Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 8 из 14



– Очевидно, мы оба её не знаем… здесь нет её документов, некоторых вещей, но их у неё вообще ведь немного…

– Пап, это бред… – говорит Алёша, – понимаю, ты сейчас… в общем, этого быть не может. Что-то другое случилось. Может, он похитил её и Митю, с него станется, с бандитской морды…

Тут мы услышали стук открывшейся входной двери, дверь в комнату тоже открылась, заглянул Стерх с Митей на руках:

– Ребёнка возьмите, я в снегу весь, пока через двор шёл… Почистить дорожку вам, белоручкам невместно? – рокочущим голосом проговорил он, как ни в чём, ни бывало.

Алёша подхватил Митюшу вялого и сонного в толстом комбинезоне и шапке. Сам Стерх раздеваться и проходить не собирался, остановился за порогом, в сенях, только куртку тряхнул, смахивая снег, но её, он, видимо, набросил только, чтобы пройти через двор по морозу и метели.

– Что уставились-то? – сказал он. – Лёлю не ждите, с Митей буду приезжать видеться, как и раньше, а Лёля со мной.

– Где сейчас Лёля? – спросил я.

– Как она могла Митю вернуть нам, а сама остаться… Чё ты несёшь? – вмешался Алексей, продолжая держать ещё одетого Митю.

– Мы улетаем завтра на Мадейру. Ей надо… отдохнуть… после аборта… – сказал Стерх, без тени смущения произнося это слово, от которого у меня мороз по коже… – И вообще от вас двоих, м…ков. Так что, понянчите сына, пока нас не будет.

– Куда вы улетаете, все рейсы задержаны, коллапс во всех аэропортах! – Алексей, прищурив веки, смотрит на него: – Где Лёля, сволочь?!

– Я за «сволочь» тебе зубы выбью! – прорычал Стерх, сверкнув на него глазами. – Мы из Пулкова полетим завтра вечером, если тебе интересно, а сутки побудем в Северной Пальмире… – и усмехнулся, очень довольный собой: – Не расстраивайтесь, докторишки, женщины любят богатых и удачливых, а не тех, кто выпал из обоймы. Счастливо оставаться!

С этими словами он вышел. Мы с Алёшей смотрели друг на друга в полном недоумении, потом Алексей, побледнев, сделал шаг ко мне:

– Раздень уже парня! – он отдал мне Митю и бросился вслед за Стерхом.

Но я последовал за ними во двор. Алёша несётся за Стерхом, поскальзываясь и падая:

– Стой! Где Лёля?! – закричал он, прикрикивая ветер, сквозь густой снег.

– Не понял что ли? – Стерх обернулся уже у своей машины. – У меня дома Лёля! Во сне её увидишь теперь, рыжий!

– А ну стой! Что ты врёшь мне, слова правды не сказал, сука… Где ты запер её?! – Алёша подбежал уже к самой его машине, но Стерх оттолкнул его с силой и Алёшка полетел в сугроб, пока он выбирался оттуда, Стерх уже, взметнув колёсами два веера снега, выехал из нашего тупичка.

– Папа пай… – тихо говорит Митя. – Киюска, папе бой?

Мы вместе смотрим, как Алексей выбрался из сугроба весь белый, густо облепленный пухлым снегом как ватой.

– Нет, папе не больно, ты не бойся, малыш. Вон он идёт к нам, – успокоительно сказал я.

– Папа… – тихонько произносит Митя, глядя как тот отряхивает снег.

Я посмотрел на малыша, а ведь у меня есть, у кого спросить, что же случилось здесь:

– Митюша, где мама? – спросил я самого правдивого свидетеля, какой только может быть.

Он вздохнул серьёзно:

– Мама забое, – у него делается такое личико, что я понимаю, что он сейчас заплачет.

Мы все трое вернулись в дом, молча раздели, начавшего хныкать Митюшку, едва сняли комбинезон и шапку, он попросил пить и жадно, обливаясь, выпил полстакана воды, после чего окончательно осовел, и Алёша, выпросив у меня, отнёс его наверх, уложить в кроватку…

Как дорого нам стоит ложь чужая,

Какой дешёвой представляется своя.

Мы лжем, как дышим, и, не замечая,

Что ложью отравляем даже Небеса.

Мы лжём любимым, чтобы лучше им казаться,

Мы лжём себе, для той же глупой цели.

Мы и в молитве тоже лжём, надеясь, что Он это не заметит

и всё простит, как всё прощает детям неразумным всем своим.

Мы лжём от страха,

Лжём от любви,

Для выгоды – всегда.

для выгоды никто не скажет правды.



И где остановится?

Где нам найти границу лжи?

Мы задыхаемся и топим в лжи друг друга,

Детей, родителей, и всё вокруг замазываем ложью безнадёжно.

И так, что после мы не можем верить самой чистой истине

и самой честной правде…

… – Что ж не привёз похвастать красоткой молодой? – усмехается злыми тёмными губами Мымроновна. – Не отвечает теперь? Знаешь, как говорят: «Муж в Тверь, а жена в дверь!»

Я обернулся к ней:

– Знаешь, что на этот счёт говорят старые ловеласы? – я улыбаюсь. – Лучше впятером есть прекрасное пирожное, чем одному дерьмо.

– Так я дерьмо стало быть?! – воскликнула Галина, вскипая ни того ни с сего.

– Строго говоря, тобою я ведь не одиночку угощался, а Галя? Или ты Виктора совсем сбросила со счетов?

– Ну… ты на Виктора не переводи! Нашёл соперника тоже мне! – запальчиво восклицает Галина.

Я недоумеваю уже, правда, перебрала, похоже, новая завкаф.

– Ты чего взъелась-то? Хороший вечер вроде был…

И вдруг она бросилась мне на шею, посреди метели, вьющейся над ночной Москвой это как-то особенно нелепо:

– Кирилл! Уезжаешь… расстаёмся навсегда! Я… как же так?! Кирилл! Столько лет… – неожиданно она зарыдала в голос, что называется, заголосила. Вот глупость…

– Да ты что, Галя… – я растерянно пытаюсь отвертеть её руки от своей шеи, так неожиданно она вдруг напала, что я оказался не готов ответить. Выпила лишнего, уже, несомненно.

…Моя растерянность привела к тому, что мы оказались в арбатской квартире… Галина ведёт себя сегодня, как не вела никогда, будто она курсы обучения мастерству секса какие-то абсурдные прошла или сплошь эротические фильмы смотрела в последние месяцы. Всё это фальшиво и глупо, от этого неприятно. К тому же Галина берётся ещё и за допрос: «делает тебе так твоя молодуха?», кошмар…

– Может она и красотка, но я-то в этом ас, а Кирилл? – чрезвычайно удовлетворённо она завершает свой утомительный уже марафон, чувствуя себя, очевидно, чемпионкой длинных дистанций…

Вот за это мне и наказанье теперь – скотство я так и не изжил… Конечно, можно было, наверное, отвязаться от Галины как-нибудь, но я… так было привычнее и проще. Главное – проще…

…Я встал, Митя спит, но носик сопит, простыл, должно быть… Я потрогал лоб, действительно горячий, правда, во сне не поймёшь… завтра разберёмся.

Лёля… всё могло быть, но чтобы она бросила Митю… но ведь уезжала же со мной на море…

…Солнце греет кожу, я чувствую, как пахнут, высыхая на солнце, Лёлины волосы…

– Это хреновый способ, папачи, – голос Алёши за спиной заставил вздрогнуть и пролить водку мимо рюмки.

– Ты… чёрт! – выругался я.

– Я вовсе не чёрт, я ангел-Хранитель скорее, – невозмутимо отвечает мой сын, глядя на меня от двери в кухню. – Я тебе спиться не дам, придумал тоже… тем более что ты пробовал уже… Держать надо было молодую жену, что ж ты…

– Ну… позлорадствуй теперь, в своём праве, – я сел на стул, сдаваясь, Алёша убрал бутылку обратно в морозилку, где она болталась среди мороженого мяса и ягод. – Ты тоже не удержал… – не мог не добавить я со злости, что он не дал мне выпить.

– Дурак был, вот и не удержал, и папу умного не слушал. Пока слушал, всё было… – он вздохнул и сел напротив меня.

– Как на диване спалось? – спросил я.

– А ты что, в свою постель пригласить хочешь? – засмеялся Алёша.

Но потом добавил уже без улыбки:

– Плохо спалось, но диван хороший, мысли плохие…

Я смотрю на свои руки, лежащие на столе, так же точно невольно положил свои ладони и Алексей.

– Митя сказал, что мама заболела, – сказал я.

Он вздохнул и сказал глухим голосом:

– Что ребёнка не будет, ясно, но… думаю, это был спонтанный выкидыш, вот и «мама заболела», – он посмотрел на меня.

Но я не поднял головы, как каменное ярмо придавило мне затылок.