Страница 19 из 22
– По…
Эльф зашатался и глотнул воздуха. Двое из присутствующих схватились за кинжалы и шагнули вперёд. Солдаты из кольца оцепления тотчас развернулись – и ощетинились пиками в их сторону.
– По…роть?
– А как вы думали, рий Пантанюэль? Это и есть смягчённое наказание. Я проявил милость, оставляя в живых преступницу, которой полагалось бы, по меньшей мере, лишиться головы. – Его светлость с удовлетворением отметил, как у партии «знающих» забегали глаза. Фавориты королевы, кося на вооружённых солдат, нехотя отпустили оружие. – Либо быть четвертованной. Но, принимая во внимание стремление к миру и взаимному уважению между нашими государствами, я приговорил её лишь к прилюдной порке. Пятнадцать плетей. И даже без отрубания руки, поднявшей на меня оружие. Этого достаточно, чтобы и соблюсти букву закона, и покарать в назидание тем, кому не нравится моя скромная персона. Я всё сказал. Приведите обвинённую!
Теперь дроу вряд ли можно было назвать тёмными. Щёки одних отливали багрянцем стыда – это у меньшинства, несведущего в истинной сути происходящего, остальные побледнели до синюшности. Вот только с чего: с досады, что неугодную им королеву не вздёрнули нынешней ночью на ближайшем суку и не лишат белокурой головы в ближайшее время? или от стыда и возмущения? Ведь только что на их глазах свершится святотатство: низменная плеть, орудие палача осквернит благороднейшую плоть эльфийки! Аристократки! Короле…
Двое солдат выдернули из ближайшего шатра женщину со связанными за спиной руками, в изрядно помятом, чересчур воздушном для леса платье. Причёска её за ночь пришла в совершеннейшую негодность, под глазами темнели круги… но, в общем-то, она была узнаваема. Зря герцог надеялся, что к утру вторая личина спадёт сама. Хоть бывали на его памяти и такие случаи, когда рассветное солнце развеивало заклинания ночи…
– Риа Сандриэль! – потерянно ахнул Первый. – Но как… Я же сам видел вас нынче утром в шатре её величества! Вы не могли, не можете быть здесь! Это не… вы? Ваша светлость, господин герцог, уверяю вас, это не она!
– Не она, разумеется. – Герцог с удовлетворением кивнул. – Я не просто так упомянул недавно о самозванстве. Взгляните на эту особу, господа высокие эльфы! Насколько мне известно, риа Сандриэль – настоящая! – славится безупречной репутацией верной жены, счастливой в браке, и матери троих дочерей. Её бы примеру – да следовали остальные… И вот эта особа, которую вы перед собой видите, особа, так и не назвавшая своего настоящего имени, посмела бросить тень скверны на столь уважаемую женщину! Нет, господа, не знаю, как это зовётся у вас, дроу, а у нас подобное деяние само по себе заслуживает наказания, как опорочивание чести и достоинства.
Возмущённый ропот пробежал по ряду «незнающих».
– Пусть скажет…– выкрикнул один из них: судя по синим камням на венце и таким же сапфировым глазам – возможный родственник подлинной фрейлины. – Пусть назовётся! Я не позволю какой-то негодяйке позорить честь нашего рода!
Ох, как вскинулась та, что до этого называлась фрейлиной! Как сверкнули её глаза, вспыхнувшие на миг зелёным! Как задрожали и отступили фавориты!
– Не хочет – пусть молчит, – сказал, как отрезал, герцог. – Обещаю, досточтимый рий Тавриэль, после завершения наказания у вас будет полная возможность выяснить это самому.
Он выдержал паузу.
– Итак…
Заложив руки за спину, обвёл присутствующих нехорошим взглядом. Смолкли все. И те, кто порывались выступить в защиту самозванки, не желая отдавать эльфийскую кровь на поругание, и те, кто, пряча глаза, уже бурчали о справедливости возмездия: дескать, что вы хотите, благородные рии? Что заработала, то и получит, знала, на что шла… Замолчали. И в этой тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием осуждённой, «самозванку» потащили к столбу. Чуть ли не на руках, потому что ноги у неё подкашивались.
«Ну же», – подбадривал мысленно герцог, «Ну, вы, трусы! Неужели никто больше не вступится, не защитит? Где же ваша хвалёная честь, выручка, где рыцарство, когда прекраснейшую и благороднейшую из соплеменниц вы сами отдаёте мне на заклание? Псы позорные… Знать бы только, для кого вы освобождаете её трон…»
Момент был кульминационный. Королеве – а сейчас герцог окончательно уверился, что перед ним сама Аквитель Восьмая – достаточно было только назвать себя. И тогда, как бы он ни жаждал, откровенно говоря, расквитаться с мерзавкой – отпустил бы сразу. Ибо особа монаршьего звания герцогскому суду неподсудна и отвечает лишь перед собственным кабинетом министров, да ещё, разве что, перед Европейским Трибуналом, специально созываемым. Одно слово Поднебесной, всего одно слово! И женщина была бы свободна.
Правда, окончательно потеряв лицо в глазах собственного народа. Потому что, оставаясь поротой, но неузнанной, она ещё имела какой-то шанс на замятие некрасивой истории… А главное – на сохранение короны.
Но в любом случае – тёмным эльфам было бы уже не до оспаривания прав на чужую территорию.
Слово, одно лишь слово!
Оно прозвучало. Но не то, которого ожидал Жильберт д'Эстре.
Почти белой от страха, трясущейся крупной дрожью, но так и не разомкнувшей уст, ей уже привязывали руки к скобам на столбе, когда со стороны эльфийской делегации раздалось твёрдое:
– Стойте!
Вопросительно приподняв бровь, его светлость сделал знак солдатам – обождать. Дроу заозирались с неописуемым выражением на лицах: кто это среди них такой дерзкий выискался? Поспешно расступились, словно отшатываясь от высокого, даже по меркам их роста, эльфа. Герцог тотчас узнал его. Это был тот самый, «просветлённый» братом Туком, что забрёл накануне в лагерь. Но от бывшего скандалиста в нём мало что оставалось. Исчезла надменность во взоре, присущая многим его землякам, черты лица стали твёрже: это был уже не полуюноша-полумужчина неопределённого возраста – а герцога, откровенно говоря, всегда бесило эта неестественная моложавость, которой многие зрелые и пожилые дроу прикрывали почтенные года. Тот, кто сейчас подал голос, отщепившись от струсившего большинства, стал вдруг разительно походить на человека – ибо эльфам не свойственна печать скорби на лице, они всё больше хорохорятся и делаю вид, что всё у них прекрасно. А у этого в глазах плескалась боль
– Ваша светлость и вы, рии, – он сдержанно поклонился. – Будет ли мне дозволено высказаться? – Дождался кивка герцога. – Ваша светлость! Не смея оспаривать справедливый приговор, я хочу воспользоваться правом, существующим в наших, островных законах. Раз уж вы с самого начала сказали, что хотите согласовать своё решение с нашей стороной – позвольте мне дополнить молчаливое одобрение своих соплеменников небольшой поправкой.
Его светлость насторожился. Но ответил традиционной фразой:
– Если ваше предложение не воспрепятствует исполнению приговора, оно будет принято. Говорите, рий, мы слушаем вас внимательно.
– Ваша светлость, согласно законом Поднебесных Островов, если найдётся доброволец, желающий разделить наказание приговорённому или полностью взять его на себя, его просьба подлежит удовлетворению. Я хочу занять место этой женщины и принять полагающиеся ей плети.
Воцарилась тишина. Только слышно было, как точат дятлы в лесу да шумят кроны. С минуту герцог молчал, испытующе разглядывая просителя. У того же ни один мускул не дрогнул на лице.
– Разделить – или полностью? – только и уточнил Жильберт д’Эстре. Этого тоже требовали формальности.
– Полностью.
Шумно вздохнул брат Тук. Зашептались отмершие от временного ступора эльфы. Среди солдатни прокатился говорок… с уважительной такой интонацией…
«Не перевелись ещё…» – с каким-то облегчением подумал герцог. И сделал знак солдатам: отвязывайте, мол, чего уж там. Пожилой капрал только крякнул, глядя, как рослый сильный мужчина-эльф твёрдым шагом сходит с помоста перед павильоном прямиком к позорному столбу, на ходу стаскивая перевязь шпаги, камзол, снимая через голову рубаху… Он просто обхватил столб руками, ясно давая понять, что привязывать его не стоит. Бывалый капрал покачал головой – и солдаты с ненужными верёвками в руках отступили прочь. Остался один, здоровяк, с семихвостой плетью в руке, вымоченной за ночь в особом растворе для большей гибкости.