Пена 2

– Пусть Фюрер эти марки себе в зад засунет,– прошипел один из братьев.

– Если фрицы продолжат чесать на запад с такой же скоростью, то к зиме Берлин красные возьмут. Сваливать нужно из Бранденбурга этого, пока возможность есть,– отшипелся второй.

– Куда? Туда или туда?– прошипел первый, явно подразумевая стороны света.

– Туда – это куда? Там везде пока Рейх. Хрен проползешь. На восток – само-собой. Россия большая. И бардак везде. Отсидимся, легализуемся. Бумажки лепить научили фрицы,– зашипел в ответ второй.

– Тише ты,– одернул его первый.– Когда сваливать будем?

– Литюху-фельдфебеля мочим, деньги из него вытряхиваем и ходу. Забыл, о чем договаривались?– зашипел второй.– Ну, ты....

– Там денег этих…– прошипел первый.

– А как без них? Тыщь десять, всяко есть. Рыжья надолго не хватит и с ним не сунешься куда попало,– зашипел второй.

– Народу до хрена,– прошипел первый.– Всех мочим, вместе с Кранке?

– Пятерых? Сейчас? Ты что охренел? Ночью. Во время акции всех можно, по-тихому мочкануть. Спи,– поставил точку в разговоре второй.– Почуют еще, суки.

Расчет братьев Ивановых был прост. Кранке разделит группу на две части и одну пошлет освобождать из неволи летчика, а вторую на склад за взрывчаткой. Их /Ивановых/ он так же, наверняка, разделит, оставив одного при своей особе и, займется освобождением летчика лично. Третьим будет кавказец, как он и подтвердил уже, успокаивая его. Следовательно на каждого из них приходилось по два потенциальных противника. Зарезать двоих – это все же не тоже самое, что вдвоем пятерых. Особенно если противник не ожидает нападения. Убрать сослуживцев всех, чтобы потом спать спокойно, плюнув на личное дело в архиве канцелярии дивизии Бранденбург-800. Ивановых в России столько, что сто лет можно жить под своей фамилией, главное – не соваться в те места, где их могут узнать обиженные ими сограждане. Волей-неволей, а обижать приходилось. Тех, кого приходилось ликвидировать, конечно, опасаться глупо, а вот те кого обидел походя – во время облав и заготовки фуража… Эти сразу вспомнят и про пинок пренебрежительный и про корову со двора уведенную. Они – выжившие, еще долго будут опасны, пока не вымрут естественным образом. Их глаза, там были повсюду. За каждой занавеской задернутой…

Братья сопели, с посвистом, притворяясь спящими и, оба думали об одном и том же – о свободе. От предательства.

В плен братья попали под Вязьмой еще в 41-м и, помучавшись полгода в лагере, приняли решение откликнуться на предложение Фюрера послужить Рейху в качестве добровольных помощников – Хильфшвиллиге – Хиви. Фюрер обещал, что оружие в руки им брать не придется, а использовать их станут исключительно в мирных целях – водителями, санитарами, конюхами.

Братья, у которых животы уже присыхали к позвоночникам, согласны были хоть свинарями, лишь бы не концлагерь.

– Отъедимся и сбежим в лес. В лесу не пропадем. Там места много. У фрицев армий не хватит все прочесать,– успокоили они друг друга и приняли присягу Фюреру. И их сразу стали кормить по армейским нормам Вермахта, поселив в нормальной казарме, с кроватями в два яруса. Выдали чистое обмундирование красноармейское и первый месяц особенно ничем не загружали – откармливали.

– Окрепнем, уйдем,– успокаивали друг друга братья, подшивая подворотнички на гимнастерки, в свободное после ужина время. Жизнь в казарме, по уставу Красной армии, была вполне привычна и не тяготила братьев, попавших в один взвод и одно отделение.

– Война, видать, затягивается и скоро засядут в окопы обе стороны. А потом и мир подпишут Сталин с Фюрером. Сталин за Урал переедет, а Европу Германии отдаст. На меньшее Фюрер не согласится,– рассуждал сосед по койке Ивановых, учитель истории – по профессии гражданской – Казаков Федор Эммануилович.– Позиционная война началась, ребятишки, а это значит, что никто победить не может. Война уже во где у всех. И у немцев, и у русских. Сталин и рад бы победить, но людей где взять? И промышленные районы все под немцем. Америка пока тушенку ему продает, вот и воюет на ихней же технике Красная армия. Германия в этом году реванш возьмет – само собой, но у нее сзади Англия висит. На два фронта воюют. Попробуй-ка. Вон уже все у них эрзац. И бензин уже синтетический, и табак, и кофе. Мир скоро наступит или перемирие подпишут Фюрер со Сталиным. Потерпите, ребятишки, не долго осталось и распустят всех по домам.

– Умный, да?– цеплялся к нему слегка придурочный, после контузии, рядовой с фамилией чудной – Лопата.– Дурак ты, Федька. Не так все будет. Наши победят. Под Москвой Фюреру накостыляли и драпала немчура. И еще накостыляем.

– Вы, Илья Самуилович, не правы. Уроки истории учат, что все будет именно так, как я предвижу,– мягко возражал ему Казаков, привычку имеющий обращаться ко всем по имени отчеству, а во множественном числе заменив привычное "товарищ" на "ребятишки".

– Предви-и-ижу,– вскакивал на ноги Лопата Илья Самуилович.– Пророк тут выискался, ма-ма-мать твою,– последствия контузии особенно проявлялись, когда Илья Самуилович нервничал.– Продался за пайку фашистскую, га-а-ад. А еще учит-т-тель, в парт-т-тии состоял.

– А вы чей хлеб кушаете, уважаемый Илья Самуилович?– парировал осторожно Казаков.

– Ихний, гадский. Но это хитрость воен-н-ная. Чтобы силы в-вернуть и сбежать,– вопил на всю казарму Лопата, зная, что после ужина в роте офицеры отсутствуют, а стоящий на тумбочке дневальный вовремя предупредит об их появлении. Рядового же состава он уже давно не опасался, как и торчащего на пулеметной вышке немецкого пулеметчика, по-русски не понимающего.

Пулеметная вышка контролировала примыкающую к территории казармы, территорию концентрационного лагеря, заодно ненавязчиво присматривая за входной дверью казармы, после 22.00. Пулеметчик по-русски не понимал и стрелял после 22.00 без предупреждения во все, что шевелится на прилегающей к входной двери территории. В том числе и по крыльцу. А вот что происходит внутри казармы ему было безразлично. За месяц, проведенный вместе, личный состав Хиви, успел узнать друг о друге почти все, тем более что командование не препятствовало дружеским посиделкам, наоборот, всячески поощряя таковые. В распоряжение роты были предоставлены музыкальные инструменты – балалайка и гармонь, на которых разрешалось играть в любое время дня и ночи, чтобы военнопленные из примыкающего к казарме лагеря не сомневались в том, что живется Хиви хорошо. По этой же причине, командование сквозь пальцы смотрело на то, что отбой в роте Хиви производился несвоевременно, как и положено в не совсем военном коллективе. Разрешалось перемещаться по территории казармы сколько угодно и даже не гасить свет. Подъем в роте, как таковой, тоже отсутствовал и начинался в 7.00 – побудкой. Дневальный, включал свет и сообщал коллективу:

– Пора вставать. Приготовится к приему пищи,– прием пищи /завтрак/ начинался в 9.00 и коллектив вполне успевал к нему приготовиться. Распорядок дня в роте Хиви был щадящим, разумеется по причине самой, что нинаесть гуманной. Командование понимало, что ослабленные организмы Хиви, следует беречь. А чтобы заключенные, соседствующего с казармой лагеря, видели и понимали эту заботу, на крыше казармы огромными буквами разместили соответствующее разъяснение.– ИХ КОРМИТ ФЮРЕР.– Ее мог прочесть любой, даже самый слабовидящий военнопленный. А вот над пищеблоком концлагерным, разместили другую наглядную агитацию, в виде плаката на фанерном щите. Надпись, выполненная коряво и небрежно, гласила. – НАС КОРМИТ СТАЛИН.– Опять же, из самых благих побуждений – чтобы проклятья за скудный рацион, контингент сыпал не на голову Фюрера, а настоящему виновнику этого безобразия, отказавшегося признать бесспорный факт, что у него есть пленные. Заявившему на весь мир, что русские не сдаются и поэтому все кто сдался – просто предатели Родины. А предателей Родина, через Красный крест содержать не собирается. Начальник лагеря – гауптштурмфюрер Лемке – автор и идейный вдохновитель всех этих новшеств, с удовольствием перечитывал эти надписи и частенько повторял их уже совершенно без акцента.