притащил, и сейчас грузчиков нанимать будут. Пойдем, сшибем по полкопеечки, а то нутро у меня так горит, что ты и представить себе не можешь. Огнем нестерпимым горит. И я так думаю, что огонь внутри меня, гораздо жарче даже самого адова пламени. Непременно жарче. Я же вчера опять у девок был. Копейку раздобыл и к ним. Хорошо посидели. Кстати, Марьянка по тебе уж больно сердечно убивается.

— Какая Марьянка?

— Ох, и озорник ты Ерема. Чего, уж забыл, с кем светлым воскресеньем в дальней каморке кувыркался? Сейчас денежку заработаем и опять к ним пойдем. Порадуй Марьянку ещё разок, уж больно ты ей по душе пришелся. Она мне вчера, как взялась про тебя рассказывать, будто колоколецем залилась. Динь-динь-динь. Ерема такой, Ерема сякой и всё выспрашивает, где тебя поскорее сыскать. Короче, присушил ты бабу ей на беду, себе на горе. А впрочем…

Киселев внезапно остановился, уперся грудью в середину живота Чернышева и спросил довольно строго:

— А чего это у тебя Еремей в кармане звенит?

Еремей непонимающе пожал плечами, сунул руку в карман и нащупал там несколько монет. Быстро выбрав из них самую мелкую, кат извлек ее на свет божий и показал эту добычу своему товарищу. Тот без лишних разговоров схватил монету с руки, и весело велел Еремею развернуться.

— Бес с ним, с Жоховым этим, — махнул рукой Иван, шагая по тропинке обратным путем. — И без него проживем. Нам теперь с алтыном ничего не страшно. Только в кабак у Гостиного двора не пойдем, в татарском таборе сегодня погуляем, у Мишки Соломонова. Там соглядатаев поменьше. А всё-таки ты настоящий человек Ерема, не немец какой-нибудь. Тот бы из кармана самую мелочь вытащил, полушку, к примеру, а ты вон — сразу алтын. Молодец. Сейчас сначала в кабаке посидим, а потом к девкам. Эх, и гульнем мы сегодня с тобой Ерема, так гульнем, что чертям тесно в аду станет. Хороший ты человек Ерема, ну, просто лучше не бывает. Вот среди немцев, таких как ты, точно нет. Немец вот так просто из кармана алтын доставать не станет, а ты молодец. Пошли в кабак.

— Ты подожди Ваня с кабаком-то, подожди, — осадил немного пыл своего друга Еремей, — мне некогда сейчас гулять. Мне дом Апраксина срочно найти надо. Дело у меня там, ты не знаешь случаем, как к нему поскорее пройти?