Пиковая дама – червонный валет. Том третий

– Они все вооружены, Серж…

– Ничего… пуля на пулю, баш на баш. – Взгляд Алдонина замер, глаза мстительно сузились.

– Угости пахитоской…

Мария судорожно запалила спичку, жадно, через кашель, затянулась, затем еще и еще. «Господи, что он задумал? Это же кровь… Пожизненная каторга… Но он прежде клялся, что ни разу не убил человека. И я… верю ему… Пока верю». Плечи Неволиной передернуло. Она тщетно старалась сама себе доказать невиновность своего любовника. Ей это вдруг стало крайне необходимо и жизненно важно.

– Но это кровь… – глядя ему в глаза, уже вслух повторила она. – Ты же сам говорил мне…

– Откуда ты знаешь, как было на каторге? Свечку держала?

– Так… ты решился? – Марьюшка впилась в него глазами.

– За такие деньжищи… и поп в Боге усомнится. Но ты не думай, я не какой-нибудь конченый «хам» или «глот», который за занюханую пайку «плесом бьет»24 барачному куму. И кровушки я не жажду. Мне лишние «заворожки» не нужны… Что я, «волынщик», дешевую бучу затирать? Ну так ведь карты… могут наискось лечь.

– Если все будет чики-чики, где сойдем?

– В Петушках, перед Нижним. Там его хватятся, а мы уж и слиняли. Сразу билет в обратку и – как с гуся вода.

– Ну, а если он тебя застучит? Злакоманов мужик силищи редкой. Говорят, он подковы рвет.

– Я тоже бью только раз. – На пальцах Ферта зловеще блеснул шипастый кастет испанской работы. – Кто-то из пудреных умников, может, и скажет, что я делаю большую ошибку. Но я не считаю ошибкой давить таких куркулей. К их сытым рожам больше всего кирпич подходит. Не бойся, Marie, ежели что… завалим твоего секача.

– Он не мой! – обиженно подчеркнула Неволина.

– Не цепляйся, это я так… к слову.

Помолчали. С нижней палубы неслось самозабвенное и хмельное:

Вниз по матушке по Во…

По Волге,

По широкому раздолью,

По широкому раздолью… раздолью

Поднималась непогода.

Ферт в раздумье снова прошелся по каюте и остановился у распахнутого иллюминатора. Упрямство и твердость читались в его костистых скулах и узких губах.

Мария нахмурила черные брови, избегая его взгляда. Для успеха дела необходимы были небывалое мастерство, хладнокровие, решительность и… удача. Первые три качества у Ферта имелись в избытке, но вот последнее условие… Певичка скептически усмехнулась. При всей энергии и ловкости, внушавшей многим уважение и страх, хватит ли у него ума и тонкости четко, без сбоя сыграть по предложенным нотам? «А может, я глупа и недооцениваю его природного дара?» Мария искала иного ответа и не могла найти. Она еще раз украдкой посмотрела на гибкую, стройную фигуру, на хищный большой нос, жесткий, точно отлитый из бронзы подбородок, и нехотя призналась себе, что стала его еще больше уважать, хотя и крепче бояться – тоже.

– Как собираешься попасть в его каюту? – Сцепив напряженно пальцы, она подняла их к ярко накрашенному рту и замерла в ожидании.

В эту минуту ей почему-то вспомнилось то далекое время из юности, когда она в таком же напряжении стояла в церкви и ожидала своей очереди на исповедь. Батюшка был строг и грозен. Ей стало страшно, и она в нарастающем беспокойстве бессознательно грызла ногти. Священник сделал ей замечание и исповедовал. А позже, уже на улице, какой-то господин в черной велюровой шляпе, окликнув ее, с теплой улыбкой сказал: «Простите, я был в церкви и стал невольным свидетелем… Знаете, что означает, когда девушка грызет ногти? – Мария промолчала, потупив взор. Краска заливала юные щеки, а солнце играло в ее косах. Смутившись, она собиралась уйти, когда господин, в усах которого серебрилась седина, заметил: – Нет, это не грех… Это значит, что человек еще не расстался с детством и живет иллюзиями».

– Над чем опять гадаешь? – Ферт строго, совсем как тот священник, смотрел на нее.

Мария вздрогнула от неожиданности, но быстро нашлась и повторила вопрос:

– Как ты собираешься попасть в его каюту?

– Это мои проблемы.

– Пусть так. – Она оскорбленно пожала плечами, а сама подумала: «Господь все видит, Господь все знает, Господь все рассудит… – помолчала и горячо попросила: – Господи, прости… не оставь нас!»

Он вновь внимательно и строго оглядел ее с ног до головы, молча достал из коробки новую папиросу.

– Что-то не так? – Мария неуютно поежилась и бегло осмотрела себя. – Прости, если б я знала, что все так получится… река, пароход, бешеная спешка, кто б мог предположить? Я бы оделась получше.

– Не бери в голову, на это никто не обратит внимания. На тебе и так атлас и золото.

– Самоварное. – Неволина иронично скривила губы.

– Брось, кто об этом догадывается?

– Да такую дешевку сразу видно. Вполглаза…

– Я сказал, хватит! Будешь тут ломать благородную. Остановись в суете. О другом думать надо.

– Может, стоить изменить внешность, Серж? Волосы? У меня есть ножницы…

– Не глупи. Оставь волосы в покое.

– Тебе нравится? – Она нервно и высоко рассмеялась.

– Не будь дурой. Я не слепой. И настройся, в конце концов, на путевый лад. Чем у тебя башка забита? С ума сошла, хочешь опять засыпать нас? Дрянь, бить тебя надо!

Он замахнулся рукой, чтобы дать пощечину, но в это время раздались сразу три пароходных свистка. Ферт быстро щелкнул серебряной крышкой часов и, забыв про Марию, глубокомысленно покачал головой, что-то прикидывая и намечая.

– Будь здесь. Жди моего условного. Похоже, все начинается.

Глава 6

Пароходные гонки на Волге среди капитанов, в прошлом, как правило, опытных лоцманов, были отчасти сродни скачкам. Были здесь и свои любимцы публики, и нешуточные страсти болельщиков, и риск. Риск подчас был значителен: пароход мог непредвиденно напороться на мель и затонуть, мог взорваться от перегрузки паровой котел, что грозило великим несчастьем, однако неистребимое стремление человека к славе, к наживе, а русского человека еще к бахвальству и к показухе, толкало горячие головы на лихой шаг по принципу: «Если ум не дается, авось заумь поможет».

…Появления Ферта на верхней палубе никто не заметил. Народ сгрудился у поручней левого борта и с напряженным вниманием следил за пароходом другой компании.

Алдонин прислушался к людскому граю.

– Эт заварзинское корыто с верхнего плесу. Как есть почтовик. Вишь, на евонной трубе, Петрович, желтушной краской скрещенные медные трубы намулеваны: «Берегись, мол, с путёв, – почта бежить!».

– Ах, трандить его в печенку! Почтарь… А туда же, наперед людёв на ярманку поспеть алчет, зверюга!

– Однако груженый преть. Ишь как просел по самые клубни, ровнехонько по линейку.

– Груженый корабль еле возвышается над водой, пустой – величественно высится над нею, – сказал кто-то в пенсне и, поправляя галстук, скептически заметил: – Вряд ли нашему «Самсону» есть смысл спорить с почтовиком, он хоть и нагруженный, при одной трубе, зато скоростной ход имеет.

– Ну, ну, сказывай, милостивец. Наш Кошелев – капитан донный, чайной ложечкой в заду колупаться не будет. Ему хоть Гришка, хоть Тришка! Я тутось кажду новингацию на евонном «Самсоне» бегаю. Ежели ему попадеть вожжа под хвост… Пару поддаст будь-будь, уж не извольте лимониться, господин хороший.

Между тем почтовый пароход, бело-розовый, с синим поясом на черной трубе и кудрявой надписью над колесами – «Резвый», – выбрался на стрежень и, издав три задиристых свистка, точно вызывая пыхтевшего собрата помериться силами, бойко зачакал лопастями по закипевшей воде.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «