Взлёт без посадки

Я записала всю беседу. Мне показалось можно дать послушать разговор Бортневу. Он ведь отгадал. Надеюсь, ему будет интересно.

Пока я нашла Костю, пришлось обежать почти всё Останкино. Он как-то грустно притулился на подоконнике и цедил свою папироску.

– Костя, я записала всю беседу продюсеров с официанткой. Хотите послушать? Вы…

– Извини, Ляля, не хо-очу. Ни видеть, ни слышать их всех не желаю. Извини.

– Неважно, всё равно пригодится. Вы чем-то расстроены?

– Пойду к ребятам во «Взор». Там так шумно, кажется, там веселее. Пойду, подзаправлюсь оптимизмом.

Я постояла минуту и помчалась за Бортневым. Мне тоже хотелось радости, особенно после мерзкого привкуса, оставшегося от разговора продюсеров в кафе.

Стас лежал на кушетки, а вокруг суетилась вся группа…

– Что такое? Теперь господин ведущий будет вести программу лёжа. Новый подход, – пытался шутить Бортнев, но постепенно улыбка с его лица сползала.

– Он…

– Да вижу, – тихо сказал Бортнев. – Что вы обычно делаете в таких случаях?

– Есть один способ – голову под холодную воду и крепкий кофе, – печально ответил Лёва.

– Несите кувшины с ледяной водой и достаньте снег, – командовал Костя.

А почему не отвести его в туалет? – вяло спросил Гурвинек.

– Чтобы всё телевидение через полчаса говорило о пьянице Клёнове и отстранили его от эфира. Двери заприте.

– Чем ещё помочь? – суетились ассистентки, принесшие воду и снег.

– Теперь отвалите все. Оставьте нас. Только клеёнку подстелите какую-нибудь и приготовьте сухую одежду.

Вся группа столпилась у двери, но Бортнев так гаркнул на них, что всех смело за секунду.

– Ляля, ты останься. Поможешь.

Бортнев снял смокинг и бабочку и долго лил на Стаса ледяную воду, а я растирала лицо снегом. Минут через пятнадцать Стас начал приходить в себя, отмахиваясь от нас и пытаясь принять сидячее положение.

– Ляля, кофе очень крепкий, – Костя был бледный и напряжённый.

– Оставьте меня, – кричал Стас.

– «Тёпленькая», не пойдёт. Терпи, алкаш. Чего тебя так развезло? Ляля, сухую одежду найди и разотри его.

Я готова была даже прыгнуть из окна, лишь бы быть рядом с Костей.

– Сегодня годовщина смерти моего сына. Алёнка пьёт. Я тоже. Ты же знаешь, русский человек горе заливает водкой.

– Стас, ты ведущий лучшей программы на ТВ. Ты пример для многих. Ты открыл это новое видение. Ты не имеешь права. Знаешь, мой отец говорил: «Больно тебе, страшно, тяжело, беспросветно – терпи. Никто не должен этого видеть и чувствовать, что ты уязвим.

– Твой отец кто был, потомственный ученый – человек высокой культуры, а мой – пьяница и мать пьяница. Нам ваши высокие чувства не понять!!!

– Брось ёрничать. Ты всё можешь, умеешь и способен держать себя в руках. Иначе ты сам будешь себя презирать.

– Я уже презирал себя, когда вёл пропагандистские программы на радио. Тошнило. Мы врали в каждом слове. Тогда начал попивать.

– Сейчас ты имеешь возможность формировать новое мнение целой страны. Тебя любят, уважают и прислушиваются. Не дай им себя убить. Всё, встал и пошёл работать, – Костя рванул Стаса с дивана и закричал – все заходите. Мы закончили водные процедуры. Нам легко и тепло. Стас командуй.

Костя быстро покинул студию «Взора».

– Там всё в порядке? – трусовато спросил Лёва.

– А что-то случилось? Текст учите, двоечники, – Костя поцеловал каждого в макушку и вошёл в продюсерскую.

– Алло, Константин здравствуйте, это Элла Маковская. Я давно добиваюсь с вами интервью, но вы всё время заняты или просто не желаете со мной общаться.

Бортнев включил телефон на громкую связь, так, что все, кто находился в продюсерской, имели возможность слышать разговор. По ходу того, как Маковская настойчиво уговаривала Ведущего, Костя строил всякие рожицы, раскланивался в сторону телефона, пританцовывал и одновременно снимал смокинг. Присутствующие в комнате умирали от смеха, стараясь делать это тихо в ладонь или отворачиваясь в сторону, но, тем не менее, подсматривая за Костиной игрой.

– Я счастлив, слышать вас, Элла, но есть одна проблема – я в Москве, у меня запись за записью, и я очень сосредоточен. Трудно перестроится так быстро.

Бортнев нагло лгал. Он был способен перейти от одной темы к другой с такой же лёгкостью, как прима-балерина сделать тридцать два фуэте.

– И, тем не менее, я прошу уделить мне немного времени, – резко поменяла тон Маковского с требовательного и самоуверенного на просительно-умилительный.

– Не могу отказать такой «нежной» женщине, – продолжал изгаляться Костя.

Все знали, что журналистка Элла Маковская жестокая, лживая и безжалостная дама. Но Бортнев был не тот противник, которого ей было легко победить. Костя отомстит ей за всех, кого она опорочила, пригвоздила и отшлёпала, как жестокая воспитательница в детском саду. Она не любила и не жалела никого из тех, кто был с ней откровенен и честен. Маковская каким-то образом переворачивала все беседы так, что люди, с которыми Элла общалась, превращались либо в монстров, либо в бездарностей, незаслуженно вознесенных на Олимп. Знали и то, что она делает проплаченные материалы. Но Бортнев не та фигура, которую можно как короля легко превратить в пешку.

– Тогда когда же вы изволите уделить мне внимание? – пыталась иронизировать журналистка.

– Насколько я знаю, вы хотите создать атмосферу Каннского фестиваля. И на пляже, почти в неглиже я буду размышлять о высоком искусстве. Замечательно. Тогда приезжайте в Останкино. В наших павильонах, да и у бутафоров и костюмеров мы сможем подобрать интерьер и костюм для солнечного летнего дня. С морем сложнее, но шумовики помогут, создадут звук. Так вас устроит, милая? Ваши статьи, как и декорации и есть фантазия на любую тему, о любом человеке. Вам же всё равно, какой объект перед вами. У вас в голове своё кино. – Костя курил и пил кофе, при этом громко прихлебывая и шумно выпуская дым.

Чувствовалось, что Маковская на том конце телефонных волн готова была уже сгрызть подушку, но держалась из последних сил.

Я представила себе, как она будет готовиться к этому эпохальному интервью.

На следующий день в Зимнем саду, созданном для начальства, но для такого случая охотно предоставленного для Маковской, которое начальство побаивалось, было декорировано под Лазурный берег.

Все, кто был свободен от работы, собрался за одной из стеклянных стен, чтобы хотя бы посмотреть на удивительное зрелище.

Костя в шлёпанцах, панаме и с полотенцем через плечо, давал интервью знаменитой скандальной журналистке Маковской. Они сидели в зимнем саду среди тропических растений на элегантной бамбуковой лавочке.

Я всё ж нашла место, откуда было и видно и слышно их общение. Над стеклянной стеной была очень маленькая полочка. На неё я и забралась. Через пару минут рядом самой я увидела Голубеву, которая как эквилибрист добралась до меня.

– Мы провалимся, – прошептала я.

– Вряд ли. Но так будет даже смешнее, – «успокоила» меня Ирина.

– А теперь ещё одно письмецо. Не уверена, что оно вам понравится, – съязвила Маковская и достала листок.

– Вот, – она показала в телекамеру листок с детским круглым почерком и пришпиленная скрепкой фотографией девочки лет десяти. Его прислала нам Алёна Кундилова из Нальчика.

«Нелегко в одиннадцать лет писать такому взрослому человеку, и всё-таки: я вас ненавижу. Вы заменили надежду фальшивой иллюзией, а милосердие превратили в свой жадный и грязный бизнес…»

– Это писала девочка десяти лет? Какой слог, – восторгался Бортнев.

– Адрес есть в редакции, – тут же парировала журналистка.

– Я не сомневаюсь, – Костя посмотрел в камеру и сказал: – Иллюзия выше реальности. Когда-нибудь Алёна, ты это поймёшь. Милосердие – это религия, но церковь – это уже бизнес. Попробуйте их разлучить, – Бортнев встал, вытер лицо полотенцем, сбросил шлёпанцы и панаму. – Больше Элла, ко мне не подходи. Я тебя видеть не хочу. В этот раз ты плохо написала. Ребёнка приплела, ты б ещё грудничка достала, который помнит, что было в утробе матери. Где взяла девочку с таким «изящным русским языком» или для достижения цели все средства хороши. Только никак не пойму, какова твоя цель. Уважать тебя всё равно никто даже не пытается, – сказал он невозмутимой, но бледной Маковской и пошёл сквозь, толпу официантов, техников и зевак, окружавших съёмку.