Страница 18 из 69
— Нет.
— Врешь. Не меня, господа обманываешь, а он ведь псе знает.
— Не говорил, не вру я.
— Значит, не успел. Помешало что-то. Но найдутся другие, которые спросят… А говорил: почему господь призывает к любви, а в одном месте святого писания якобы требует возненавидеть и отца, и мать, и детей? Говорил?
— Говорил, — ответила Ксения, с ужасом подумав, что все известно богу и его проповедникам.
— И ты молчала? Так-то ты постигала мудрость святого слова! Так-то слушала проповеди святого брата Василия! Не нужен тебе господь. Не нужен. Врешь, дьявола ищешь, не бога! Иди от нас… Не хотим тебя…
— Не гневайся на нее, брат, — сказал Василий Тимофеевич и погладил Ксению по голове. — Знаю, праведность твоя возмущается при виде греха. Но много прощал ты людям, прости и ей. Мудро святое слово — многое она не постигла еще в свои годы. Придет время, и не искусит ее ни один обольститель глупыми речами. Прости ее, брат.
— Кроток ты, милосерден, — ответил горбун, смиренно наклонив голову. — Блаженны имеющие такого пастыря. Нет у меня к ней зла. Мне ли ее прощать, если ты простил.
— Ах, Ксюша, — сказал Василий Тимофеевич, ласково заглядывая в ее глаза, — молода ты, неопытна, доверчива — долго ли попасть тебе в паутину? Они, антихристы, хитры, говорю. Ищут в книге святой противоречия — и находят якобы, и радуются, и кричат, что ложно святое писание. А нет ведь никакого противоречия в слове божием. Сказано — «не любите мир». И значит, не люби, возненавидь даже отца, мать, если отвергли они имя божие.
— Вижу, вижу, — зловещим шепотом неожиданно сказал брат Федор. Он запрокинул голову, глядел куда-то в потолок. — Вижу, какая судьба ожидает тебя, раба божия.
Ксения охнула, прижалась к Василию Тимофеевичу. Он обнял ее, прошептал с застывшим лицом:
— Слушай, слушай, брат Федор редко пророчествует.
— Не сразу дьявол оставит тебя, — скрипуче шептал горбун, — долго ты будешь мучиться. Вижу человека, которого бог посылает тебе в мужья. Сердце твое еще закрыто для него — вижу. Господь соединяет вас, ибо господь лучше знает, где твое счастье. Ты не поняла милость господню, думала, жертву принесла, а угодила сама себе! Вижу радость в твоих глазах, смотрящих на мужа. Вижу: нет счастливее брака на земле.
Ксения плохо понимала, о чем вещает брат Федор, она дрожала, прижимаясь к Василию Тимофеевичу, и он ободряюще гладил ее по голове. Горбун замолчал, устало опустил голову. Василий Тимофеевич сказал благоговейно:
— И мне видение было, и мне была предсказана твоя судьба. Снова подтвердил господь свою волю через брата Федора. Удивительна забота господня о тебе, сестра.
Он помолчал, отхлебнул чай.
— Давай помолимся, Ксюша, возблагодарим господа за его милосердие, — сказал Василий Тимофеевич и сполз с дивана.
Ксения опустилась рядом с ним. Перед нею, глухо стукнувшись коленями об пол, упал горбун. Рубашка на его спине еще больше вздулась, словно от ветра. Ксения прикрыла глаза, зашептала молитву. И вдруг в ужасе отпрянула в сторону: кто-то почти над ее ухом хлопнул в ладоши.
— Что ж ты так испугалась, сестра? — улыбаясь, спросил Василий Тимофеевич. — Это брат Федор моль убил. Развелось моли большое количество.
А потом, ласково топая желтыми ботиночками в калошах, брат Василий гулял с Ксенией по двору, по чистенькому саду. Горбун сидел на ступеньках веранды, щурился от солнца. Когда они снова вернулись в комнату, Василий Тимофеевич торжественно сказал:
— А теперь, Ксюша, я должен передать тебе волю господнюю. Ты отдохнула с дороги, успокоилась и с ясным разумом примешь указание божие.
Холодно стало Ксении, она сцепила руки, сжалась.
— Господь сообщил мне, как ты можешь спасти заблудшую свою душу. Бойся мирской суеты. Человек — червь, временный гость на грешной земле. Знаю, нелегко жить, тяжко, горя много, но наши земные страдания ничто по сравнению с пытками, которые ждут на том свете не познавших Христа. Здесь минуту страдаешь — там век страдать будешь, если не сохранишь чистой свою душу. Не дай сомнениям затмить твой разум — вот указание божие. И еще господь пожелал, чтоб вышла ты замуж. — Василий Тимофеевич нежно дотронулся мягкой своей рукой до руки Ксении. — Вот и брат Федор, сама слышала, подтвердил веление господне. Мужем твоим будет, Ксюша, брат Михаил…
Все закружилось перед глазами Ксении, звон встал в ушах, хотела она крикнуть: «Не бывать этому!», — но ничего не крикнула, только жалобно застонала и обессиленно откинулась на спинку дивана.
— Знаю, нет у тебя к нему расположения, — говорил Василий Тимофеевич, — но господь наградит тебя и супружеской верностью, и любовью. Без колебания протяни руку брату Михаилу, Ксюша. С ним ты найдешь счастье. Он и с общиной за вас расплатится. Должок ведь у вас большой. Все учитывай, Ксюша. Бог посылает мужа тебе. Это награда, а не наказание. Пойми, сестра. Я говорил господу, что не расположена ты к Михаилу. «Слепая она, — ответил господь. — Придет час, будет благодарить за милость мою». Слышишь, как сказал: благодарить будешь! За кого ж тебе еще замуж идти, Ксюша? А замуж надо — это твердо бог наказал, ибо одна ты можешь пасть еще больше. Не за меня ли вдового, старого пойдешь? Или за брата Федора? Все женихи у нас старики. Я уж и письмо написал, летит уже брат Михаил к тебе, летит на быстрых крыльях.
— Не могу, — сказала Ксения.
— Не пугай ты меня, старика. — Василий Тимофеевич отодвинулся от нее, скорбно нагнул голову. — Неужто пуще господа возлюбила ты себя? Молчишь? Страшно мне молчание твое, ох как страшно!
Василий Тимофеевич сам проводил Ксению до калитки. На прощание поцеловал в лоб и сказал:
— До приезда брата Михаила молись усердно. Знай, я буду с тобой молиться. Ну, иди с богом.
…Никогда Ксения не видела в своем доме столько людей, как на следующий день. Казалось, вся община переселилась сюда из города. Они шли один за другим, они плакали, целовали Ксению, грозили ей, уговаривали, молились и пели псалмы. И Ксения пела с ними:
Но все было как в бреду — это пение, эти люди с распаренными духотой лицами, их уродливые, злые тени на стенах, кислый запах пота. Наяву был только страх, вытеснивший все другие чувства, все мысли и желания. Ксения ходила как слепая. Но двигалась она мало, больше сидела, опустив руки. Ей ни минуты не давали оставаться одной. Иногда на дороге раздавался шум проезжающей машины или треск мотоцикла, и тогда глаза Ксении на мгновение расширялись, будто вспоминала она что-то. Так же, только на мгновение загорелись ее зрачки, когда сестра Евгения, молоденькая машинистка, шепнула ей на ухо:
— Ксенька, очнись, не делай глупость, не выходи за Мишку, плюнь на все! Это же с ума сойти можно!
Ксения стояла на коленях возле кровати, молилась, когда в сенях хлопнула дверь и она услышала голос Алексея.
— Где Ксеня? — спросил он.
— В город уехала, голубок. В город, — ответил ему чей-то старушечий голос.
— Врешь, она больна ведь.
— Стыдно такие слова говорить, голубок. Зачем мне врать, лечиться поехала.
— Смотри, старая, если врешь…
Снова хлопнула дверь — Алексей ушел. Ксения обхватила ножку кровати, прижала к ней горячий лоб.
Вечером, почти сразу же за Прасковьей Григорьевной, которая и сегодня работала на ферме вместо Ксении, пришла Зина. Ксения увидела ее, и будто оборвалось что-то у нее внутри, будто на секунду стыдно стало за что-то. Она хотела встать со стула, но только пошевелила ногами, а встать не смогла. Удивленно оглядываясь, Зина спросила:
— Что у вас тут происходит, Ксеня?
— Видишь, гости приехали, — торопливо сказала Прасковья Григорьевна, а Ксения словно очнулась. «И вправду, что же тут происходит?» — подумала она и сама удивленно оглянулась и будто впервые увидела повязанную черным платком по самые брови бабку Анфису, холодные глаза брата Николая, счетовода городской автобазы, маленькую, похожую на черепаху старуху Андреевну, всегда испуганное, детское личико сестры Веры, чертежницы из управления текстильного комбината, изможденную фигуру Анны, доярки соседнего колхоза, и еще чьи-то настороженные лица, прикрытые сумраком.