Страница 7 из 15
После очередного шмона его как-то вызвал к себе оперативник, показал глазами на кости:
– Твои?
А чего скрывать? Ссученных рядом полно, раз заложили, значит, заложили. И потом, не заточку же нашли, не кенаф или кикер – наркоту то есть. Признался Лукаш. Опер шуметь не стал, наоборот даже. Дверь закрыл, говорит: «Играем». Так себе он игрок. Трижды кряду продул ему Лукаш. У того, у дурака, рот до ушей: «Говорили, тебе равных нет, а ты говнюк, оказывается». Тогда Лукаш ему: «Все, гражданин начальник, считаем, что игра закончена, а теперь говори, сколько очков светить». Опер улыбается, как придурок, семнадцать, говорит. Лукаш взял три кости, тряхнул, выкинул на стол – две шестерки, пятерка. «Теперь, начальник, сколько?» – «Семь!» Будь по-твоему, получай пятерку с двумя единицами. Дальше четырнадцать видеть хочешь? Да нет проблем!..
Опупел опер, схватил кости, разглядывает их с разных сторон. А чего их разглядывать? Это заточенные стиры, то есть меченые карты исследовать можно, а тут ведь – ажур, тут ведь в бараке лучше рентгена все проверено. Нашли бы свои обман – голову бы оторвали.
Так обалдел опер, что даже кости тогда ему вернул, предупредил только, чтоб «на три косточки» не играл. Это значит, чтоб на кон ничью жизнь не ставил. Бывает, конечно, что и побег на азарт разыгрывают, и жизнь чью-то, но такие игры не для Лукаша. Он из двадцати шести своих лет семь за два присеста на нарах провел, не за клопами охотился, не пьянчуг обирал, – домашним шнифером работал, чудные хаты брал, а попадался по собственной дурости. «Мокрые» дела за ним не водились и никогда водиться не будут. И на нары он больше не сядет: умней стал. Вот досидит спокойненько две недели…
– Захар, сыграем?
Его одногодка, Захар Скрипач, азартен до трясучки, но играть не умеет. Все уже проиграл, что мог. Вот и сейчас – глаза горят, но печаль в голосе.
– Не хочу.
– Ставить нечего?
Захар молчит.
– В долг могу.
– Какой долг? Я выхожу скоро.
– Так и я, забыл, что ли? В один день же! На свободе и поквитаемся.
– Не, у меня и там ничего нет, а в шестерки к тебе не пойду.
Да, каждый уже о воле думает. Захар, похоже, и вправду завязать решил, засохнуть. Его дело. Хотя вором-то он никогда и не был.
– Я у тебя снимок хороший видел, прекрасная курочка. Кто такая?
– А, Натка! Красивая, да. Сеструха моя двоюродная. В университете учится. А чего тебе? – подозрительно спросил он.
– А ничего, это я так. Садись, кинем пару раз.
– Говорю же, не играю. Я и так тебе уже все отдал.
– Так попробуй отыграться. Это же как рулетка: все выпасть может.
Лукаш потряс в ладонях кости, бросил их, огорченно сказал:
– Ну вот, не подфартило. Одиннадцать очков. Сейчас ты меня сделаешь.
Захар нерешительно уставился на кости, и Лукаш, усмехнувшись, подвинул их поближе к нему:
– Сделаешь меня. Как, говоришь, ее зовут?
– Натка. Наташа. А на что играем?
– А на нее и сыграем.
Скрипач дернулся, будто его током стукнуло:
– Ты что, спятил?
Лукаш засмеялся:
– Чего, думаешь, я ее прирезать хочу, что ли? Познакомишь, рекомендуешь – и все. А дальше – как сложится. Да и потом, у меня всего одиннадцать очков. Ты меньше и не набирал никогда. Выигрываешь – костюм тебе покупаю. Как только за ворота зоны выходим – сразу в магазин идем. Деньги у меня будут, ты же знаешь, мне почти все должны. Ну? Ничем ведь не рискуешь!
Костюм для Скрипача был мечтой жизни, и это знали все. Не носил он еще костюмов, так получилось. Потому и уворовал колхозный комбикорм, чтоб продать и приодеться. Застукали. Не посадили бы, если б в первый раз с ним такое случилось. Предупреждали уже…
– Так я тебе тоже должен, – неуверенно сказал Скрипач.
Лукаш махнул рукой:
– А, копейки! Спишу долг, если выиграешь. И еще костюм куплю, гадом буду! Ладно, бросай, не тяни! Чувствую, раскошелюсь из-за тебя.
Захар наконец решился, быстро схватил кости, словно их отнять кто у него хотел, яростно затряс, тут же бросил…
– Десять, – сказал Лукаш вроде бы огорченно. – Не повезло тебе, парень. Что ж, и такое бывает. Главное, ведь не проиграл ничего, да? Дай-ка мне снимок этой девочки-то.
Скрипач вздохнул, достал фотографию, протянул ее Лукашу. Тот блаженно заулыбался:
– Ишь ты, какая! Груди хорошие. Целовать их буду. Ты у кровати со свечой станешь, а я ее…
– Чего? – У Захара желваки заходили на крупном некрасивом лице, он сжал огромные свои кулаки.
– Да ничего. Мы как договаривались? Что ты ее рекомендуешь, правильно? А вот кто как это слово понимает, об этом можно и поговорить. Если ты мне пиво какое-нибудь рекомендуешь, то я его как минимум попробовать должен, так?
У Захара и мысли работали туго, и слова рождались медленно, поэтому он только и сказал:
– Я прибью тебя, понял?
Лукаш выглядел по сравнению с Захаром мальчишкой. Невысокого роста, худощавый, да еще с бледной нежной кожей, не поддающейся загару. Даже лагерная жизнь не огрубила ее. Чужой силы на себе Лукаш не испытывал, умел ладить со всеми, но при этом перед авторитетами лишний раз не кланялся, держал свою марку, и его в общем-то уважали.
– Понял, Скрипач, понял! Отложим наш разговор до лучших времен. А сейчас давай еще по разу кости кинем. На то, кто кого угощать будет, когда выйдем отсюда. Ты опять ничем не рискуешь: все равно ведь по такому случаю стол накрывать надо. Я, если ты не против, сразу к тебе в гости махну, поскольку мне все равно подаваться некуда. Сядем мы с тобой в саду, под яблоней, возьмем банку самогонки, нарежем огурцов с помидорами, маслицем их заправим… Масло на воле, правда, говорят, дефицит, по талонам, но я его люблю, и потому достану.
Захар смягчился, мечтательно погладил короткий белесый чубчик:
– Мать с маслобойни принесет, у нее там знакомая работает.
– Вот и ладненько. Но сеструху-то пригласишь свободу нашу обмыть?
– Я ж тебе говорю: она студентка, в Ростове учится, на экономическом.
Дойник сидел, откинувшись на спинку стула, вытянув ноги, курил сигару, и пепел падал прямо на светлый полированный стол. Несмотря на жару, одет он был в темный костюм, и огромный, безобразно повязанный узел яркого галстука плотно стягивал у основания его длинную шею.
Казалось, что Чеха он слушал вполуха, невнимательно, и больше был занят созерцанием новых обоев, лишь вчера украсивших его офис. В кабинете еще стоял запах извести и краски.
Чех наконец закончил говорить и неуютно поежился, предчувствуя, какую реакцию вызовут сейчас его слова. И он не ошибся.
– Засранцы! Думаете, это вы для меня денег не привезли? Нет, это вы их для себя не привезли! И раз не хотите зарабатывать…
Чех осмелился перебить шефа:
– Почему не хотим? Но я еще раз говорю, Пал Палыч: их было десятка полтора. Нас там прибить запросто могли. А Толяну морду начистили.
– …Если боитесь зарабатывать, – несколько изменил свою же фразу Дойник и опять стряхнул пепел на стол, – то зачем вы мне нужны? Мне что, кормить, кроме вас, некого?
– Мы не боимся, Пал Палыч. Но вы сто раз предупреждали, что не надо самодеятельности, вот потому я и пришел все доложить и посоветоваться, что делать дальше.
– Посове-етоваться! – сказал врастяжку Дойник, выпрямился наконец на стуле, бросил докуренную до пальцев сигару в мусорную корзину и положил руки на стол. – Ну, слушаю я твои советы. Выкладывай, что предлагаешь.
Чех дернул плечами:
– Что скажете, то и сделаем. Я соберу своих, умоем мы этого Бильбао.
Дойник скривился:
– Их десятка два, вас с полсотни… Ты знаешь, какой потом разбор полетов будет? Шум на всю страну, ментов пришлют на каждого брата по десятку, копать станут. А нам светиться пока не надо, Чех.
Чех тут же согласился:
– Не надо, конечно. Тем более у самого Бильбао дядя милиционер. Капитан.
Дойник бросил на парня удивленный взгляд:
– И ты, засранец, предлагал тут драку устроить? Знал, что у этого типа выходы на ментуру, – и предлагал?