Страница 15 из 21
Можно ли было променять на какое бы то ни было пение ту радость общения с Толстым и всё, что оно давало!.. Какой прекрасной музыкой прозвучал для меня самый вопрос, до такой степени растрогавший меня, что я едва был в состоянии удержать готовые брызнуть слезы!..
Музыка прекратилась. Начались разговоры о достоинствах и недостатках граммофона и вообще механических музыкальных инструментов. Л.Н. стал хвалить самоиграющее пианино «Миньон», передающее игру пианистов механически. Он слышал его в Москве.
– Недостаток его в однообразии: пьеса исполняется всегда одинаково, а живой человек играет всегда с разнообразными оттенками.
По этому же поводу говорил:
– Художник должен дать больше фотографии в своем произведении.
Когда Л.Н. уже отправился спать, я принес ему в кабинет повестки для подписи.
– А я получил письмо из Парижа, от Гальперина-Каминского, – сказал он, – и теперь жду его посылки, пьесы «La Barricade» (Поля Бурже), с критиками на нее. В ней проповедуется необходимость насилия и говорится о вашем покорнейшем слуге. Да, далеко им еще до непротивления. И это всегда так: как доходит до непротивления, так это им…
– Камень преткновения? – подсказал я.
– Камень преткновения! – согласился Л.Н.
23 февраля
Приезжал торговец из Самары, большой черноволосый человек, очень серьезный, но детски наивный. Его интересовал вопрос о награде и наказании в загробной жизни. Поговорив с ним немного, Л.Н. передал его на мое попечение.
– Это заведующий моими делами. Всё, что я скажу вам, всё это он знает. И книг вам даст.
Купец уехал, видимо облегченный беседой (его мучил страх загробных страданий) и с подарком, портретом Толстого с собственноручной надписью. Причем купец обязательно настоял, чтобы Л.Н. написал на портрете: «Дарю такому-то». Это «дарю» особенно ему хотелось иметь на портрете. И Л.Н. так и написал.
После завтрака я сопровождал его в верховой прогулке. Он ездил в деревню Овсянниково, за шесть верст от Ясной, проведать больную Марию Александровну Шмидт. Сначала он ехал было шажком, и я думал, что мы так и будем ехать всё время, – и что же? С половины дороги, а особенно на обратном пути, Л.Н. ехал временами такой крупной рысью на своей прекрасной лошадке Дэлире, что мне пришлось поспевать за ним галопом. Сидит он на лошади прекрасно – прямо, держа поводья одной левой рукой и подбоченясь правой. А когда летит, то очень красив: лошадь выбивает копытами снежную пыль, навстречу ветер, седая борода блестит на солнце.
Вечером Михаил Сергеевич и Софья Андреевна, когда Л.Н. отдыхал еще у себя, подсмеивались, что он любит похвастать умелой и быстрой ездой и что, наверное, он хотел меня удивить. Между тем, видимо, сегодняшняя поездка его утомила. Ему нездоровилось. К тому же у него отчего-то разболелось колено правой ноги. Душан боится, что это начало припадка закупорки вен – болезни, которой давно страдает Л.Н.
После чая Толстой читал с Михаилом Сергеевичем полученные сегодня французские статьи о «La Barricade» Бурже. Между прочим, сегодня он получил хорошее письмо от одной девушки из Пятигорска. Недавно она писала ему, что хочет отравиться и уже купила карболовой кислоты. Л.Н. отвечал и послал ей книг. Теперь девушка эта сообщала ему, что три дня после получения его письма она колебалась, не зная, что делать, но наконец выбросила карболку и теперь начинает убеждаться, что жизнь не есть сплошное зло и что человеку доступно благо, к которому он стремится. Письмо очень искреннее, не дающее никакого повода думать, чтобы написанное в нем было неправдой.
24 февраля
Л.Н. нездоров. Утром он еще гулял, но больше из дома не выходил и даже не завтракал.
Из Петербурга приезжал дамский портной, автор портновского учебника. Провел в Ясной целый день и очень всех утомил. Расположился в одной из нижних комнат как у себя дома, вечером обедал. Разослал всем своим знакомым открытки с приветом из Ясной Поляны. Всё уговаривал Софью Андреевну принять от него в подарок сшитую им шелковую муфту. Но Софья Андреевна категорически от муфты отказалась, заявивши кстати, что она лично считает приличным употребление только меховых муфт. Татьяну Львовну портной принялся учить метать петли…
В конце концов мы не знали, что делать с человеком, никак не хотевшим понять, что он уже достаточно злоупотребил вниманием хозяев. Наконец Л.Н. позвал портного в маленькую гостиную, и между ними произошел короткий разговор. Как после передавал сам Л.Н., он сказал портному, что у каждого есть свое дело – свое у него, Толстого, и свое у портного – и что лучше без особой нужды не отрывать друг друга от этого дела. Высокая, вылощенная фигура портного выскользнула из гостиной и моментально ретировалась из яснополянского дома.
Получено письмо из Москвы от Малахиевой, сотрудницы «Русской мысли», в котором она просит Л.Н. позволить приехать в Ясную Поляну хоть на самое короткое время Льву Шестову, философу. Посоветовавшись с Михаилом Сергеевичем и расспросив меня, что я знал о Шестове как о писателе, Л.Н. просил меня написать Малахиевой о его согласии принять Шестова. Надо сказать, что на это согласие особенно повлияло то обстоятельство, что, как узнал Л.Н., Шестов писал против него.
В столовой заговорили как-то о земледельческих машинах. Я, вспомнив никуда не годное изложение взглядов Толстого на труд в «Очерках политической экономии» профессора Железнова, который пишет, между прочим, что Толстой будто бы проповедует необходимость возвращения к работе посредством первобытных орудий, спросил Л.Н., сочувствует ли он распространению земледельческих машин и работе на них.
– Да, еще бы, – отвечал он, – как же не сочувствовать! Только я говорю, что должна быть постепенность в стремлениях.
Мысль его была мне понятна: он хотел сказать, что, прежде чем выдумывать дорогие земледельческие машины, нужно позаботиться об удовлетворении более насущных потребностей крестьян – главным образом о наделении их землей.
25 февраля
Опять Л.Н. утром гулял, но не завтракал и после двух часов на обычную прогулку не выходил. Всё время сидел у себя в кабинете и работал, усиленно работал, гораздо больше обыкновенного.
За чаем Софья Андреевна начала декламировать стихи Тютчева, и Л.Н. поддержал ее, подсказывая и декламируя сам.
– Если стихотворение хорошо, – говорил он, – в нем всякое слово на месте.
Вспомнили и самого Тютчева, которого, кроме Л.Н. и Софьи Андреевны, знал и Сухотин.
– Сегодня, – продолжал Толстой, – я прочел от начала до конца номер газеты и вывел такое заключение, что во всем свете теперь самые главные события – это смерть Комиссаржевской и юбилей Савиной. Это два великих человека… Ужасно! Слово, которое должно служить передаче мысли, до такой степени извращено!..
Удивительны эти так называемые «просительные» письма к Толстому. Сегодня одна девица просит сто рублей на свадьбу, так как «она дочь офицера, а офицерские традиции требуют то того, то другого»; затем молодой человек просит тоже сто рублей на подготовку к экзаменам на вольноопределяющегося и т. д.
Почты было мало. Л.Н. окончил предисловие к статье Буланже, и теперь я уже отослал его Поссе.
26 февраля
Л.Н. нездоров. Не завтракал, не гулял. Как и вчера, особенно много занимался.
Утром приходили трое – посмотреть на Толстого, но ушли, напрасно прождав у крыльца.
После обеда состоялся спектакль: Софья Андреевна устроила для своих внучат кукольный театр. Был построен в зале балаган, написаны на «ремингтоне» афиши, играл граммофон вместо оркестра и т. д. Пьеса, придуманная самой Софьей Андреевной, называлась «Пропавшая девочка». Софья Андреевна, скрывшись за кулисами, передвигала кукол и сама говорила за них. За некоторых «мужчин» говорил Михаил Сергеевич.
Л.Н. хотел уйти, как только завели перед началом граммофон, но остался посмотреть, как чинно входили под торжественный оркестровый марш ребятишки-зрители и усаживались перед крохотной сценой. Подняли занавес. Представление началось. «Папенька» с «маменькой» внушали своей «дочке Лидочке», чтобы она не ходила в лес, где ее может обидеть «разбойник». Л.Н. подошел очень близко к сцене и, щурясь, вглядывался в движущиеся фигурки действующих лиц. Потом повернулся и ушел к себе. Но тотчас вернулся с какой-то большой коробкой в руках. Сел поодаль, у стола, и, не торопясь, раскрыл свою коробку и достал из нее огромный морской бинокль, который и направил на сцену. Через минуту я оглянулся на него. Л.Н. хлопал руками по коленам, заливаясь смехом. Он просидел минут десять и опять ушел, унося с собой бинокль.