Страница 11 из 13
После обеда я написала ему сообщение:
Получила твою записку. Операция? Чертовски сочувствую.
Через пару часов он ответил:
Не сочувствуй. Анестезия – это круто. Тебе не обязательно навещать меня, но, если соберешься, принеси чего-нибудь поесть.
Я:
Какой еды?
Хартли:
О боже, да без разницы. Больничная еда – блевотина.
Я рассмеялась, потому что это было правдой.
Когда я заглянула в палату Хартли, первым, что увидела, было его перевязанное колено, прикрепленное к аппарату, который то сгибал, то разгибал его.
– Весело тут у тебя, – сказала я, мысленно отметив, что массивная гипсовая повязка исчезла с ноги Хартли, уступив место маленькому гипсовому сапожку на ступне.
– Веселее только в Диснейленде.
Хартли повернул голову в мою сторону и подарил мне блеклую улыбку. На нем была больничная одежда, а из капельницы что-то вливалось в вену.
Я содрогнулась от того, насколько все это было мне знакомо.
– Держись, – сказала я. – А почему тебя оперируют?
Он снова опустил голову на подушки.
– Тренер хотел, чтобы меня посмотрел его любимый ортопед. И этот ортопед сказал, что нога заживет быстрее, если в ней будут винты.
– Ну… Это ведь неплохо, да?
Он пожал плечами:
– Это хорошо для колена. Но лодыжка будет заживать с той же скоростью, что с ней ни делай. И теперь я лежу, пытаясь понять, что изменилось, кроме того, что теперь я частично человек из стали.
– Еще ты будешь повелителем металлодетекторов, – сказала я, въезжая в палату. – Ты не против, что я заскочила? Я сама всегда ненавидела посетителей.
Хартли вскинул голову.
– Ты ненавидела посетителей? Что ты имела против людей, которые хорошо к тебе относились?
– Я не хотела, чтобы на меня смотрели, вот и все. Это унизительно – быть распластанной на кровати, немытой и практически голой – за исключением больничной одежды.
– Тут мы расходимся, – сказал Хартли, приподняв голову. – Я ничего не имею против отсутствия душа. И обнаженки.
Я вытащила из сумки белый бумажный пакет.
– Что ты мне принесла?
– Итальянский сэндвич и пачку чипсов. И «Гаторад»[6].
– Тебе кто-нибудь говорил, что ты чудо?
– Ты – каждый раз, когда я предлагаю тебе что-то поесть.
– Не поспоришь. Дай-ка.
Он протянул руки, и я передала ему сумку.
Я посмотрела на капельницу и вещества, текущие ему в руку.
– А тебе можно есть?
– Какая разница? Я голоден. – Он развернул сэндвич и надкусил. – М-м-м-м, – восхитился он. – Красота.
– Я или сэндвич?
– И ты, и он. – Хартли откусил еще. – Каллахан, а ты долго лежала в больнице?
От этого вопроса все у меня в груди сжалось. Я не любила говорить о несчастном случае.
– Шесть недель.
Его глаза расширились.
– Это слишком долго для того, чтобы есть отвратительную еду.
Я кивнула, хотя плохая еда даже не входила в первый десяток пунктов списка, который включал все, за что я ненавидела больницу.
– Много в школе пропустила?
– Три месяца. Я вернулась на последние несколько недель. К счастью, я отправила запрос в Харкнесс рано, так что мое разрешение пришло еще до травмы.
– Но ты закончила школу вместе со всеми?
– Школьный округ прислал мне репетитора, как только я отправилась на реабилитацию.
– Вот это жестко.
– Да? – Я вздохнула. – Все равно мне было нечем заняться в свободное время. Лучше уж решать уравнения, чем просто сидеть и думать целыми днями. – Я указала на его колено. – Признайся, что сам лучше бы оказался вместо всего этого на лекции по экономике.
Он на секунду задумался.
– Конечно, но только если бы мне разрешили оставить сэндвич.
Он открыл пачку чипсов и предложил их мне. Я взяла один, и с минуту мы хрустели в молчании.
– Каково это – вернуться в школу в инвалидном кресле?
Я вздохнула.
– Серьезно? Собираешься заставить меня откровенничать об этом?
Он развел руками.
– Не отвечай, если не хочешь, но ты ведь знаешь, как говорят: если, живешь в Риме…[7]
– Было именно так ужасно, как ты и подумал. Окружающие были со мной очень-очень милы, но легче мне не становилось. Я убивала разговоры. Когда я проезжала мимо, все как по команде прекращали болтать про выпускной и тому подобном. Они почему-то решили, что именно так и должны делать.
Хартли помолчал минуту.
– Да, дерьмово. Но тебе пришлось вернуться?
– Ну не то чтобы пришлось, просто дома было еще паршивее. Родители психовали, и я подумала, что, если вернусь в школу, они, может быть, перестанут балансировать на грани нервного срыва. К тому же мне надоело, что меня рассматривают, как жука под микроскопом. – А теперь мне надоело говорить на эту тему. – Кстати, Дана сейчас тоже на грани. Завтра вечером станут известны результаты прослушивания.
Хартли подарил мне еще одну слабую улыбку.
– Да? Если завтра я все-таки откинусь из этой тюряги, то посижу и подожду с вами. Придется сыграть пару раз в хоккей, конечно.
– Само-собой, – согласилась я.
Когда я пришла из библиотеки следующим вечером около девяти, дверь в комнату Хартли была распахнута. Заглянув внутрь, я увидела, что он сидит на кровати. Больная нога покоилась на офисном стуле.
– Привет, Каллахан, – сказал он, вырывая кусок бумаги из тетради и комкая его.
– Привет и тебе. – Я внимательно посмотрела на него, отметив бледность и утомленный взгляд. – Выглядишь не очень.
– Спасибо за комплимент.
Он кинул бумажный комок в корзинку на отдалении. И, конечно, попал. Потому что Хартли – это Хартли.
Я проковыляла глубже в его комнату.
– Я серьезно, ты в порядке?
– Скоро буду. Второй день всегда худший, так? Мне просто нужно выспаться. Ты же знаешь, что такое больницы. – Он покосился на меня снизу вверх.
– Да, знаю. – Я аккуратно уселась рядом – так, чтобы не задеть его. – Сколько раз они будили тебя, чтобы проверить жизненные показатели?
– Потерял счет. – Он наклонился, поднял бутылку с водой с пола, затем осушил ее. – Каллахан, ты не против подлить сюда воды?
– Конечно, не против. – Я вскочила. Обмотав ремешок бутылки вокруг пальца, сходила в ванную и наполнила ее.
– Тебе уже можно принять новую дозу адвила? – спросила я, заметив пузырек на раковине.
– О да, – сказал он.
Я достала две таблетки из бутылки и положила в карман. Потом отнесла воду Хартли. Это было страшно – видеть его больным и беззащитным. Я едва узнавала его. Поддавшись неожиданному порыву, я протянула руку и положила Хартли на лоб. Его большие карие глаза вопросительно уставились на меня.
– Жара нет, – сказала я. – Послеоперационные инфекции могут быть очень опасны.
Он закрыл глаза, и его голова опустилась мне на руку. Долгое время я не двигалась. Я знала, что мне нужно отойти, даже если совсем этого не хотелось, а хотелось обнять его и никогда не отпускать. Если бы я только знала, что он мне позволит, то, не раздумывая, так и сделала бы.
Вздохнув, я убрала руку и вложила бутылку ему в ладонь. Когда он выпрямился, я достала таблетки.
– Только две? – спросил он хрипловатым голосом.
– Но этого же достаточно! Ты принимаешь больше?
– Обычно по три или четыре.
– На бутылке написано две, Хартли.
– Я тебе вот что скажу, Каллахан. Я сейчас сяду на тебя верхом, а потом ты мне объяснишь, почему моя дозировка должна равняться твоей. – Его губы растянулись в улыбке, но глаза оставались печальными и усталыми.
– Ну ты и заноза в заднице, Хартли, – сказала я, чтобы скрыть беспокойство за него.
Я отправилась в ванную еще за одной таблеткой.
– Спасибо, – прошептал он, когда я вернулась. За один присест проглотив все таблетки, он откинулся на спинку кровати с гримасой на лице. – Сколько сейчас времени?
6
Популярный спортивный напиток.
7
… живи по римским обычаям. Si vivis Romae, romano vivito more (лат.).