Хозяйка

Нашла в герцогской гардеробной что-то наподобие туники. Мне как раз за платье сойдет. Посидела, пока не принесли еду, поела. Опять сидела, глядя в одну точку. Спать здесь одна я не смогу. Боюсь. Буду представлять себе змей под кроватью. Захватила свою дневную одежду в охапку и открыла дверь в коридор. Ребята сидели на лавке напротив двери.

- Я не смогу тут спать – страшно. Пойдемте к Марашке. Какая вам разница – где сидеть? Если ругать будут – я отвечу за все. Ну, не могу я тут одна. Как вас зовут?

Ребята проводили меня до двери комнаты Марашки. Я постучалась и вошла. В просторной гостиной никого не было, прошла в спальню. Она уже легла спать. Я присела в кресло у кровати и смотрела на нее – она выглядела очень больной. Сильно осунулось лицо, похудело. Под одеялом угадывалось сухощавое тело. Рука с набухшими венами лежала на одеяле. Эх, Яшка, нужно было идти сразу, тут все плохо. Сейчас не стану будить, а завтра попрошу лекаря осмотреть женщину.

ГЛАВА 14

ГЛАВА 14

Кровать была стандартного размера – поле для постельных утех. Так что я вполне свободно умещусь с другой стороны. Не снимая туники, тихонько опустилась на кровать. Она слегка прогнулась – Марашка открыла сонные глаза.

- Спите-спите, я на одну ночь к вам. С краю полежу – жутко одной.

Она молча смотрела на меня. Взгляд равнодушный, чужой. Отвернулась и заговорила тихо и монотонно:

- Я родила четверых детей – трех сынов и дочку. Младшенькую… Сыны старшие померли оба, а дочку забрали за плату Гале.

- Как забрали? Что, герцог не мог отдать чужого человека? Вы же родные для него, он Зодара братом зовет. Сестру – в рабство?! - я задохнулась от возмущения.

- Какое рабство? Замуж забрали туда. Зодар ездил – говорит  что на руках ее носит, пылинки сдувает, внучка у меня родилась. Только не увижу я никогда ни дочку, ни внучку. Ее он не отпустит, трясется над ней, а мне туда не доехать уже.

Она тяжело вздохнула и продолжила:

- Сыны померли оба, как только стукнуло тридцать годков. Проклятье у них на роду, не снимаемое. И замуж когда шла, знала, что коротким будет мое счастье. И детей рожала, сколько успела и смогла. Чтоб больше памяти о нем у меня было... дурная баба. Пресечь нужно было род, на корню пресечь. Девки... те живут и живут себе, а вот парни в тридцать мрут все. Давно уже – и не помнит никто, за что их так. Видно – такого наделал… Зодару через месяц как раз и будет тридцать, жду вот... Просто оденется в праздничное, ляжет и уснет с утречка в тот день. И не проснется... Все они так. Проклятый род... не нужный.

- Не может быть, чтобы не снимаемое! Всегда в противовес злому слову или наказанию есть хоть один шанс на спасение. Не знаю, заслужить его надо или просто знать. Но так просто не может быть! Наказание не может длиться вечно.

- А и есть. И знают все – что спасет. Да вот только до этого спасения не дотянуться. Надеялась я, как тебя увидела, да напрасно.                                                                                                                   -Так, постойте. Пока я поняла одно – что-то может сделать Хозяйка? Говорите уже прямо - надоело догадываться, домысливать. Все молчат, как партизаны на допросе. Говорите все, как есть.

- Я-то скажу, да что изменится? Сердцу ведь не прикажешь. Это я его погнала к тебе сегодня утром. Пригрозила, что сама пойду и все расскажу. Вот он и согласился поговорить с тобой. Слышала я, как ты его… заслужил…Не слушал мамку…Полюбил, а не открылся, говорит –  не видишь ты его, только то, что все видят – красоту его проклятую. Бабы проходу не дают, на лицо глядя, им только баловство с ним и нужно. Любая один раз взглянет – и на все готова. Боялся, что и ты так. Позвал бы замуж – пошла бы, не любя, за красивого. А не любя, не снять эту заразу. Помер бы все равно. И тебе жизнь испортил, – она тяжело заворочалась, села на постели, глядя на меня, продолжила:

- Хозяйка если полюбит, жизнь свою сможет разделить с любимым. Они очень долго живут – по триста, а то и четыреста годов. Но если полюбит и счастлива будет, то вдвое меньше – плата, видно, за счастье для всех есть. Проживет меньше, но вдвоем. Все на это идут... Мари наша прожила со своим почти две сотни и померли вместе. Рядышком легли, молодые да красивые,  и померли, как чувствовали, что пора. Стражник он у нее был, охранять ее приставлен, а они и полюбили...

Я надеялась, что ты… Он тебя увидел тогда и в дверях встал. А потом думал все, молчал… Я спрашивала – полюбил ты? А он говорит – нет, не полюбил, просто хочется защитить ее от всех и всего, беречь и хранить. Сильно ты испуганная и растерянная была, а хорохорилась, улыбалась. Малая такая, худая, а вредная. Даже мне жаль тебя было. И не повелась на красоту его, вот он и понадеялся тоже, видно, что рассмотришь его за ней, увидишь. Уговорила я его в дом твой приехать. А тут второй… Тоже, как сын, мне. Пропал совсем, как дурной стал, мотался, как чумной. Знал про Зодара, сначала от тебя держаться дальше старался. И что они в тебе нашли? Малое, худое, только волосы на отличку – золотые. Так и те срезала!

Я ж хитрила, старалась тебя от герцога нашего отворотить. Не врала ни слова, но могла же и не рассказывать… Гала его, считай, снасильничала, как приехала договариваться о работе. Власть Хозяйки ей в голову ударила. Заставила при всех принять условие – с ней спать. Прилюдно он обещать должен был. Он молча потащил ее тогда, да так и таскал три года. А была бы умная… Нельзя так с мужиком... Баба должна ждать ласку, заслужить, выпросить красой своей, да еще и делать вид, что не дается. Он охотник – мужик, и не любит, когда его полюют. Да при всех… – дурная, как есть дурная. Жалеет теперь очень, полюбила его потом, все к брату его – Зодару за советом ходит, плачется, а толку? Она и ревновать его хотела заставить – не помогло. И говорила она с ним, и винилась – толку?

А что у него к тебе – не пойму я. Как приворожила. Сказала я ему – проверь, что ты на себя не похож? Проверяли – не виновата ты.

Невесту опозорил, а Галу  как таскал, так и таскает. И ты нужна... Как увидел, что Зодара ты не любишь – не стал отказываться. Тянет, говорит – не могу без нее.

Я говорила с Зодаром - что ж ты не приголубил, не поцеловал? Влюбилась бы, куда б делась? Лаской да терпением-то… А он говорит – глаз не спускал, если бы хоть что проскользнуло – схватил бы и не отпустил вовеки. А ты просто красотой его любовалась – как все. Не судьба, видно... А  может - и к лучшему? У старших сынов тоже семей не было, через дочку проклятье не передается. Так и пресечется проклятый род, не будут баб несчастных оставлять, да сынов на раннюю смерть плодить. Я за ним уйду, а больше и горевать некому. Дочка может и хорошо, что далеко. Зато счастливая. Мужик у нее рыжий, конопатый, они там все или рыжие, или белесые. Бабы у них страшные. Вот они и поставили условие – чтоб разрешили на осенних сватаньях им тут быть. И десяток дев самых красивых у нас отбирают. И идут ведь. Ни одну еще силком не тащили. Они там рыжие да поганые, а смотрят с восхищением, любуются, балуют, на руках носят, берегут. Что еще бабе надо? Чтобы она одна весь свет собой застила…Да дети в достатке жили. А они только богатые и едут сюда.

Ты, деточка, прости, что на тебя все вывалила. Слышала я, как ты его сегодня… Вот и лежу до сих пор, сил не стало. Я хочу, чтоб ты зла на него не держала. Просила – расскажи ей, а он – жалость мне не поможет, а последние дни отравит. Мне б ее на руках только еще раз подержать… А тут ты вовремя напилась, позорная. Вот и подержал, хоть так.

- Как подержал? Когда? Яшка… Яшка говорила, что ушли они.

- Не выдала, значит. Полночи держал и баюкал. Яшка говорит – винищем от тебя прет, бормочешь всякое, а он улыбается и смотрит, как на чудо… Ты не проговорись ему, что знаешь, не простит мне. И что они в тебе нашли?

- Сама не понимаю, верите? А что ж вы говорили, что он с Галой спит сейчас?

- Так уехали ж, я надеялась. Ты прости, но мне все равно с кем – с ней, с тобой ли – жил бы. А вдруг бы с ней что получилось? Вон она какая, где надо – кругленькая. А ты мала…