Хронограф

Всё кончено.

Зато изображение смотрит на меня с неописуемым ужасом. Я подмигиваю ему и шутливо постукиваю окаменевшего Дениса по щеке.

– Не беспокойся, скоро тебе полегчает.

Он похож на манекен из магазина брендовой одежды, на куклу в человеческий рост. Мне приходится тащить его до лавочки, чтобы не повалился на землю. Какой же он тяжелый, просто катастрофа! Мы сидим в обнимку, как влюбленная парочка, пока фотография Дениса беззвучно кричит с экрана телефона. По картинке ползет чернота, от ушей ко лбу, к подбородку, цепляется паучьими лапами за шею.

Неужели я смогла?..

Там, где секунду назад разрастался испуг, цветет гордость. Меня с головой накрывает удовлетворение проделанной работой. Неудивительно! Всё идет четко по плану, Денис задыхается от предчувствия неотвратимого. Моя первая охота прошла так гладко, что хоть в учебниках описывай.

На лице расцветает дурацкая улыбка.

Достаю из кармана второй телефон – черно-белая раскладушка без камеры – и набираю единственный сохраненный номер.

– Всё нормально, мы около подъезда оскверненного.

– Через две минуты буду.

Перед тем, как сигнал обрывается, я слышу рык двигателя.

***

Тридцать секунд с момента звонка.

Разглядываю подъездную дорожку к дому. Она пуста и темна до черноты, будто сама бездна, устремленная вперед. Нет ничего хуже ожидания. Секунды тянутся часами, а минутная стрелка на наручных часах, по-моему, вообще остановилась.

Почему так долго?..

Шестьдесят невероятно долгих секунд.

Мальчишеская ладонь, что покоится на моем колене, чуть тепла и шершава. Денис перестал дышать, но мне кажется, будто его дыхание оглушает жителей пятиэтажки. Какой же он грузный, всё норовит свалиться с лавки. Пожалуйста, сиди ровно! Если кто-нибудь выйдет или выглянет из окна, если заинтересуется странной парочкой молчаливых подростков – мне конец.

В шорохах травы чудятся шаги тяжелых ботинок.

Мамочки…

Не паниковать! – приказываю самой себе.

Девяносто секунд.

Денис всё норовит завалиться назад, и зачем-то я твержу: «Подожди, осталось чуть-чуть», хотя понимаю, что он не слышит моих уговоров. Он застыл где-то между реальностью и вечным сумраком. Несчастный парень.

Ровно две минуты.

Желтый свет фар разрезает тьму и приближается, приближается… Недостаточно быстро.

Я изнываю от нетерпения, когда серебристая иномарка бесшумно тормозит напротив подъезда. Наконец-то! Сестра опускает стекло и окидывает нас с Денисом быстрым взглядом. Удовлетворенно хмыкнув, она мотает подбородком:

– Кидай его назад.

Приходится нести безвольное тело на себе, шажок за шажком. Он тяжелый, почти неподъемный. Руки болтаются, ноги волочатся по земле. Изо рта на воротничок футболки стекает слюна, и редкие капли капают на мои джинсы. Кажется, что Денис развалится в бесформенную кучу, если его отпустить. Я трясусь от усталости, но сестра не предлагает помощи, только постукивает по рулю ногтями.

Наконец, мне удается затолкать Дениса на заднее сидение. Сама плюхаюсь вперед и, пристегнувшись ремнем безопасности, спрашиваю:

– Ну как?

Я жду заслуженной похвалы, но сестра угрюмо молчит. Мы выруливаем из закоулка, проносимся по сонным дорогам Санкт-Петербурга, не тормозя на светофорах. Автомобиль с эмблемой ягуара на капоте утробно рычит: ему нравится скорость, нравится рассекать остроносой мордой ветра.

– Я что-то сделала неправильно? – Ерзаю на сиденье, как провинившаяся малявка.

Мне знакомо это выражение лица, означающее: ты-ошибка-природы-и-мне-стыдно-за-твое-существование. Именно так смотрел отец всякий раз, когда был мною недоволен (то есть большую часть моей жизни). Сестра даже хмурится по-отцовски, и профиль её приобретает особую резкость.

– Всё нормально, – бросает она сквозь зубы. – Но могла бы и лучше.

Безостановочно хлопаю ресницами. Гордость за себя улетучивается, но остается стыд, ледяной и липкий. Мною недовольны. Я не справилась. В очередной раз не оправдала возложенных на меня надежд. Но почему? Ведь я сделала в точности то, о чем просила сестра. Денис лежит сзади, пялясь остекленевшими глазами в обивку крыши, а его фотография сохранена в памяти мобильного телефона.

Куда уж лучше?!

– Работа топорная, исполнение вялое, – высокомерно добавляет сестра. – Мне было неприятно наблюдать за тобой. – Так она подглядывала! – Ноги заплетаются, сама бормочешь что-то бессвязное. Ой, ты такой классный, могу ли я с тобой познакомиться, бу-бу-бу. – Я сжимаюсь в комок от дразнящих интонаций. – Кто на такую поведется? Он даже не хотел фотографироваться. А если бы улизнул? Опять же, отлов у жилых домов опасен, потому что любой зевака запомнит тебя и сдаст ментам. Объясняй им потом, что ты благое дело творишь, а не человека похищаешь. Даже мой первый раз прошел чище, а ведь мне было всего двенадцать лет.

Её голос холоднее всех арктических вьюг.

Почему-то мне хочется разреветься. Нельзя, Маша, иначе ты окончательно унизишь себя в глазах сестры. Мироновы не плачут. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Отец любил повторять, что слезы – это удел слабаков и трусов. Когда я разбивала колени в кровь, когда терпела нападки одноклассников, даже когда сломала руку – должна была терпеть молча.

Я давно не реагирую на слова, научилась быть хладнокровной ко всему и всем – почти как сестра, – но почему-то именно сейчас глаза жжет от непрошеных слез.

Мы сворачиваем с шоссе на проселочную дорогу. Та, освещенная фонарями-каплями, петляет меж густо насаженных елей, извиваясь, плутая, путаясь. Элитный коттеджный поселок в пригороде Санкт-Петербурга крепко спит, не дремлют только камеры видеонаблюдения, натыканные повсюду. Когда мы переехали сюда два года назад, я очень переживала. Ещё бы! Променять уютный дом в Краснодаре, где всегда тепло и солнечно, на пасмурный Питер, в котором дожди сменяются ливнями, а те перетекают в грозы. Здешний климат отвратительно влажный, а люди такие безучастные ко всему, будто запрограммированные киборги.

Новый особняк мрачен: серый камень, кованые решетки на окнах, остроконечные башенки и минимум растительности во дворе. Будто бы старинный замок, где водятся привидения. Наши соседи – вроде бы – известные артисты и депутаты, но за высоченными заборами и тонированными автомобилями не разглядеть их лиц. Утром они уезжают по своим невероятно важным делам, чтобы вечером закрыться в домах-громадинах. Здесь не принято ходить друг к другу в гости. У меня так и не появилось друзей среди местных, впрочем, я не жалуюсь. Люблю уединение. Это у нас семейное.

– Перестань кукситься, – просит сестра, заняв отцовское парковочное место. – Миш, я не со зла. Ты же сама знаешь, что всё сделала правильно. Просто мне не по себе… Все-таки первый раз я в роли папы… Поможешь донести нашего страдальца?

– Ага.

Вместе мы тащим Дениса по лестнице в подвал. Парень совсем окаменел, точно обратившись в мраморное изваяние. Какой же он холодный… Минуя последнюю ступеньку, сестра спотыкается на высоченных каблуках и, чтобы самой удержать равновесие, отпускает Дениса. Наш пленник падает лицом в пол и лежит без движения, пока я не переворачиваю его на бок. Из разбитого носа тонкой струйкой течет кровь, но сестра беззаботно откликается:

– До свадьбы заживет. Он нам потом «спасибо» скажет за всё, что мы ради него делаем.

Алые капли разбиваются о ступеньки, пунктиром отмечая наш маршрут. У двери отцовского кабинета сестра позволяет себе секундную передышку, а после говорит тоном, не терпящим пререканий:

– Миш, иди спать. Больше ты ничем не поможешь, только меня с толку собьешь. Дело за мной и отцовскими записями.

– Ева, ты спасешь его?

– Постараюсь. Если хочешь, чтобы всё прошло гладко, будь добра, не лезь под руку.

Она приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы втиснуть туда Дениса, а затем запирается на щеколду изнутри. Мы не прощаемся, не желаем друг другу спокойной ночи. Незачем. Эта ночь будет беспокойной по определению.