Страница 18 из 23
Не поверил мне, короче…
Бродский-младший, Гена Бродский, в рекламе увяз, конечно, как муха в поносе. Его тогда, как не встретишь, – постоянно на своей волне: планы, бетакама, вэхаэс, видеодвойка, накладка. Бабы, с которыми он общался, моделями были, декоративного такого типа. Фотогеничность у них на первом месте, и, не поверишь, Артём, кроме фотогеничности ни фига у них больше и нет. Во, блядь, выкормили целую ораву полудохлых лентяек и саботажников! Им лавэ отстёгивают только за то, что их показывают, а чтоб они ещё и сделали при этом чего-нибудь, рукой, например, двинули, им при этом вдвое больше давать нужно. Ох, уж и фифы, я прежде другого мнения о них был! Бродский меня неправильно понял из-за своей волны. Думал, я рекламный ролик для Германии снимать собираюсь. На хера Германии наши рекламные ролики?! Такое говно вышло, Гена какой-то актовый зал арендовал, два кресла перед сценой поставил, оператора притащил со своей кухней, и полдня мы с умным видом смотрели, как толпа таранок, гремя своими костями, выходили на сцену, вертя жопами, которых у них нет. Я такую ржачку в последний раз видел, когда меня в универе позвали в жюри на КВН подшефной школы. Потом Гена собрал всех своих модулек в зале, и прямым текстом объявил, зачем нужны их услуги, – они чуть двери не вынесли, от возмущения, не могли поверить, что их всех за блядей приняли. Модели, блядь! Клавы Шифер, на хуй! А потом, Артём, не поверишь, я до машины пробраться не мог, каждая из них многозначительно так глядела, оставляла свой телефончик, и заверяла в том, что готова переменить своё мнение за соответствующую сумму. Я весь духами провонялся, пока тот кастинг шёл.
Ни одной похожей на комсомолку не среди них не было. Бродский, скотина, разговаривать со мной не хочет, потому что я за всю его музыку платить не стал. Рекламщик хуев, из Драфт Подиума!..
А народ в облисполкоме копытами паркет рыть начинает, полсрока прошло. Ну, вешаться мне рано ещё было, но всех, кого можно было, на тот момент я уже прозвонил.
Тут в минуту, что называется, моего отчаяния звонит Миха. Нашёл, говорит, тебе блядь! И если я, её увидев, скажу, что не подойдёт, он меня на всю жизнь уважать перестанет, потому что его те двое шалав, у которых он на шее сидел, бросили из-за этой новой бляди.
Ну, после Бродского без уважения Михиного я как-нибудь прожил бы, но отправился в его шалаш без рая…
В потрёпанном кресле сидит, с ногами забралась, такая девочка, которую и блядью-то назвать язык не поворачивается. Смышлёная такая мордашка, волосы вьющиеся, тёмно-каштановые, грудь большая и высокая, с ложбинкой как раз такой, что у любого нормального мужика сразу возникает желание положить в эту ложбинку свой хуй, и двигать им, пока не кончишь.
Ничего особенного в девочке, короче, я не нашёл, кроме того, что она офигенно похожа на ту комсомолку с фотографии. Сидит, телевизор смотрит, и на первом этапе я просто луканулся на Михин трёп. Он ясный день все уши мне про неё прожужжал, спортсменка-отличница-комсомолка, училась в каком-то университете имени какого-то академика, но что-то там, в универе, не заладилось, и теперь она доучивается в институте международных отношений в Харькове. Я в Харькове не бывал, слышал только, что столицей городок тот сделать хотели, метро там построили, но международными отношениями там никогда не пахло. Это неважно, говорит Миха, главное, зовут её Тамарой, а эта припевочка губки раскрывает и говорит: «С неграми спала, а с немцами не приходилось», и смотрит дальше свою «Санту Барбару». У меня челюсть отвисла, а Миха суёт мне какую-то супервенерическую справку, где написано: никаких трипперов у данной Тамары не обнаружено. Я, говорю Михе, таких справочек тебе сам напечатаю, сколько хочешь, и потом, что там, в универе конкретно не заладилось? Минет кому-то не сделала? Ты, говорит Миха, идиот, Рубен, потому что там не с Тамарой не заладилось, там с самим универом что-то такое случилось, что теперь универа нет и в помине. Ни хуя себе, говорю я, из-за какой-то Тамары универы закрываются!
И вот эту пургу, Артём, мы с ним метём, наверное, минут двадцать, до тех пор, пока Тамара не встаёт из своего кресла, и куда-то выходит, за спичками, там, или за сигаретами. Тут мы с Михой оба заткнулись, взглядами лапали её пока она из комнаты не испарилась.
Я такое пару раз всего видел, чтоб в простой ходьбе столько всего было. Такому никаких моделей не научишь, тут природные вещи какие-то нужны, как бы голимо и непонятно это не звучало. Словами этого не передать, и видиком не заснять, чтобы там Гена Бродский не пел о самом важнейшем из искусств.
Миха всё это просёк, ухмыльнулся: «А ты говоришь – не подойдёт!» Я ещё понять не успел, что действительно подойдёт, и продолжаю мести такую же пургу, что и прежде, если не хуже. Тамаре, очевидно, скучно стало, в беседу с нами вступила. Такое я тоже всего пару раз видел, чтоб баб двумя фразами поучала двух мужиков старше её. Главное, мы с Михой сидим, орём друг на друга, слюной брызжем, а Тамара спокойно так попускает нас, выставляя полными дураками. Я прозрел, лишь когда она спросила насчёт лавэ.
«Что ты орёшь на меня?» спрашивает Миха, воспользовавшись паузой. Я ему: «А ты чего орёшь?». Тамара говорит: «Сублимация».
И права ведь девочка была, мы, вместо того, чтобы её трахнуть, трепались, как бабы.
А в койку её затащить, ни у меня, ни у Михи наглости бы не хватило, язык не поворачивался сделать ей такое предложение…
VII
Фотография, – вот это, в натуре, искусство. Я это понял, когда познакомился с одним мужиком по кличке Борода. Он под колпаком КГБ тексты Солженицына фотографировал, и диссидентство распространял. А как коммунизм кончился, Борода решил не терять своего таланта, нашёл «крышу» в лице начальника донецкого УВД, Подкопаева, Виктора Ивановича. Только занимается теперь Борода делами на три километра далекими от госбезопасности. Подкопаев дачу себе купил. Возле аэропорта, на улице Орбиты. То есть, не дачу, дача у него в другом месте, и не дом, дом у Подкопаева, по-моему, в парке Щербакова стоит.
Там, на Орбите, самый главный мусор области организовал целую порноиндустрию с малолетками на главных ролях. И всё отпечатано в таком качестве, какое раньше Бороде во времена тиражирования Солженицына и не снилось. Говорят, один снимок сто баксов стоит. Точно не знаю, не покупал ничего у Бороды. А про Подкопаева хохма ходит: в его кабинете за портретом Президента над головой Подкопаева тайник с коллекцией офигенно малолетних блядей. И вот однажды на каком-то торжественном совещании у Подкопаева петь гимн родины начали, он – солистом, разумеется, мужик здоровый жилистый, подполковник всё-так, голосистый мужик, так вот от его рёва тайник распанахался, и фотки все высыпались, прямо на лысину самого главного мусора нашей области.
Такая, вот, Артёмка, в Донецке исполнительная власть…
Когда мы к Бороде втроём приехали, – я, Миха и Тамара, – блевать захотелось. Огромнейший домина, в доме – зал, а в зале, – как в детсадовской бане. Малолеток голых полно, и такое живое у них общение, что ежу понятно, для них это уже как работа, или школа, о позах впечатлениями обмениваются, какая сколько стоит, и как оплачивается, если в рот тебе кончили, а не на спину, и что мама скажет, когда всё это увидит.
Бороде как раз кто-то из них минет делал, оторвали деятеля искусств от важного занятия. Он сначала не понял, что я от него хочу, от говна такого. Но других фотографов в нашем городе я не знал, чтоб нашу Тамару в нужном ракурсе комсомолкой изобразить. Никакого порно, порнухи в семидесятых здесь, слава Богу, не было, не для того мы Тамару к Бороде привезли. Борода постарался, фотограф всё-таки. Он, правда, с шестьдесят шестого раза понял, чего я от него хочу, перегнал свою эрекцию в творческий потенциал. А куда мне ещё с такими целями и задачами было идти? В фотосалон возле оперного театра? Кого знал, – к тому и пошёл…
У Антона Иудовича в облисполкоме аж очки запотели, линзы в них чуть не лопнули, когда я ему снимки принёс. Ну, один в один наша Тамара с той комсомолкой в купальнике! Ты бы видел, Артём, какая толпа в Михину халупу привалила, чтоб на Тамару нашу посмотреть! Какие-то Елисеи Платоновичи, Дмитрии Поликарповичи, Георгии Собакевичи. И все ещё при Дегтярёве, наверно, уже крысиные норы свои занимали, и все, как один, по кобелиному облизывались, и всё о Тамаре нашей в свои блокнотики записывали. То ли школа Писарева так и не раскрыла им преимущества однополой любви, но кобели обкомовские уже очередь расписали, согласно которой они Тамару по кругу пустят, как только фашист Гейгер отчалит. Они бы её и до Гейгера пустили, но мы с Михой во время смотрин этих так сидели: он – слева, я – справа, посередине – Тамара. Так что всё, чего они достигли – повторного теста на трипперы в центре планирования семьи. На нас троих там смотрели, как на шведскую семью, тем более что в последний момент к нам мента настоящего приставили, от облисполкома. Мусорок этот, кажется, ночевать даже в Михиной хате собирался, но я его, пользуясь случаем, попустил.