Лицом на ветер

И Рианн с этими мыслями села за работу. Только она успокаивала её. Однообразная, монотонная. Уток. Основа. Уток. Основа. Да, плевать! Она уже не боится его. Пусть только попробует тронуть её хоть пальцем. И пусть не смотрит так своими чёрными глазами. Я тебя не боюсь. Больше не боюсь. Будь ты проклят… Ты и весь твой Рим… Все вы…

Она проработала, пока не заболели глаза. Ночь была на исходе, скоро начнёт светать, а она ещё не ложилась. В комнате стало заметно холоднее: давно не добавляла угля в жаровни. Поднялась. Римлянин всё так же спал, беспокойно хмурился во сне, что-то пытался говорить, даже рассмеялся один раз, пока Рианн работала. Всё это время она думала и понимала, что так и не решится убить его. Даже не проливая крови, не сможет этого сделать.

От жара у центуриона начался бред. Это лихорадка. Сейчас он борется сам с собой, борется за жизнь. Сбросил одеяла, блестел влажной кожей в свете масляного светильника. Сейчас ему не мешало бы попить, но он сильно крепко спит после макового молочка. Рианн добавила угля в жаровни, сама попила молока, вернулась к римлянину с мокрой тряпкой и холодной водой. Стиснув зубы, заставила себя обтереть ему лицо, шею, грудь, руки. На бинтах проступила кровь — спал он беспокойно. Да, рана у него была большая, если судить по линии проступившей крови. Низ живота и на бок, как и показывал ей Дикс. Но она не глубокая, кираса же его спасла, так все говорили.

Рианн вздохнула и промыла тряпку в воде, снова протёрла ему лицо. На щеках центуриона уже проступила щетина. Быстро. Он потому и бреется каждый день. Сейчас зарастёт. Склонилась к нему, рассматривая его близко-близко. Стиснула зубы. Моргнула устало. В последний раз она видела его так близко тогда, когда он пришёл к ней ночью, холодный. Она тогда молилась за него, чтобы он остался живой… Тогда они в последний раз были вместе, были близки… Она закрыла глаза, вспоминая те мгновения пережитого экстаза, до которого он её довёл. Два раза… Тогда она кончила с ним дважды за ночь… Да. Это было здорово. Он тогда сказала «мы», «мы это сделали…» Что-то так, по-моему… «Мы…» И ей впервые тогда было по-настоящему хорошо и легко с ним, её даже не угнетали его объятья, его дыхание рядом… Она тогда доверилась ему, он целовал её, он хотел, чтобы она не боялась его, чтобы открылась ему…

Рианн резко выпрямилась. Хватит!

Ушла к себе и легла спать. Только она зря думала, что сможет быстро заснуть, хоть и устала изрядно. Мёрзла. Заснула, когда протрубили последнюю стражу. А когда проснулась, был уже день, встала, оделась, проверила римлянина. Он всё ещё спал, ну, конечно. Жар ещё держался, центурион снова сбросил с себя одеяла до пояса. И Рианн опять обтёрла его холодной водой с винным уксусом, укрыла одеялами, добавила угля в жаровни. Сама позавтракала.

Надо сходить на рынок за хлебом, углем, молоком. Так долго она ещё не ходила ни разу. Бродила от лавки к лавке, тратила деньги центуриона, молчаливо рассматривала лица других посетителей, думала. Все шли куда-то, торопились, одна она никуда не спешила. Всё стало вдруг каким-то ненужным, неважным. Вся жизнь вдруг потеряла смысл, интерес. Зачем ей что-то? Для чего всё? Чего она может хотеть от жизни? Раньше, казалось ей, она хотела противостоять ему, жила мыслью освободиться от него, а сейчас, когда представился случай, она не смогла им воспользоваться. Сама не стала. А дальше что? Она так и будет заботиться о нём? Будет поить его? Обтирать водой? Кормить? До чего это всё дойдёт? Что — дальше? А потом он в благодарность за всё ещё и побьёт её, так?

Вернулась она уже после обеда и замерла в дверях. Римлянин лежал на полу, запутавшийся в одеялах, увидев её, вскинулся на вытянутой руке и попытался отползти в сторону, шепча:

— Не подходи ко мне… Не трогай меня… Нет…

Рианн подошла и встала над ним, глядя сверху. Центурион пытался отползти, но ноги не слушались его. Сейчас она будет смеяться над ним, будет глумиться, как всякий здоровый над больным. Он гневно глянул на неё снизу вверх через бровь, и Рианн заметила в его глазах слёзы боли и отчаяния. Ого! Вот уж небывалый случай.

— Только не трогай меня… — Он закрылся от неё ладонью в попытке остановить великую беду для себя.

— Вы настолько боитесь меня? — спросила чуть слышно.

Он промолчал, опуская голову, влажные пряди волос прилипли ко лбу, на бинтах появились свежие пятна крови. Сколько он мучился тут, пытаясь подняться? Рианн вздохнула и убрала все покупки на скамью, где лежала сбруя центуриона. Предложила вдруг:

— Давайте, я помогу вам… — Подошла и взяла его под локоть. — Ваш лекарь сказал, вам нужен покой… вам нельзя подниматься… нельзя ходить…

Он молча кусал губы и отворачивал лицо от неё, чтобы она не видела его слёз, зло стирал их с глаз ладонью. Чтобы подняться, ему пришлось всей тяжестью тела опереться на девушку, но свенка выдержала всё, помогла ему добраться до ложа и укрыла одеялами.

— Я думал, ты ушла… и не вернёшься… — заговорил первым, всё ещё избегая смотреть ей в лицо. — Я хочу пить…

— Сейчас…

Она ушла на кухню и вернулась с глиняной кружкой, полной воды, присела рядом, помогла приподняться, но, прежде, чем пить, римлянин с опаской глянул в воду, пытаясь там что-то разглядеть. Рианн видела его затравленный взгляд, он сильно хотел пить, но боялся, что она опять одурманит его.

— Там ничего нет, это просто чистая вода, я вчера приносила… Не бойтесь, всё маковое молоко вы выпили ещё вчера…

— Правда? — Он не верил ей.

— Правда… Можете мне верить…

Он в три глотка осушил кружку и посмотрел свенке в лицо долгим взглядом, шепнул:

— Спасибо…

— Может, ещё?

— Попозже…

Она помогла ему лечь и поднялась. Центурион наблюдал за ней с высокой подушки. Да, день болезни изменил его, и не только внешне. Он уже говорил «спасибо», он даже расплакался, подумав, что остался один. А уж лицо — в могилу краше кладут. Зарос ещё сильнее, под глазами тёмные круги, щёки впали, бледный до зелени, и глаза на похудевшем лице кажутся в два раза больше и чернее. Это всё потеря крови и лихорадка.

Рианн вернулась, подсыпала угля в две жаровни, всё уже почти прогорело, пришлось раздувать. Сколько же её не было?

— Почему, Рианн?.. — спросил вдруг центурион.

— Что — почему? — не поняла она.

— Почему ты вернулась? Почему ты не сбежала? Почему ты помогаешь мне?

Она многозначительно пожала плечами. Для него это было открытием. Она удивила его тем, что осталась и не воспользовалась шансом сбежать. Он тоже, правда, ухаживал за ней в своё время после её попытки самоубийства, он даже ощутил тогда чувство вины, что довёл её до этого. Столько раз бил солдат и ничего, а, вот, тогда вдруг почувствовал себя виноватым, и сам удивился этому. Но она, она-то почему помогает ему? Она ему ничего не должна! Наоборот… Она только всё время его и обвиняет во всех грехах. Даже в том, что её мать убили и её саму чуть не изнасиловали ещё девчонкой — тоже он виноват. Он для неё весь Рим, всех легионеров, всё римское олицетворяет! Во всём он для неё виноват! Зачем тогда осталась? Зачем помогает?

— Ты же хотела уйти, почему осталась?

— Может, потому, что именно этого вы и ждали от меня? — Усмехнулась, кривя губы. Она и сама не знала, что ответить ему на этот вопрос.

— Ты же собиралась убить меня… Что случилось? Ты не стала? Ты не смогла? Или ты просто обманула меня? Рианн?

Она посмотрела ему в лицо долгим взглядом, ответила, прищурив глаза:

— У меня ещё будет возможность…

Центурион усмехнулся, но не знал, что сказать на это. Страх снова шевельнулся в сердце. Вчера он злился на неё, готов был задушить голыми руками, когда она опоила его дурманом. Сегодня он тоже злился от бессилия, что не мог добраться до ведра с водой, умирая от жажды, злился, что она бросила его беспомощным и даже не оставила воды рядом. И ещё он увидел её сегодня и снова пережил момент вчерашнего страха, когда она стояла над ним чужая, незнакомая, с поджатыми губами. Свенка. Она была здоровой и сильной, и она всё ещё могла убить его. Но сейчас он в это уже не верил, чем больше глядел на неё, тем больше не верил. Это всё пустые угрозы…