Мемуаризмы

Наконец стемнело. На экране появились «Новости дня». И тут парень засунул свободную руку под лифчик девушке. Боря в определенных случаях обладал хорошей фантазией. Он увидел себя в такой ситуации, свою руку на женской груди… Это видение мучила его весь сеанс.

Пара так и просидела полтора часа – не шелохнувшись. Им было хорошо и комфортно. А в голове Бори пульсировала только одна мысль – скорей бы повзрослеть!..

Увы, время движется по своим законам, и на желание подростков ему плевать. А золотые рыбки в Черном море не водятся, и говорящие щуки тоже.

Сострадание

Городская молодежь увлеклась куренем анаши. Её называли планом. Тогда наркотики еще не попали в число запрещенных удовольствий. Как и положено, первым пристрастился к плану Гарик. И расхваливал его действие постоянно. Боря, всегда подражавший Гарику, не удержался, попросил папиросу.

– У меня планчик кончился. Пошли к Фиме Безлапому, – сказал Гарик.

Фима Безлапый – это дилер. Почему его называют Безлапым, никто не знал, возможно, у него отсутствовала рука. Но для его профессии и одной хватало. Лично его Боря и Гарик никогда не видели, видели только руку, берущую деньги и отдающую товар. Коробка из-под леденцов, наполненная анашой до краев, стоила 25 рублей – два с полтиной после девальвации. Деньги небольшие.

Пошли. Безлапый жил на ул. Пастера, на первом этаже. Постучали по подоконнику. Из-за занавески появилась ладонь, приняла деньги, выдала коробку с планом.

– Этого нам хватит на месяц, – сказал довольный Гарик.

Анаша оказалась качественной, немного похожей на пластилин. Ушли в парк, уселись на скамейке. Гарик забил косяк, пустил по кругу. Боря несколько раз затянулся, но ничего не почувствовал.

– Покури еще, скоро заторчишь, – пообещал Гарик. – Сразу не выдыхай.

Боря последовал совету, затем поднял голову. Огромная луна пробивалась сквозь шевелившуюся листву. Свет луны и танцующие листья создавали какие-то меняющиеся узоры. Боря засмотрелся. Гарик вернул его в реальность, отобрав папиросу.

– Хороший планчик… вставляет. – Гарик с наслаждением затянулся и запел:

      Искры камина горят, как рубины,

      Тонут вдали огоньком голубым.

      Из молодого, цветущего, юного

      Стал я угрюмым, больным и седым…

Боря представил себе Гарика седым и больным, ему стало его жалко, и он заплакал…

– Вот ты и заторчал, – сказал Гарик.

– Ничего не заторчал, – сказал Боря. – Мне просто тебя жалко.

– А мне тебя, – заявил Гарик и тоже заплакал.

Великой силой обладает чувство сострадания, господа.

Стиляга

В страну приехал европейский секс-символ, известный французский шансонье Ив Монтан. Он пел, непрерывно двигаясь. Движения выглядели эротическими. Советский Союз был страной пуританской; считалось, что эротика аморальна. Советские певцы не смели даже шелохнуться на сцене.

Молодежь влюбилась в Монтана. Гарик перевел песню француза «Се си бон» на русский язык, не зная ни слова по-французски, но зная мелодию и чувствуя ритм. Он пел её с французским прононсом так:

      Сесибо,

      Жёпа как абажюр.

      Я совсем не тужю,

      Что на тебе лежю…

Но речь не о Монтане, а о том, что посещение им Москвы образовало трещину в монолите железного занавеса, и в эту трещину проник фестиваль молодежи 1957-го года в Москве.

Фестиваль принес в Россию детей «разных народов», узкие брюки, цветные рубашки, обувь на толстой подошве, буги-вуги и рок эн ролл, песни Элвиса на рентгеновских снимках, прическу «кок», девичьи юбки колоколом и т.д. и т.д.

Фестиваль проходил в Москве, но Одесса не осталась в стороне. Гарик и Борик самостоятельно заузили брюки. То, что из этого получилось, походило на галифе. Затем Гарик достал у греческих моряков рубашки красного цвета и яркие галстуки. Борису достался галстук невероятной красоты: на ветке, пересекающей зеленый фон, сидел большой попугай. Этот галстук, дополненный коком и серой фетровой шляпой, завершил преображение четырнадцатилетнего парнишки в стилягу. Подводил только рост; в те годы его рост не превышал метра шестидесяти сантиметров вместе с шляпой.

Когда в таком виде Борис предстал перед родителями, у них случился шок. Даже бабушка, всегда и во всем поддерживающая внука, на этот раз притихла. А мать, немного придя в себя, начала войну за нравственность сына.

– Ты что, в таком виде собираешься явиться в школу?!..

Боря взглянул на отца. Взгляд у отца был умоляющим. Да Боря уже и сам понял, что отстаивать свое право на внешний вид гибельно. Поэтому он не сопротивлялся, когда мать отобрала галстук, рубашку, шляпу и выдала новые брюки.

Боря удар перенес мужественно и тут же придумал контрдействие. С помощью Гарика утраченные вещи заменили новыми. Боря договорился с приятелем, что будет заезжать к нему до занятий и переодеваться, а вечером переодеваться обратно. Благо, он учился во вторую смену.

Гарик согласился на это за умеренную плату: ничего личного, только бизнес. А Боря освоил способ мимикрии под обстоятельства, пригодившийся ему в будущем.

Диалог в очереди к врачу

– Да, в Париже были. В Лувре. Смотрели картины.

– Понравились?

– Нет. Джоконда маленькая, и к ней не протолкаться. Думали, посмотрим другую, которая Мона Лиза. Два часа искали и не нашли.

Мимикрия

Говоря о мимикрии, Борис вспомнил историю, происшедшую спустя двадцать пять лет в подмосковном Доме творчества писателей. Он приехал в Малеевку в ноябре на семинар драматургов. Дом творчества состоял из центрального корпуса и нескольких двухэтажных коттеджей. В каждом коттедже четыре однокомнатных квартиры, по две на этаже. От коттеджей к центральному корпусу, где находилась столовая, вела аллея, обсаженная тополями. На ветках тополей толстым слоем лежал белый до синевы снег: Малеевка просто утопала в снегу. Свет фонарей, установленных по обе стороны аллеи, освещал в темное время суток дорогу, снег хрустел под ногами, морозный воздух бодрил… Черт бы побрал подмосковную зиму! Ты настроился месяц отдохнуть от сырой приморской погоды, а тут климат и атмосфера рождают в тебе излишнюю тягу к творчеству. Естественно, что такой климат привлекает зимой в Дом творчества разных московских и иногородних писателей, не желающих противиться творческим позывам.

Борису выделили квартиру в самом дальнем от столовой коттедже. По случайности, в противоположной по этажу квартире поселили приморского поэта Славу Пушкина с подругой, поэтессой Галей Ч. Известность ей принесли строки:

      Очень трудно не заметить

      Вам моих влюбленных глаз.

      У меня медовый месяц

      И уже не первый раз!

И это, представьте, во времена, когда в тренде была крепкая семья! Галя, как следует из стихотворения, на семейные ценности плевать хотела. Её – истинного поэта – больше интересовал энергетик, способствующий полету эротической поэзии.

Во Владивостоке Слава с Борисом виделись крайне редко, а в Подмосковье столкнулись нос к носу. Встретились, повеселились, в полночь разошлись по квартирам. В пол седьмого утра Бориса разбудил тревожный звонок в дверь. В дверях стояла Галя.

– Славка в душе, а мне не пишется. В голове пусто, строчки не выдавить, – сказала она и протянула Борису распечатанную бутылку водки. – Пусть постоит у тебя. А я утром забегу, глотну соточку, чтобы мозги разморозились.

– Хорошо.

Борис отнес бутылку в холодильник и завалился спать – до завтрака оставалось еще два с лишним часа. Но поспать не удалось. В семь снова раздался тревожный звонок. В дверях стоял Слава с початой бутылкой водки.

– Спрячь! – Он отдал бутылку Борису. – Пытался писать – не получается. Я утром, пока Галя в душе, заскочу, выдашь мне сто пятьдесят. Вдруг поможет.

С того дня Слава и Галя по очереди будили Бориса. А затем они, влюбленные и веселые, шли по аллее на завтрак и громко пели. Из их ртов вырывал пар, разящий алкоголем, что вызывало у семейных обитателей Малеевки вполне объяснимую зависть.