Страница 24 из 35
В голове был страшный кавардак.
Все события, что произошли после моего участия в ритуале, выстраивались в новые связи с прошлым, давая мне увидеть более полную картину.
А ещё эта слабость, мешающая подняться и рассмотреть что-то кроме потолка. Но самым неприятным было всё что произошло с моими рыжиками. Не узнала, ничего не ощутила, лишь голоса показались знакомыми, да ещё наговорила гадостей Гору и поддалась на провокацию Сида.
Может послушать Катю и сбежать в её академию? Трусливо, да. Но я и не позиционировала себя как героя без страха и упрёка.
А как же дети? И пусть они не родные, но… они стали мне нужны, они стали мне близки и бросить их, как оставить часть себя.
На секунду представила, что больше не увижу ангелочка и демонёнка, и не встречу больше моих рыжиков. Вот совсем и никогда. И такая тоска накатила, воздуха в лёгких стало категорически не хватать, а из глаз непроизвольно потекли слёзы.
И кого я обманываю, своим желанием сбежать, если они все мне нужны?
Два одеяла я кое-как спихнула со своей ослабевшей тушки. Сразу стало холодно, одеть меня никто не удосужился. Первый шаг по прохладному каменному полу, отполированному до состояния катка, отразился волной болезненного покалывания в стопах и икрах.
Я находилась в лаборатории. Белые гладкие стены и пол, несколько столов с оборудованием, магические светильники источали белый свет, сейчас приглушенный, но не ставший от этого приятнее.
Я завернулась в простынь, что лежала поверх одеял и, видимо, сохраняла тепло. Краем мозга я решила, что ходить совсем без ничего по чужому дому — не комильфо. Как показала жизнь, я правильно решила.
Расстраиваться из-за того, что никто не сидит у моей постели не страдает в ожидании моего пробуждения, не стала. Не удивлюсь если рыжики чистят мир от сектантов, надо же мальчикам истребить своё состояние беспомощности, а лучший способ — это локальная война.
Память услужливо подкинула воспоминания моего пленения, как со мной обращались, как убили на моих глазах нагу. И я поняла, что ни в коей мере их не осуждаю, а даже активно поддерживаю.
Зато теперь встало на место нежелание ребят рассказывать про девушку на паланкине и реакция окружающих.
Увлечённая рассуждениями, я медленно, опираясь на стеночку и часто останавливаясь, выбралась из подвала.
Что должно было меня насторожить, так это повышенный уровень шума. Ну такой привычный нам всем гул нескольких мужских голосов. Когда говорят не громко, но все разом, и создаётся впечатление, как будто рядом растревоженный улей.
Я целенаправленно ползла в сторону шума, желая выяснить, а где, собственно, мои мужчины, в количестве четырёх особей. Дверь в комнату открыла с шумом, почти упав в проём. Гул смолк, и пар сорок мужских глаз скрестились на мне. Я судорожно вцепилась в края простыни, норовившей сползти с меня в такой неудобный момент.
— Мари. — Сид оказался возле меня, спустя несколько секунд. Взволнованный, обеспокоенный моим состоянием, он заглянул мне в глаза. — Как ты себя чувствуешь?
— Терпимо. — я слабо улыбнулась, тронутая его заботой.
Он повернулся к гостям и, обняв меня со спины, рукой придерживая предательницу-простыню, сказал:
— Позвольте представить вам мою невесту, Марию. Наш союз был одобрен Матерью. — он внимательно осмотрел собравшихся, часть из которых оказались явно недовольны его последней фразой.
Гор сидел среди собравшихся. Его взгляд сказал мне больше, чем я хотела знать. А если принять во внимание, всё то, что я сказала ему раньше, картина выглядела совсем отвратительно. Я сама сказала, что это просто секс, и в тот же день приняла предложение Сида. Боже мой, такой паскудой я себя ещё никогда не ощущала.
А в то же время глазах окружающих мужчин разгоралось понимание, что жених то один, а в их обществе более многозначные союзы, и у кого-то может появиться шанс.
Я не читала их мысли, но каким-то образом улавливала общий настрой. Кстати, не у всех этот настрой был. Где-то половина мужчин смотрела на меня, чтобы просто посмотреть. Но вторая половина, уже, мысленно, стянула с меня простыню, а несколько самых резвых уже ощупали.
Почти сгорая от нескромных взглядов, я решила расставить все точки над i.
— Гор, ты не проводишь меня к нашим детям? — я извиняясь посмотрела на Сида. А он с затаенной радостью и некоторой опаской, на грани слышимости спросил:
— Ты всё вспомнила?
Я лишь тихонечко кивнула.
***
Я лежала на руках у Гора, а он осторожно нёс меня к себе в спальню. Молча. Я не знала, как начать разговор. Когда мы уходили, Сид обронил, что дети с бабушкой и скорее всего спят, так что не стоит их сейчас беспокоить. Но был проигнорирован братом.
Я осторожно вдыхала запах мяты, спрятав лицо у моего мужчины на груди. Моего ли? Мужская гордость странная штука. Когда мужчина влюблён, бывает, что он и не помнит о ней, но стоит по ней потоптаться, как мужчина вспоминает о её существовании и начинает её холить и лелеять.
Я всё-таки призналась себе, что мне нужны мои рыжики. Пусть с запозданием, на несколько дней потеряв себя, забыв кто я. Забыв о своих страхах.
Но сейчас меня тревожил лишь один из них. Не разрушила ли я свои сено-собачьим поведением, ту искру влюблённости, что разгоралась у Гора?
И всё-таки я не выдержала, когда мы достаточно удалились от гостиной, в которой заседали василиски, и спросила:
— Гор. Ты сердишься?
Он чуть ускорил шаг. Я спинным мозгом или каким-то новым магическим анализатором ощутила его раздражение.
— Прости меня. Но ты пойми, я была не в себе.
— Молчи. — ровный, холодный, пробирающий до костей голос, убивал последние искры надежды на положительный исход предстоящего разговора.
Запах мяты теперь ассоциировался со холодом, и мне казалось, что ледяная корка покрывает мою душу. Неприятный комок образовался в горле, и сколько я ни сглатывала, никуда не девался. Весь оставшийся путь мы провели в молчании. Я очень старалась не разреветься. Но одна мысль о том, что я ещё больше его буду его раздражать шмыгающая красным носом и потоком из опухших глаз, с каждой секундой, лишь ухудшала моё состояние.
Он быстро занёс меня в комнату, заклинанием, которое я теперь чётко видела, заблокировал дверь и усадил меня на кровать. А сам ушел в боковую дверь, которая удачно терялась на фоне желтых камней, в отличие от ярко-желтой двери в ванну.
Спустя минуту из-за двери раздалось несколько глухих ударов, а затем вышел Гор, с хмурым выражением лица, неся в руках какие-то вещи.
Так же молча он стянул с меня простынь, смотря в другую сторону, не глядя, набросил мне на плечи свою рубашку.
Всё. Ему противно ко мне прикасаться.
Я была готова в этот момент умалять, чтобы он хотя бы выслушал меня. Но он заговорил сам, намерено глядя куда угодно, но не в мою сторону.
— Я не знаю, что и как сказать тебе. Понимаю, что в чём-то был неправ. Но я не люблю играть в длинные игры с чувствами, слишком привык действовать. Это Сид у нас всё продумает, а мне в основном некогда этим заниматься. — я не видела, но ощутила, как он скривился, будто от зубной боли, — Ты мне понравилась при первой встрече, и я достаточно чётко обозначил свои намерения в отношении тебя и нашего будущего. Ты милая и чудесная девушка. И если я тебе не нужен говори сразу, потому что ещё одного шанса уйти от меня я тебе не дам.
Он стоял ко мне спиной, напротив окна. Каждый мускул прорисовывался сквозь тонкую ткань светлой рубашки, окутывая, его резкие, напряженные черты, закатной дымкой.
Вот теперь слёзы не удержались, они тихо соскользнули с ресниц и прочертили дорожки по щекам и шее, остановившись в районе ярёмной ямки. Он в своей излюбленной диктаторской манере извинялся, ставя условия. Вдвойне забавно, что он разрешал мне уйти, заблокировав дверь.
Но это пока не важно. Главное я услышала. Он любит меня. Восторженная часть меня шмыгала носом и валялась в нирване. А вот стервочка, которая ненадолго всплыла в сознании, недоумённо подняла брови.