Презренный кат

— Прибьет сейчас гвардеец Ивана, — подумал кат, решая про себя, надо ли ему тоже ввязываться в намечавшуюся потасовку. — Как пить дать прибьет, вон он здоровенный какой.

Еремей Матвеевич уже почти решил, что лучше с солдатом не ссорится, и стал тотчас же бочком, отдалятся от недавнего друга, но тут за спиной его вдруг прозвучал спокойный и строгий голос.

— Стоять, скотина! Слово и дело!

Еремей резко обернулся, и мороз пробежал промеж лопаток. Прямо за спиной ката стоял солдат Карасев с другим солдатом, прозвища которого Чернышев почему-то не запомнил, хотя несколько раз вел с ним беседу на лавочке возле застенка.

— Вот так попался, как кур в ощип, — мелькнула в голове Ермея чья-то присказка. — Теперь уж точно прощай Анюта и здравствуй дыбушка родная. Ох, и заломят сегодня мои рученьки в плечах. Ох, заломят. Ой, и больно, наверное, на дыбе висеть?

Зареветь диким зверем захотелось Чернышеву, да так крепко захотелось, что он действительно заревел, а потом вдруг резко развернулся, набычился, ударил головой в грудь слегка опешившего от рева солдата, и, сшибая со своего пути еще какие-то преграды, рванул к кабацкому выходу. Кто-то хотел его остановить, хватая за потрепанный кафтан, но Еремей зло ударил по цепляющейся ладони, и она тут же куда-то пропала.

Кат выбежал из ворот кабака, сбил с ног плясавшего вприсядку весельчака и нырнул за угол каменного строения с деревянным верхом. Здесь Еремей хотел отдышаться, но стоило ему лишь остановиться, как тут же услышал он топот погони. Топот был так близко, что ни о какой передышке не могло быть и речи. Чернышев помянул недобрым словом черта, солдата Карасева, кого-то ещё, оттолкнулся от шершавой каменной стены и помчал к следующему углу, Топот не отставал. Бежал кат быстро, но скоро стал уставать. Заколол тупой болью бок, упругий комок тошноты вполз в горло, мешая дышать, заплясали в глазах сиреневые круги, и крутануло злой ломотой левую ногу.

— Ну, вот вроде и отбегался, — прохрипел Еремей Матвеевич, подобрал с земли валявшийся березовый кол и прижался спиной к черным бревнам видавшего виды сарая, готовясь достойно встретить своих преследователей. — Да только просто так я вам братцы не дамся. Не обессудьте уж меня.

В одно мгновение мысленно представил он, как крепкий березовый кол грохнет служивого по зеленой шляпе, и усмехнулся про себя радостному предчувствию победного удара.

— Ну, давай солдатик, давай, — шептал кат, всё выше поднимая над головой свое оружие. — Давай. Иди сюда.

Только вот пустить в ход крепкую палку как следует не получилось, зацепился конец кола обо что-то на крыше сарая и сорвался грозный замысел. Но как потом оказалось, хорошо, что сорвался он, замысел этот. Выскочил на Еремея вместо злого солдата, запыхавшийся собутыльник Киселев. Иван, заметив приятеля, тоже прижался к стене, и сквозь сипяще-прерывистое дыхание прошептал, не глядя на Чернышева.

— Вроде ушли. Слава тебе Господи!

Больше никакого топота в близлежащей округе не было, вместо него неслись откуда-то из-за плетня женский визг, похабные частушки да веселая россыпь балалаечной игры. Еремей осторожно выглянул из-за угла и с вздохом внезапного облегчения бросил на землю кол.

— Ой, спасибо тебе Ерема, — держась рукою за часто вздымающуюся грудь, — поклонился кату Киселев. — Я уж думал всё, пропал. А ты здорово того солдата уделал. Он ведь подлец специально в кабаке трезвый сидел. Вот они иноземные проделки, разве русский человек среди всеобщего веселья останется безучастен к ковшу? Нет, не останется, он же не немец или швед какой-нибудь. Нигде они нам покоя не дают. А ты молодец Еремей. Ты теперь мой самый первый друг. Надо коли тебе чего, приходи ко мне всегда, ни в чем тебе отказа не будет. Мы вон там за галерной пристанью часовню строим. Как с пристани выйдешь, увидишь избу с головой бабы простоволосой, вокруг неё обойдешь, четыре избы ещё отсчитаешь, а там уж наши землянки и увидишь. Я туда с весны перебрался, зиму-то мы в избе жили, а теперь вот я там, в земляночке обитаю. Сам себе хозяин теперь. Ночь, заполночь приходи, я всегда тебе рад буду, а сейчас к девкам пойдем.

— К каким девкам? — наконец отдышавшись, прохрипел Чернышев.

— К хорошим девкам. Они тут недалеко солонину для морских судов готовят. Боевые девки, ничего таким в рот не клади. Вот только вина у нас с собой мало. С таким количеством девки могут и от ворот поворот за милую душу дать. Расплескалось оно, пока мы с тобой бегали.

Иван поднял крепко сжатую в правой руке зеленую бутылку на уровень глаз и грустно икнул.

— Эх, полкопеечки бы сейчас, — внимательно разглядывая всё, что осталось в посудине, размечтался он. — Я тут бабку одну знаю, так она такое вино забористое гонит, что ни в одном кабаке тебе Ерема, такого не подадут. Только вот вредна она до непристойности и в долг ничего не дает. Зажралась подлая. Даже более того, что в долг не дает, ухватом она еще дерется, если без денег придешь. И больно, доложу я тебе, дерется. На вид чуть живая, а так мне один раз посреди лба звезданула, что у меня из глаз искры снопом так и посыпались. Ей-богу посыпались. Я к ней без денег не пойду, а ты вот как хочешь, если мне не веришь, то можешь попробовать. Мало ли чего? А вдруг?

Еремею идти сейчас никуда не хотелось и потому, сунув руку в карман, он одарил чуть приунывшего приятеля медной копейкой.

— Вот так здорово! — подпрыгнул от радости Киселев, сунул кату бутыль, и умчал куда-то, не разбирая дороги.

Однако вернулся он скоро и, схватив Чернышева за рукав, потащил его дальше праздновать.

Девки жили на самом краю города во вросшей по самые окна в землю избе. На полуразваленном крыльце этой избы встречал гостей лохматый мужик в рыжих портах да порванной на груди рубахе. При обнаружении возле крыльца незваных пришельцев, мужик плюнул им что-то красное под ноги и стал степенно засучивать рукава, видимо намереваясь, что-то спросить с пристрастием. Только напрасны были эти приготовления, не успел владелец рваной рубахи задать свой каверзный вопрос. Заскрипела надрывно за его спиной косая дверь и ударила из-за этой двери босая женская нога, уже окончательно изготовившегося к спросу мужика, в зад. Удар был настолько дерзкий, что мужик кубарем свалился с единственной в крыльце ступеньки в одну из многочисленных луж. Упав в лужу, он попытался сразу встать, но, опять поскользнувшись, обиделся на весь белый свет и прямо посреди лужи захрапел, благо глубина лужи сну особо не препятствовала. Мелкая лужа сегодня буяну попалась.

Иван, показав с порога увесистую кринку с хмельным зельем, был радостно пропущен победительницей недавней схватки в пределы избы. Там было темно, и Еремей не сразу рассмотрел лежащих у стола обитателей. Он замешкался, было на пороге, но чувствительный толчок под зад сразу придал ему смелости.

— Что это здесь бабы мужиков по одному и тому же месту так любезно потчуют? — подумалось кату при почесывании ушиба уже в темных пределах избы. — Ох, и дерзкие бабы в городе Петербурге живут.

Как только кринка оказалась на столе, обитатели избы зашевелились и полезли изо всех углов к столу. Сколько всего выползло народу, Чернышев сосчитать не успел. С криком «Христос воскрес» впилась ему в губы, подползшая откуда-то сзади хмельная бабенка. Еремей с большим трудом оторвал её от себя, но она оказалась тоже не из слабого десятка и овладела губами ката вновь. Затем пришлось поцеловаться ещё с троими, и только после этого празднично застучали кружки. Чернышев, хмуро усевшийся за стол, вдруг неизвестно отчего развеселился и сам не заметил, как под его рукой очутилась разбитная румяная девица. Девица чему-то постоянно хихикала, весьма обнадеживающе моргала глазом и больно щипала ката в бок. Когда Еремей ответил ей тем же, девица шепнула ему на ухо.

— Пошли в каморку милый, пока там нет никого. Пойдем родненький, разговеемся, как следует да за милую душу. Пойдем. Давно я тебя здесь жду.

Девица проворно вскочила с лавки и настойчиво потащила куда-то за рукав Чернышева. Кат, выбираясь из-за стола, неожиданно наткнулся на Киселева, который что-то таинственно зашептал ему про деньги. Деньги в кармане еще были. Когда Иван, зажав в кулаке очередную монету, оставил Еремея в покое, за дело опять принялась девица. Они зашли в совершенно темную каморку, и тут Чернышев споткнулся. Так неудачно споткнулся, что не только сам упал, но и уронил звонко засмеявшуюся проводницу. Оказавшись на полу, Еремей хотел сразу подняться, но что-то горячее сжало его шею, и потянуло её опять вниз. Кат вскинул руку, пытаясь освободиться, и почувствовал, что ладонь его, видимо попав ненароком под юбку девицы, заскользила гладкой и теплой ноге.