Приключения Робина Гуда

Стьютли молча покачал головой, подумав: «Вдруг есть тут кто-нибудь, кому знаком мой голос?»

Тогда констебль снова заговорил:

– Куда ты, монах, держишь путь в этот жаркий летний день?

– Иду с паломничеством в Кентербери, – ответил Стьютли хрипло, чтобы никто его не признал.

– Скажи-ка, святой отец, все паломники в Кентербери носят зеленую одежду под монашеской рясой? Ха! Богом клянусь, ты наверняка ворюга, а то и вообще один из шайки Робина Гуда! Шевельнешь рукой или ногой – я разрублю тебя пополам!

Сказав так, констебль выхватил сверкающий меч и прыгнул к Уиллу Стьютли, думая, что застанет его врасплох, но у Стьютли в руке тоже был меч, который он крепко сжимал под рясой и выхватил прежде, чем противник оказался рядом. Констебль нанес ему мощный удар, ставший последним для него в этой схватке, ибо Стьютли, искусно отразив его, изо всей мощи ударил констебля в ответ. Так бы и убежал Уилл, если бы ошалевший от боли, окровавленный противник не обхватил руками его колени. Тут на Стьютли ринулись остальные, он ударил одного из них, но стальной шлем защитил нападавшего: лезвие ушло глубоко, однако удар оказался несмертельным. Тем временем констебль, теряя сознание, увлек Стьютли за собой на землю, и другие, видя, что йомен обездвижен, бросились на него. Один из них так сильно ударил Стьютли по голове, что кровь заструилась у того по лицу и лишила возможности видеть, однако он продолжал отбиваться столь мужественно, что нападавшие с трудом его удержали. В конце концов они все же связали беднягу прочной веревкой, так что он не мог шевельнуть ни рукой ни ногой, и ему пришлось покориться.

Робин Гуд стоял под деревом в чаще леса, думая, как там дела у Уилла Стьютли, и вдруг увидел двух своих йоменов, бегущих по лесной тропинке, а с ними – румяную Мэйкен из «Синего кабана». Сердце у Робина упало: он понял, что его ждут дурные вести.

– Уилла Стьютли поймали, – воскликнули друзья Робина, подбегая к нему.

– Ты сама это видела? – спросил Робин девушку.

– Да, точно, так все и было, – проговорила она, дыша тяжело, как спасшийся от гончих заяц, – и, боюсь, он опасно ранен. Его связали и забрали в Ноттингем. Когда я выбегала из «Синего кабана», то услышала, что завтра его повесят.

– Завтра его не повесят, – воскликнул Робин, – а если повесят – многим придется грызть землю, многие станут кричать «о горе!».

Он приставил ко рту горн и трижды громко протрубил. Тут же со всех сторон подбежали к нему его добрые йомены – полторы сотни храбрецов.

– Слушайте все! – громко возвестил Робин. – Дорогой наш друг Уилл Стьютли схвачен подлыми людьми шерифа, а потому нам нужно взять луки и мечи и вызволить его. Мы должны рискнуть ради него жизнью, ибо он ради нас поставил на кон свою. Правильно говорю я, товарищи мои?

И все как один громко крикнули: «Да!»

На следующий день они вышли из Шервудского леса разными тропинками. Требовалось быть крайне осторожными, и потому йомены разбились по двое – по трое и договорились встретиться в заросшей лощине близ Ноттингема. Когда все они собрались там, Робин обратился к товарищам с такими словами:

– Заляжем здесь в засаде и будем ждать вестей. Мы должны быть хитры и осмотрительны, если хотим освободить Уилла Стьютли из лап шерифа.

Они выжидали в засаде, пока солнце вовсю не засияло в небе. День был теплый, и на пыльной дороге, тянувшейся вдоль серых стен Ноттингема, кроме медленно бредущего старого паломника, не было ни души. Робин позвал юного Дэвида Донкастерского, находчивого не по годам, и сказал ему:

– Иди-ка, мой юный Дэвид, и поговори с паломником, что идет вдоль городской стены. Он держит путь из Ноттингема и, может быть, знает новости о нашем Стьютли.

Дэвид подошел к паломнику, поклонился и заговорил:

– Утро доброе, отец, не скажешь ли мне: повесят сегодня Уилла Стьютли или нет? Я издалека пришел поглядеть, как этого мошенника вздернут. Не хотелось бы пропустить эту потеху.

– Стыдись, юноша! – ответил ему паломник. – Как можешь ты говорить такие слова, когда достойного человека хотят повесить, а вся вина его в том, что он защищал свою жизнь! – Старик в гневе ударил палкой оземь. – Горе, что суждено такому случиться! Уже сегодня к вечеру, когда солнце будет стоять низко, его повесят – там, где сходятся три дороги, в восьмидесяти родах от больших ворот Ноттингема. Шериф объявил, что смерть его станет предупреждением всем преступникам Ноттингемшира. И снова говорю я: какое горе! Пусть Робин Гуд с товарищами и преступники, но грабят они лишь облеченных властью и богатством негодяев, и нет в окрестностях Шервуда ни одной бедной вдовы и многодетного крестьянина, у кого не было бы благодаря Робину в достатке ячменной муки на год. Сердце мое кровью обливается при мысли, что доблестный Уилл Стьютли погибнет, ибо и сам я, прежде чем стать паломником, был добрым саксонским йоменом и хорошо знаю, что такое сильная рука, мощно бьющая жестокого норманна и аббата с толстой мошной. Если бы Робин Гуд знал о том, какой опасности подвергся добрый Стьютли, возможно, прислал бы на помощь людей, чтобы спасти его от рук врагов.

– Да уж, верно! – воскликнул молодой человек. – Если бы Робин и его друзья были неподалеку, не сомневаюсь, они бы постарались вовсю, чтобы вызволить своего товарища из беды. Доброго тебе пути, старик, и по верь мне, если Стьютли погибнет, месть не заставит себя ждать.

Он повернулся и быстро зашагал прочь, а паломник смотрел ему вслед, бормоча себе под нос: «Этот юнец точно не деревенщина, пришедший поглядеть, как казнят доброго человека. Что ж, может статься, Робин Гуд не так уж и далеко отсюда и сегодня грядут еще большие дела».

Когда Дэвид Донкастерский передал Робину Гуду слова паломника, Робин призвал товарищей и обратился к ним с такой речью:

– Пойдем теперь прямо в Ноттингем и смешаемся с толпой. Но не теряйте друг друга из виду, и, когда пленника выведут на улицу, постарайтесь как можно ближе подобраться к нему и охране. Без нужды никого не бейте, я хочу избежать кровопролития, но уж если придется бить – бейте сильно, так чтобы по второму разу уже не пришлось. Потом держитесь вместе, пока не вернемся в Шервуд, пусть никто не идет в одиночку.

Солнце опустилось низко, и из-за городской стены послышался сигнал трубы. В Ноттингеме началась суета, народ высыпал на улицы – все знали, что знаменитого Уилла Стьютли сегодня повесят. Ворота замка открылись, и оттуда с шумом и лязгом выехал отряд всадников, во главе в сверкающей броне скакал сам шериф. В гуще стражников ехала телега, в ней с петлей на шее сидел Уилл Стьютли. Из-за раны и потерянной крови лицо его было бледнее, чем луна в дневное время, а светлые волосы в запекшейся крови клочьями прилипли ко лбу. Он поглядел по сторонам, но среди полных участия и сострадания лиц, тут и там встретившихся ему в толпе, не увидел ни одного знакомого. Сердце у него упало, но, когда он обратился к шерифу, голос его звучал мужественно и непреклонно:

– Дайте мне в руки меч, господин шериф. Хоть я и ранен, я стану сражаться с вами и вашими воинами до последней капли крови.

– Нет, жалкий негодяй, – ответил шериф, повернувшись к Уиллу Стьютли и глядя на него с неумолимым видом. – Не будет тебе меча, ты умрешь низкой смертью, какая и подобает подлому вору.

– Тогда развяжите мне руки, и я сражусь с вами и вашими воинами без оружия, одними кулаками. Я не прошу оружия, прошу лишь смерти в бою.

Шериф громко рассмеялся:

– Что, свело твой гордый живот? Исповедуйся, жалкий плут: сегодня тебя повесят там, где сходятся три дороги, и пусть всякий увидит, как тебя вешают, пусть воронам да галкам будет что поклевать.

– Подлая ты душа! – воскликнул Уилл Стьютли, скрежеща зубами. – Трусливая собака! Если встретишься моему предводителю – дорого заплатишь за то, что сотворишь сегодня! Он презирает тебя, равно как и все достойные люди. Разве ты не знаешь, что ты и имя твое – главный повод для шуток у всякого храброго йомена? Подлый трус! Такой как ты никогда не одержит верх над отважным Робином Гудом!