Лицом на ветер

И впервые, может быть, за несколько лет жизни он ощутил какое-то непонятное ему чувство сожаления, что ли, или какой-то вины. Никогда не думал, что его действия или поступки могут привести к таким последствиям. Да и кто она? Рабыня! Варварка! Просто девчонка!

Он часто бил молодых солдат, зазевавшихся или нерасторопных, применял силу и власть, требовал дисциплины, точного выполнения приказов, как и было положено по его званию. Так учили его, так учил и он. Но никогда он не ощущал подобного — вины или сожаления за что бы то ни было.

А здесь, здесь он ничего не мог понять. Ему казалось, что он примерно знает женщин, знает, что они хотят, что любят, что им надо, но эту девчонку-варварку он так и не понял. Казалось бы, всё должно было быть нормально, ну да, может, в первый раз он и перегнул немного, но потом он исправился, он делал ей хорошо, он это умел и знал, что подобное нравится женщинам. И рабыня отзывалась на его ласки, он, как сейчас помнил её руки у себя на спине, её ноги — на пояснице, и она сама запустила пальцы ему в волосы — он даже не приказывал ей! И что это было? Как это всё понимать? Она просто слепо подчинялась или уже тогда всё решила для себя? Уже тогда поняла, что завтра вздёрнется, что ли? Да нет же… Что б тебя!

Он же хорошо знал, что довёл её до экстаза. И что? Что она почувствовала?

Проклятая свенка! Загадка за загадкой!

Ему хотелось спросить её об этом, может быть, попытаться понять её, узнать, почувствовала она хоть что-то, или что это было? Но ведь она кончила в его руках, она дошла до пика наслаждений, он не ошибся, он чувствовал это! И что? Почему она решилась на самоубийство? Почему полезла в петлю? От кого она убегала? От него?

Обычно, насколько он знал, девушки после первой близости с мужчиной становятся более открытыми, доступными, им тоже нравится это, любопытство начинает толкать их на безрассудства. Вот тогда они меняют мужчин, ищут что-то новое, как и мужчины, впрочем. Поэтому жениться лучше на девушке, а потом не выпускать её из дома и ограничить её общение с другими. Так живут все знатные дома Рима. Жена должна быть домашней и принадлежать только своему мужу.

А эта свенка всего лишь рабыня, он мог бы и не думать о ней, просто брать то, что хотел, как в первый раз или во второй, когда он поимел её на кухонном столе. Подумаешь там, что она чувствует… Но она была невинной девушкой, она боялась его до дрожи, она ненавидела его, и, может быть, именно поэтому ему захотелось, чтобы всё было не так, как в первый раз, и он довёл её до экстаза. Чтобы узнала, что это такое, чтобы представляла себе, какую власть над женщиной имеет мужчина, что он может дать ей… А она? Она взяла и надела на свою шею петлю… Почему?

Вопросы… Вопросы… Они требовали ответов, но свенка болела, и ответить на них было некому. Врач сказал, поить почаще, и чтобы было тепло. Она должна выбраться, она ведь сильная…

Рианн приходила в себя время от времени, просто смотрела в стену перед собой, думала. Римлянин постоянно крутился рядом, но она избегала его взглядов, не хотела видеть его, и, когда он появлялся, она закрывала глаза и отворачивалась.

Долгое время то, что случилось с ней, казалось ей далёким кошмарным сном, она не верила, что это было на самом деле, что это произошло. А потом, потом ей приснился сон, и в нём она пережила подобное опять и опять. Это было снова с ним, с центурионом. Но всё, правда, было не так, как в жизни, не было боли и насилия, ей было хорошо, всё было ярко и очень приятно, и закончилось прямо во сне таким взрывом эмоций и тела, что Рианн проснулась и долго слушала, как стучит её сердце.

И только тогда она поняла, осознала, что это уже было с ней по-настоящему. Было… И сердце стучало на дюжину голосов, и была в теле непонятная лёгкость. Было… Всё это уже было… Сейчас во сне, а в прошлый раз по-настоящему с ним… Этот римский центурион сумел довести её до такого, и это было в первый раз в её жизни. А казалось сном… Вот ведь…

Это он делал это всё с ней, он вязал её руки, он трогал её везде, ему было безразлично, что ей это не нравится, он делал всё против её воли.

Она тяжело прикрыла глаза и отвернулась. Услышала шаги и чуть-чуть разомкнула веки, глянула сквозь ресницы. Опять рядом. Когда ты уже оставишь меня в покое?

Центурион сел к ней на ложе, запустил руку под подушку, заставляя приподнять голову, поднёс к губам кубок с сильно разбавленным вином.

— Пей! Врач сказал, надо пить…

Рианн открыла глаза и, чуть скосив их, посмотрела римлянину в лицо в упор, их взгляды встретились. Она не опустила глаз по обыкновению, как раньше это делала всегда. Почему она теперь не боится его? Или просто так думает, что не боится? А может, это потому, что она пережила смерть, решилась на неё, и стоит ли ей теперь бояться этого человека?

Ты можешь делать мне больно, ты можешь унижать меня, но это будут только боль и унижения, а что это по сравнению со смертью? Я взглянула ей в глаза, и тебя я теперь не боюсь…

— Пей! — настойчиво повторил центурион, и Рианн, так и не отводя взгляда, сделала первый глоток. Вино было тёплым, и тепло это тут же растеклось по всему телу.

Она скользнула взглядом по его лицу, губам, подбородку, вспомнила ту ночь, его лицо рядом, его дыхание, его поцелуи и ласки там! И чуть не поперхнулась, закашлялась вдруг и отвернулась, пряча губы и подбородок в одеяло. Это он, он этими губами, этими руками трогал её везде, он целовал её даже там…

Рианн зажмурилась, стискивая зубы. Помнит ли он сам об этом? Думает ли сейчас о том же, о чём и она? Сколько их было у него, тех, кого он тоже целовал там?.. Тех, кого он связывал? Тех, кого он насиловал против воли?

Она снова глянула ему в лицо. Осунулся, похудел, от недосыпа тёмные круги под глазами, тёмная щетина по впалым щекам…

— Пей! — снова приказал, и Рианн подчинилась, понимая, что не отстанет. Выпила всё и отвернулась лицом к стене. Пусть уходит. Ушёл.

А она ещё долго думала. Вспоминала знакомых мужчин с посёлка, и здесь, в римской крепости, германцев, римлян… Неужели они все такие? Такие же, как этот?

Что это с ней? Почему она думает о мужчинах? Это после пережитого ею? Что это с ней? А тело, разум опять и опять вспоминать заставляли то, что пережила в ту ночь, что испытала сама, тот взрыв и тот миг, когда, казалось, сердце разрывалось на части.

У мужчин, интересно, так же? Вот почему они используют женщин, покупают себе рабынь, снимают девушек на ночь? Вот почему он мучил её весь тот день? Он хотел пережить то же, что пережила она? Поэтому?

Но разве можно это с кем-то чужим, кого не знаешь? Вот как он, этот римлянин, к ней? Она — рабыня, свенка, он — римский центурион, между ними общего ни на грош. Как это? Всё равно должно быть что-то общее, должно быть какое-то доверие, должны быть какие-то чувства. Нельзя же просто так взять любого человека с улицы и довериться ему так, чтобы довести до этого, чтобы вот так целовать или трогать везде, где вздумается. Нельзя! Это очень близкое должно быть, очень близкое…

Но, наверное, мужчины это могут, раз римские легионеры насилуют свенок в посёлках, им не нужно это доверие или чувства, они просто утоляют голод похоти. Как и этот центурион… Он что-то говорил про продажных женщин тут, в крепости, что теперь они будут не нужны ему, раз у него теперь есть Рианн…

Она мучилась этими мыслями, изводила себя сомнениями. Засыпала с вопросами и с ними же просыпалась. С двенадцати лет она жила без матери, никто не объяснял ей ничего, и спросить было некого. Всё придётся познавать самой, до всего доходить самостоятельно. Что поделаешь…

В своей жизни она пережила страх, когда римляне рвали на ней одежду и лапали её, такой страх, что боялась теперь каждого из них, всех мужчин, и никогда бы добровольно не пошла на близость с мужчиной. Потому этому римлянину пришлось брать её силой, и вряд ли что-то изменится сейчас. Она, наверное, не позволит опять тронуть её, не будет даваться ему, как он этого хочет. Она всегда может снова надеть петлю, хотя, видят боги, каких усилий стоило ей это. На худой конец, всегда можно сбежать. Что он там говорил про наказание для беглых? Посмотрим ещё…