Страница 23 из 26
Наверное, только медведи из леса да волки выходили на эту трассу. От станции до станции надо ехать несколько дней. Что касается железнодорожного вокзала, то тогда, в июле 2012 года, мы зафиксировали только начало строительства, нулевой цикл, общие архитектурные особенности здания просматривались слабо.
Мы впятером вышли из уазика, хотелось вдохнуть полной грудью –
свежего таежного воздуха. И как раз в этот момент проезжал товарный поезд. Скажите снова, ничего особенного! Соглашусь, что это так, опять– таки если не принимать в расчет, что это был первый поезд, который мы увидели так близко от Якутска!
Мы, конечно, побежали поближе, чтобы сфотографировать товарняк – успели! А потом папа торжественно передал Серебряное звено нам с Зиной, представителям среднего поколения, бывшим пионерам и комсомольцам, а мы в свою очередь вручили этот символический знак трудолюбия и самоотверженности нашим сыновьям – Ване и Коле, поколению next. Папа сказал небольшую речь. Он сказал, что парни должны найти свой трудовой путь в жизни, идти по нему смело и верить в то, что обязательно осилят его до конца.
Мы немного погуляли по строящемуся вокзалу, пытаясь представить себе его будущий облик. Мы не заметили, как папа набил коричневым и бежевым песком с железнодорожного полотна себе все карманы – ему хотелось увезти на память «кусочек БАМа». Обнаружила я это только дома, когда он высыпал содержимое карманов на обеденный стол. Но потом папа положил песок в маленькую баночку и написал на ней – «БАМ».
Мы впятером вернулись в поселок, отпустили свой транспорт и отправились пешком на пристань. Экспедицию возглавлял «ветеран БАМа», он шел бодро и быстро. Пройдя достаточно длинный путь, изучив окрестности и поняв, что Бестях строится не только в центре, но и прямо у берега, мы втроем – папа, я и Зина– подошли к кораблю «В.Рукавишников». Оказалось, что остается всего 5 минут до его отплытия. Я отправилась искать капитана. Конечно, это был тот самый кэп.
– Дело в том, – начала я свою речь извиняющимся голосом, – что наши мальчики…
– Опаздывают, – закончил за меня капитан.
– Мы ездили далеко, на железнодорожный вокзал, – снова стала оправдываться я. – Мы хотели показать мальчикам…
Капитан улыбнулся.
– Звоните им на мобильный, – перебил он. – Пусть поторопятся, будет дождь…
Наши парни бежали по дороге вприпрыжку. Корабль ждал. Пассажиры сочувствовали. Как только ребята запрыгнули на борт и мы отплыли, сразу же хлынул дождь. Но нашему трамвайчику он был нипочем.
POST SCRIPTUM. У этой бамовской истории было славное продолжение, или пост скриптум. Четыре годы спустя, то есть в 2016 году я решила вернуться в Нижний Бестях и посмотреть на новый вокзал, который к тому времени уже построили. О нем много писали. Моего любимого папы уже не было в живых. Мечта доехать на поезде до Нерюнгри или до Томмота, которую мы бурно обсуждали во время нашей поездки впятером, – увы, так и не сбылась.
В двадцатых числах июля 2016 года я отправилась в Нижний Бестях. Я посвятила эту экспедицию «Путешествие в советскую юность, на БАМ»-2
памяти папы. Я также села на речной трамвайчик «В.Рукавишников», взяла с собой Серебряное звено, также любовалась заливными лугами на берегах Лены.
Нижний Бестях за четыре года расстроился еще больше – построили Православный храм (вот папа был бы рад, увидев это!), дом Арчи, мечеть, много магазинов и кафе. Нижний Бестях стал еще краше, и был таким же многоязычным и оживленным.
Я зашла в «Тотас» и выпила чашку кофе за «нашим» столиком. Мне пришлось попросить местных подвезти меня в тайгу, к контрольно-пропускному пункту. Охранник также не хотел нас пускать за шлагбаум. Теперь уже мне пришлось сыграть роль «ветерана БАМа», а репрезентировали меня местные ребята. Сюжет повторился.
Я достала из сумочки и показала охраннику знак Серебряное звено, купленное 39 лет тому назад в обычном сувенирном магазине Тынды. Ребята сказали, что мне его вручили за заслуги в строительстве магистрали. Удивительно, и на сей раз этот «прием» сработал – нашу машину пропустили.
Железнодорожный вокзал был просто великолепен – розовато-серого цвета, с башенкой и часами, белыми колоннами, высоким крыльцом и просторной привокзальной площадью терракотового цвета. Все сверкало чистотой и … пустотой. Я встала в центр площади и торжественно подняла перед собой Серебряное звено.
Жизнь так сложилась, что я смогла сюда приехать в этот раз одна. Зина и Коля в этот момент купались в Желтом море, Ваню не отпустили с работы, он брал очень ответственное интервью у В. Гергиева, а папа отдыхал «в местах прохладных и злачных, в недрах Авраама». Погода на этот раз выдалась мрачноватая, небо заволокло облаками. Иногда накрапывал дождь.
Но я все равно подняла Серебряное звено у себя над головой, чтоб папа увидел. Я сказала папе:
– Вот видишь, я вернулась сюда…
И вот что случилось – солнце вышло из своего облачного укрытия, из своего заточения. Мощный всполох солнечного света прорезал облака, площадь перед вокзалом осветилась желтым светом, солнечная зыбь пробежала по холодным лужицам. Деревья в лесу очень сильно зашумели. Птицы радостно взмыли в небо. Это был «невозможно красивый» момент! И я поняла: папа меня услышал, он обрадовался, что я все помню.
Мы помним…
Книга вторая
Любовь
Гибсон блок
Дождь, серый и беспросветный, как сами эмигрантские будни, вот уже третий день шел в Эдмонтоне. «А в Новороссийске сейчас такие освежающие ливни», – с грустью подумала Лидия.
Пятнадцать небоскребов в даунтауне, как будто разлинованном на авеню и стриты каким-то аккуратным школьником, были похожи в эту непогоду на темных языческих птиц, печально спрятавших голову в крылья. И только электронная реклама делала даунтаун более менее нарядным. Здесь, на 96-й стрит было так гнусно, что Лидии хотелось повеситься. Гибсон блок, этот треугольный дом-корабль, в народе прозванный «утюгом», чернел в дожде готическими стенами. Мрачнее этого здания на 96-й стрит ничего не было. Да и быть, наверное, не могло. Он, Гибсон блок, нес на себе печать порока.
Гибсон блок был знаменитым в Эдмонтоне приютом для стрит-вимен, проще говоря, для канадских проституток, оказавшихся без крова и без гроша в кармане. Здесь этих женщин пытались немного «подремонтировать», а для начала давали постель и стакан чая, меняли грязные шприцы для наркотических инъекций – на чистые, спасали от самоубийства.
Лидия лежала в комнате №402 на узкой неудобной кровати, рядом же, на соседнем лежбище вздрагивала от липких кошмаров принявшая наркотики индианка. «А у нас в Новороссийске наркотики, слава богу, не легализованы… И у нас нет таких драных некрасивых жриц любви…», – размышляла Лидия.
Как же было невыносимо в этой чистенькой «камере» под номером 402! Невыносимо – несмотря на то, что из окна были видны извилистая река Саскачеван и православная греко-кефальная церковь, в которую приходили на службу русские эмигранты в Канаде. Но никакого умиления в измученной душе Лидии эта церковь не вызывала. Во-первых, потому, что у нее всегда было свое ностальжи, глубоко интимное, глубоко спрятанное вовнутрь, и оно никогда не возникало автоматически, по заказу: «увидел церковь – загрустил». Нет, все было сложнее и противоречивее в ее душе. И, во-вторых, эта церковь была слишком эклектичной: в ней священнослужители ходили в немыслимых розовых рясах и говорили на ломаном русском.
Нет, эта церковь не вызвала у Лидии никаких теплых чувств. Но все же сыграла в ее жизни определенную роль. Психиатр из Гибсон блока повел Лидию, заблудшую среди небоскребов русскую душу «очиститься» в греко-кефальную церковь, к отцу Владимиру – он решил, что это поможет ей встать на путь истинный. Лидия ничего не почувствовала на исповеди.
Но ночью, под стук неутешного дождя, засыпая в доме-монстре, на промокшей, опустевшей стрит, за тысячи– тысячи миль от родины, Лидия неожиданно вспомнила, как одиннадцатилетней девочкой ездила с мамой и папой в Псков. Но удивил ее не столько Псков, сколько маленький, древний Изборск, пограничная крепость на пути из Ливонии к Пскову. Игрушечный городок устроился на холмах, длинные тонкие березы отражались в бирюзовом небе. Вот где была святость и наивность, чистота и вера…Церкви взбежали на пригорок и «улеглись на нем привольно»…Это была фраза из авторской песни. «Вот где правда жизни – в допотопном Изборске! И как все это можно было оставить?! Нет правды в фальшивых неоновых огнях, и уж совершенно точно нет правды, в так называемой, «любви»…», – плакала Лидия, спрятавшись в подушках.