Страница 10 из 23
– Угу. А до утра не потерпит?
– До которого часа?
– До девяти.
– Девяти часов уже не будет, – с полубезумной улыбкой на лице произнёс Егор. – Будет или триста тридцать три часа, или пятьсот семьдесят, или восемьсот один…
– Тогда просто до утра, – сказала Настя. Кажется, на душевное состояние сотрудника мебельной фирмы «Солярис» ей было глубоко наплевать.
– Просто ничего не бывает, – сказал Егор.
– Не бывает, – согласилась она. – Егор, зачем вы пришли?
– Три.
– Да, это уже три…
– Ты ведь училась в «сахаровском»…
– А когда это мы перешли на «ты»?
– Тебе время точно назвать? – зловеще усмехнувшись, поинтересовался Егор. – Это с тебя всё началось.
– Началось – что?
– Время…
Настя вздохнула, и посмотрела в чёрное пустое неземное окно.
– Зачем вы застрелили директора мебельного магазина? – печально спросила она. – И избили того рабочего, на фабрике?
Егор коротко рассмеялся.
– Вы же не учились в сахаровском университете, – продолжала девушка, – не снимали кино, не выкапывали кладов…
– Это обычно засчитывается? – спросил Егор.
– Не знаю. Если засчитывается – то не мной…
Своё место она покидала именно так, как Егор себе и представлял: плавно, осторожно, привычно. Вернулась с пепельницей.
– У тебя ничего не выйдет, – сказал она.
С зажжённой сигаретой между пальцев она была больше похожа на студентку, Егор легко представил себе бытовку в студенческой общаге, электропечки, вечно протекающий кран, цинковый стол для…
– Увези его в самую тёплую и счастливую страну, с морем, пальмами, яхтами, кораллами и кладами, – говорила Настя. – Рано или поздно он проснётся, и скажет: «А где мама?».
Егор слушал, приоткрыв рот, чувствуя скорое возвращение бутылочного автобуса.
– Это ни с чем не сравнить и не заменить.
– У других получается, – возразил он.
– Папу заменить проще…
Грязно выругавшись, Егор попытался затушить сигарету в пепельнице, промахнулся, вдавил окурок в клеёнку, покрывавшей стол, выругался вновь.
– Завтра, – произнесла Настя.
– Я не…
– Завтра, – повторила она. – Все желания и мечты исполняются обычно завтра.
VIII
Практическая польза утренних сборов жены и сына наконец-то обрела для Егора почти осязательную форму. Он боялся взглянуть на часы, лежал, сквозь полудрёму слушал шаги и голоса, дождался ощущения детского тепла… тишина, далее наступила тишина. Обычно после их ухода Егор поедал завтрак, выпивал кофе – как раз наступало время отправляться на солярисову службу. Как высчитать всё это без завтрака и кофе Егор себе не представлял, считать опасался, опасался, что заснёт вновь, один, два, три, четыре, семь…
Замотав головой, он вскочил с глухим возгласом, обнаружив, что эту ночь, вернее её остаток он провёл в детской комнате. Теснясь и мешая друг другу, наслаивались воспоминания: вернулся, сбросил обувь и куртку, стараясь не думать ни о чём в темноте своей квартиры, прошёл в Пашкину комнату, осторожно, опасаясь разбудить сына, лёг рядом с ним, непонятно как уместившись на деткой кровати – и тут же уснул, утонул в вязком омуте, чем-то схожим с нефтяным пятном на поверхности солёного моря…
… Тяжёлая рука Климова опустилась на стопу папок, но пыли не появилось, за ночь пыль просто не успела накопиться – яркий признак того, что папка совсем недавно была в работе.
– Всё в порядке? – любезно осведомился налоговик Климов.
С ответной улыбкой Егор кивнул.
– Верю, – сказал Климов.
– А я – нет, – невозмутимо произнёс Блинов.
– По глазам видно, что всё в порядке. – Климов, как будто игнорировал своего напарника – глаза у самого красные, щетина на роже как у ежа, о расчёске вообще можно не…
– А может, он по блядям всю ночь скакал, – обронил Блинов…
Не в силах согнать с окаменевшего лица идиотскую улыбку, Егор не вмешивался в их прения.
Он знал, что проверять эти двое ничего не будут. Ощущение окаменелости понеслось по всему телу, но осталось на уровне груди осталась масса из параллельного мира, или пространства, наполняла теплом, за счёт которого Егор и держал себя в руках, в сознании, во всём остальном, с чем принято входить в мир человеческих законов, названный почему-то «цивилизованным». О своём существовании Егор напомнил только когда Климов и Блинов, не попрощавшись, покидали его кабинет.
– Господа, будьте добры, если для вас…
– Без двадцати семьсот восемьдесят четыре, – сообщил нетерпеливый Блинов.
– Центр планирования семьи уже открыт, – добавил Климов и оба, хохоча во всё горло, оставили Егора – в одиночестве, в состоянии, когда осталось только достать из несгораемого сейфа служебный револьвер и прострелить голову, свою, свою собственную голову…
– Тук, тук, тук, – выразительно произнесла Анжела. Егору стоило труда задуматься, отчего её не видно в коридоре, но, прежде чем Егор разгадал эту загадку природы, в кабинет прошёл Антон с выражением невероятно самодовольным; Анжела вошла следом. Какое выражение было на её лице, Егор не обратил внимания. Его заинтересовало нечто иное: Анжела и Антон представил пред ним, держась за руки.
Как школьники.
Как двое влюблённых.
Это просто не могло случиться в системе, предоставленной для существования, таким, как Антон. Должно было быть игнорирование офисной шлюшки Анжелики, грязные подробности о контакте с ней – от Антона, во время перекура, после перекура – слёзы, рыдания, возможно – пощечина…
– Ты на свободе. Поздравляю, – на редкость свежим голосом произнёс Антон, и церемонно поклонился.
– Егорушка какой-то уставший, – сказала Анжела. – Может ему отпуск попросить?
– Настоящий мужчина и в отпуске найдёт себе достойное занятие, – обронил Антон, и усмехнулся так многозначительно, что Анжела по возможности незаметно стукнула его локтем в бок…
Стукнула так, как будто они были женаты уже несколько лет.
Это переходило все границы.
Остроумничанье должно было продолжиться, но в коридоре гулко зазвучал директорский тембр, и Антон нарочито громко провозгласил:
– Так я к вам зайду, Егор Михайлович, после обеда, как и договаривались…
«После обеда меня здесь уже не будет», – подумал Егор, потому что говорить вслух ему вдруг стало невероятно лень. Он вновь зацвёл деревянной улыбкой – очередным посетителем вышел Матвеич.
Улыбка ушла впустую.
Солярисов директор не поинтересовался итогом свидания с налоговиками, не справился о «разминировании». Подобное Егор видел впервые: матёрый шестидесятник выглядел, как провинившийся школяр. В руках его был лист бумаги, ослепительно белый, приторно хрустящий.
– Сам не ожидал. В первый раз – и такое… Да-а, тонкая наука – психология…
Поначалу Егор и не пытался вникнуть в смысл сказанного, тупо смотрел, как лист лёг перед ним на стол, ожидаемо оказавшимся белым-белым. Егору казалось, что это – прорубь, вот сейчас он окунёт туда голову, вынырнет купельным младенцем… Белое полотно разлинеилось полосами текста.
Графа «рекомендую» безжалостно и деловито заявляла: уволить в связи с эксцентричностью и непредсказуемостью. Под всем этим шедевром роскошно было резюмировано: дипломированный специалист, А. Серебрякова.
– Какого… – начал Егор, но Матвеича в кабинете уже не было. Он ждал реакции Егора, – раскрыл нараспашку дверь своего кабинета, предупредил Зойку-секретаршу, убрал подальше тяжёлые и острые, и колющие предметы.
– Матвеич, бред, ведь полный бред, кому вы больше доверяете – мне, или этой…
– Заелозили, работнички, всех к ногтю прижму, уволю к чёртовой матери! – ликовал Матвеич, а глаза на небритом лице сверкали добродушием, светились отеческой насмешкой.
– На кой чёрт тогда звали? – устало спросил Егор, выбрасывая доклад психоаналитика в корзину.
– Чтоб не зарывались, – пояснил Матвеич.– А то попривыкали в кабинет без стука, с блядьми – на совещания…
– Ясно, – произнёс Егор…