Суд праведный

Звон колокольчика в передней заставил Озиридова досадливо поморщиться и удивленно взглянуть на часы, которые вот-вот собирались пробить десять.

– Однако… – покачал он головой.

С лампой в руке, дивясь нежданному позднему гостю, Озиридов подошел к двери:

– Кто там?

За дверью промолчали. Присяжный поверенный, подождав, повторил вопрос. Только теперь простуженный голос, полный отчетливой усмешки, негромко продекламировал:

– Нам каждый гость дарован Богом, какой бы не был он среды…

Еще не до конца узнав голос, Озиридов с удовольствием продолжил:

– Хотя бы в рубище убогом… – и, распахнув дверь, удивленно всмотрелся в стоящего перед ним крестьянина – бородатого, с лукавыми глазами. Но главное, знающего стихи Сологуба!

– В дом-то запустите, барин? – насмешливо прищурив глаза, спросил крестьянин.

– Валерий! – все-таки узнал Озиридов старого друга, укрывшегося под столь странной личиной. Вовсе и не крестьянин! Больше того, потомственный дворянин, граф по происхождению! – Валерий! – повторил Озиридов. – Откуда ты?!

Крестьянин усмехнулся:

– Может быть, позволишь отвечать на вопросы в тепле?

– Еще бы! – спохватился Озиридов. – Входи, входи! Сейчас я тебя прямо в ванную провожу!

Присяжный поверенный смотрел на старого друга растроганно.

Валерий Владимирович Высич с ранних лет являлся единственной надеждой известного, но обедневшего дворянского рода. К сожалению, а может, и к ужасу своей молодящейся матери и не к меньшему ужасу влиятельного дяди, чиновника Министерства юстиции, Высич, не проучившись на историческом факультете Московского университета и года, был уличен в принадлежности к партии «Народная воля». Чтобы избежать ареста, он выехал из Москвы, однако был выслежен. При попытке снять его с поезда, Высич двумя выстрелами в грудь убил жандармского филера, за что и был препровожден в Якутскую область на каторгу. После восьми лет каторжных работ неустанные ходатайства дядюшки все-таки оказали некое воздействие, и Высича перевели на поселение в Нарымский уезд Томской губернии.

– Ну вот, мой друг, сейчас ты похож на себя! – улыбаясь, заметил Озиридов, когда принявший ванну Высич появился в комнате.

Погладив гладко выбритое лицо, тронув тонкие усики, Высич улыбнулся в ответ:

– Жаль бороду. Не один месяц ее отпускал…

– Голодный, небось? – спохватился Озиридов и потащил гостя к столу, на котором уже жарко дышал самовар, теснились тарелки с закусками.

Высич вдруг опечалился:

– Не боишься беглых принимать, Ромуальд?

– Беглых?

– Конечно. Не путешествую же я с разрешения жандармских офицеров.

– Ну как тебе сказать, – Озиридов усмехнулся. – Как всякий обыкновенный обыватель, я, конечно, опасаюсь, но было бы странно называть это чувство главным. И вообще, Валерий… Не задавай мне таких вопросов. Зачем?

– Не буду больше.

– Вот и ладно, – искренне радуясь появлению старого друга, подмигнул Озиридов. – Ты, должно быть, в метрополию собрался? Как у тебя с документами?

– Никак, – безмятежно отозвался Высич, приступая к еде.

Озиридов задумчиво поиграл пальцами на губах.

– Думаю, Валерий, документы я тебе сделаю, но придется с недельку поскучать в заточении. Ты уж не обессудь, городишко маленький, все друг друга знают… Мало ли…

– Мне не привыкать.

– Ну вот и славно… За прислугу можешь не беспокоиться, она к моим гостям еще в Томске привыкла.

Высич поднял на него глаза:

– Да, Ромуальд, задал ты мне задачу со своим переездом…

– Я же тебе писал!

– До Нарыма письма долго идут. А я уже больше месяца в разлуке с тамошним начальством. Ты себе не можешь представить, как мне стало грустно, когда я притащился к тебе на Почтамтскую, а дверь открыла милая, но совершенно незнакомая барышня. Она так трогательно морщила свой хорошенький носик, когда я спросил: «Энто, то ись… Азвиридов тута проживат?»

Присяжный поверенный расхохотался, представив лицо своей бывшей домохозяйки, молодой вдовы томского купца средней руки, которая так и не смогла привыкнуть к тому, что ее уважаемого квартиранта посещают столь разные и столь странные люди, а среди них даже мужики.

– Адрес-то хоть дала?

– Довольно быстро, – кивнул Высич. – Слушай, Цицерон, что это ты решил сменить место жительства? Да еще на такую глушь?

– За Новониколаевском, друг мой, большое будущее, – покачал головой Озиридов. – Думаешь, случайно половина колыванских купцов сюда перебралась? Да и томские открывают здесь свои конторы. Выгоды географического положения, мой друг, узел железнодорожных и водных путей. Даже доверенный Саввы Морозова уже приезжал участки под фабрику смотреть. А ты говоришь, глушь!

Высич хмыкнул:

– Гляжу, тебе не чужд патриотизм.

– А что предосудительного в патриотизме? – удивился Озиридов. – Наша Сибирь давным-давно созрела для самостоятельности. Хватит ей быть колонией, которую грабят все, кому не лень. Почитай-ка работы Ядринцева. Умный человек, есть смысл подумать над его словами.

– Областниками увлекся?

– Не увлекся. Убедили. Уверен, придет день, Сибирь будет процветать и без России.

– Ох, далек тот день, – вздохнул Высич. – Есть ведь и другие суждения…

– Ну да, ты скажешь сейчас – марксизм! – покачал головой Озиридов. – Наверное, сам к эсдекам примкнул. Так? Странно… Насколько я знаю, народовольцы не очень жалуют рабочий класс, а в ссылку ныне идет в основном улица. Ты же сам утверждал когда-то: только интеллигенция, только она может поднять народ на борьбу, разрушить дикую, давно прогнившую систему.

– А рабочий класс, это что – дурное общество?

– Оставь, – отмахнулся Озиридов. – Тоже мне, рабочий класс! Мы уже на крестьянах убедились, чем, собственно, является так называемый народ. Пошли к нему с распростертыми объятиями, а он-то, народ, нам и по мордасам! А заодно и приставу подскажет тот же народ, чем его «политики» потчуют. Вот возьми нашего общего знакомого Симантовского… Весь кипел, помнишь? Искал, учительствовал, просвещал народ, а что в итоге? Разочарование. Сидит, как сыч, тут неподалеку в Сотниково, горькую пьет, потому что ничего другого ему больше и не надо. Вот оно чем оборачивается, это хождение в народ. Трясущимися руками и пустотой в глазах.

– Встречал я на высылке и других, – возразил Высич. – Поверь мне, есть много людей, отлично знающих, что они будут делать завтра.

– Да уж! – усмехнулся Озиридов. – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь, наша сила, наша воля, наша власть…» Слышали, начитались господ Минских. Кое-кто уже договорился и до заключения позорного мира с япошками. Это же надо! Желать поражения собственной армии!

– Не армии, – спокойно возразил Высич. – Царизму! Ты что, не понимаешь, кому нужна эта война? Старый испытанный способ спустить пар в котлах.

– А Япония? – загорячился Озиридов. – Ее аппетиты? Ей дай волю, она всю Сибирь у России оттяпает! В нашем поражении заинтересованы, прежде всего, англичане. Они исподтишка следят за происходящим да тех же япошек на нас и науськивают… Что? Твои эсдеки туда же?

– Мои эксдеки, Ромуальд, помнят солдат, павших в Маньчжурии… – уже суховато заметил Высич. – Это господа либералы, радеющие о русском мужике….

– Всё! Брейк! – перебил его опомнившийся Озиридов. И даже рассмеялся: – Давай лучше чай пить, Валерий! Мы же не для споров встретились! Как ты жил все последние годы?

Над Сотниково, разгоняя некрепкую утреннюю тишину, неслись басовитые звуки большого колокола, сопровождаемые разноголосым перезвоном колоколов поменьше. Терентий Ёлкин, перекрестившись, шагнул под сумрачные, ладаном пахнущие своды церкви. Минуя Маркела Ипатьича Зыкова, дернул бороденкой, поклонился, встал неподалеку. Зыков, не спуская глаз с алтаря, чуть заметно кивнул в ответ. Колокола стихли, и перед сотниковцами, тесно заполнившими церковь, появился отец Фока в фелони, поблескивающей серебряными и золотыми нитями. В стихаре шел за ним следом седогривый пожилой дьяк.