Молнии Великого Се

Голос одного взвился вверх пронзительным мальчишеским фальцетом, чтобы через миг сорваться в задушенный хрип. Связки другого продолжали вибрировать, посылая в пространство звук запредельной высоты, и этот звук отметал всякие сомнения в том, что тот, а вернее та, кто его издает, в большей степени является подобием первой Матери, нежели первого Отца.

Камень мигом забыл о горных духах и их кознях. Не имея времени вернуться на тропу, он изо всех сил припустил через заросли прошлогодней травы напролом в направлении, откуда доносился рев.

Тропинка серпантином огибала гору. На одном из нижних витков Камень увидел огромного пещерного табурлыка. Поднявшийся на задние лапы зверь достигал высоты в полтора роста взрослого мужчины, но казался еще огромнее из-за косматой, в два пальца длиной, синевато-бурой шерсти и толстого слоя жира, почти не растраченного зимой. Толстый кожистый нос жадно втягивал запах человечины, маленькие, налитые кровью глазки алчно озирали добычу, а чудовищные, почти в локоть длиной клыки и изогнутые когти собирались сделать все от них зависящее, чтобы эту добычу получить.

В нескольких шагах от пещерного чудовища стояла юная прекрасная девушка, хрупкая и изящная, точно хрустальный цветок. Серебристое, матово-поблескивающее одеяние вестников Великого Се красиво облегало статную, ладную фигуру. Разорванный звериными когтями зеленый плащ смятым комом лежал на земле.

Медленно наступая, табурлык пытался подмять под себя что-то неопределенно-грязное, окровавленное и изломанное, то, что еще несколько мгновений назад считалось вполне пригодным для жизни человеческим телом. Бесстрашная красавица, перезаряжая на ходу арбалет, пыталась чудовище отвлечь и отогнать.

Камень прыгнул с уступа на спину табурлыку, вонзая нож в основание его черепа. Раненый зверь попытался сбросить человека. Камень проверил спиной прочность скалы: скала оказалась прочнее, но могучий Утес не отпустил рукояти, все глубже вгоняя свой нож. Девушка меж тем, улучив момент, выпустила в горло чудовищу несколько стрел. Смертельно раненый зверь оглушительно заревел и рухнул навзничь. Камень едва успел отскочить.

Они стояли друг напротив друга, не веря, что остались живы. На языке у Камня вертелись разные слова. От вполне дружелюбных, вроде: «хорошо стреляешь, красавица», до таких, которые вслух без особой надобности произносить не станешь. Больше всего ему хотелось достать ремень и хорошенько, по-отцовски, выдрать обманщицу, чтобы впредь знала, что поездка через травяной лес — совсем не то же самое, что прогулка в тятином саду.

Впрочем, воспитание юной особы могло пока подождать. Со стороны туши табурлыка послышался слабый стон. Несмотря на то, что туша поверженного великана основательно придавила его, беглец подавал несомненные признаки жизни. Могучему Утесу не нужно было объяснять, что делать. Воззвав к мощи своих великих предков, он сделал усилие и приподнял тушу, а прекрасная незнакомка, вовсе не чуравшаяся грязи и крови, вытащила раненого. Могучий Утес отнес его к костру.

Хотя раны, нанесенные пещерным властелином, могли бы отправить к предкам какого угодно молодца, парнишка, похоже, не собирался просто так отдавать Владычице ночных теней свою юную жизнь, да и девушка была исполнена решимости за беглеца побороться. Пока Камень ходил к ручью за водой, она достала из седельной сумки короб с лекарствами. Вот только вместо привычных Камню склянок и глиняных кувшинчиков с пахучими снадобьями и табурлычьим жиром там оказались какие-то угрожающего вида иглы и облатки в блестящей обертке. Последний раз Могучий Утес видел такие диковинки в руках у вестников, и помогали они от любых болезней лучше всяких трав и заговоров самых могущественных колдунов. Похоже незнакомка говорила правду насчет возвращения в Сольсуран небесных посланцев.

В это время одна из лун выглянула из-за облаков. Ее свет упал на лицо девушки, ясно обозначив прекрасные черты, и Камень, который помогал спутнице скрепить поврежденные кости раненого, чуть не разжал онемевшие пальцы, пытаясь проглотить застрявший в горле комок. Как завороженный, он смотрел на подсвеченный ночным светилом лик, ибо то был лик богини, лик, тревоживший покой Камня в течение долгих лет. Царица Серебряная, божественная супруга царя Афру совсем не изменилась (впрочем, стоит ли удивляться: в надзвездных краях время идет иным чередом). Ее молочно-белая кожа осталась свежей и упругой, овал прекрасного лица был по-девичьи нежен, а в иссиня-черных волосах даже внимательный взгляд не отыскал бы ни единого седого волоса.

Могучего Утеса охватил священный трепет. Он ведь своими глазами видел это лицо мертвенно-бледным, залитым кровью, а эти глаза — остановившимися и незрячими! Хотя что такое для вестников Великого Се бренная оболочка!

Окончательно забыв про мальчишку, Камень упал на колени, тщась прикоснуться губами к краю одежды царицы:

— Моя госпожа! Моя милостивая владычица! — бормотал он, чувствуя, что слезы текут по его щекам.

Девушка отстранилась. В ее глазах Камень прочитал удивление и досаду. Могучий Утес отвлекал ее от спасения человеческой жизни, а это она явно считала важнее любых церемоний.

— Что с тобой, достойнейший? Уж не принимаешь ли ты меня за мою мать?

Две другие луны также покинули облака, и Камень понял свою ошибку. Что поделать, мертвым возврата нет. Девушка, такая же юная и прекрасная, какой была супруга царя Афру двадцать лет назад, походила на нее, но лишь в той степени, в какой дети походят на своих родителей.

О, Великий Се! Неисповедимы пути твои!

События двадцатилетней давности всплыли перед его мысленным взором, и он увидел вновь прелестное дитя из надзведных краев — дочь царя Афру и царицы Серебряной. Шустрая трехлетняя девочка безбоязненно бегала по садам и коридорам древнего дворца, а затем засыпала на коленях отца. И даже если владыка в это время принимал иноземных послов или беседовал о важных государственных делах, он не отсылал ее прочь, а вятшие мужи, хотя их об этом никто не просил, говорили тихо и ступали неслышно, и стражники стояли неподвижно, точно статуи, боясь потревожить сон маленькой царевны…

Когда началась резня, царица успела спрятать дочь в одной из гигантских нефритовых ваз, подаренных деду ее царственного супруга синтрамундским калаганом. Камень нашел девочку раньше убийц. Сокрыв малышку под плащом, он вынес ее из обагренного кровью дворца, в который больше не вернулся, и передал вестникам на огненный корабль. И вот прошло двадцать лет, и превратившаяся в прекрасную девушку царевна стояла перед ним зримым подтверждением ходивших в травяном лесу упорных слухов о том, что вестники великого Се опять вернулись в Сольсуран.

Хотя Могучий утес, опасаясь гнева князя Ниака, никому не рассказывал о своем участии в судьбе юной царевны, через столько лет девушка узнала его.

***

Поскольку Камень был так потрясен, что едва мог справиться с бешено бьющимся сердцем, помочь во врачевании он почти не смог. Однако дочь царя Афру успешно справилась сама, не только перевязав раны беглеца, но и успокоив терзавшую его боль.

— Кажется, должно обойтись, — выдохнула царевна, стирая кровь с рук. — До утра ему хуже не станет, а на рассвете его заберут мои друзья.

Камень нахмурился. Конечно, мальчишку следовало спасать, но негоже царевне нарушать законы Сольсурана!

— Не знаю, как тебе лучше об этом сказать, Госпожа, но, по моим предположениям, этот человек — беглый раб! Весь прошедший день он шел по нашим следам.

— Было бы чему удивляться, — пожала плечиками царевна. — Это Обглодыш, слуга старшего княжича. Я всегда говорила Синеглазу, что, если он не перестанет обращаться с челядью хуже, чем с кавуками, он рискует однажды остаться в одиночестве!

Могучий Утес нахмурился еще сильнее. К старшему сыну князя Ниака старый воин питал двойственные чувства. Он помнил княжича еще ребенком. Обласканный добрым царем Афру и его божественной супругой, Синеглаз, чей отец занимал тогда почетный пост первого советника, частенько играл и проказничал вместе с маленькой царевной, вызывая всеобщее умиление и восторг. Однако в последнее время поговаривали, что старший княжич с каждым годом все больше и больше походит на своего гнусного отца.