Котильон

Тускло блестела золотая листва на грустных липах. Гермиона нехотя выдохнула облачно пара, а потом поежилась сильнее, словно пыталась спрятаться от Долохова, раз за разом пробующего её на зуб – контракт, шоколад, медальон. Да даже чертовы пластинки! Казалось, что для Долохова все было игрой, а потому Гермиона думала о том, что он совсем не понимает, что так делает ей только больнее.

Но он понимал, ведь Долохов всегда был излишне проницателен для слизеринца.

- Вы учились на Слизерине?

Он наконец выплюнул скуренную до фитиля сигарету, а потом затушил окурок носком ботинка, все еще не выпуская локоть Гермионы из своей цепкой хватки.

- Да, - спокойно откликнулся Долохов, чуть наклоняя голову, так, что пара черных прядей упала ему на лоб.

Она поежилась снова, прячась от промозглой прохлады, а потом повернулась к нему, когда её с ног до головы окутал теплый ветерок. Беспалочковая магия. Что же, после Отдела Тайн она уже не удивляется этому умению. Долохов насмешливо изогнул уголок губ, заметив её изумление.

Гермиона подняла на него усталые замученные глаза, без слез, потому что все слезы она выплакала очень давно. «Шоколад», – отстраненно решил Долохов. У нее были глаза, как горячий шоколад в саксонском фарфоре.

И он сам, наверное, не понял, почему вдруг решился дать ответ:

- Ты ведь догадалась, не так ли? Клеменс была матерью Доминик.

Гермиона почувствовала себя так, словно у неё из сердца одним рывком выдрали острый зазубренный шип, который сидел там так давно, что уже почти сросся с ней.

- Спасибо, Долохов.

- Всегда пожалуйста, грязнокровочка.

- Вот умеете вы испортить момент!

- Стараюсь.

На старой липовой аллее лениво покачивались грустные золотые ветки. Промозглая ветреная осень задорно танцевала кадриль, рассыпаясь вихрями листопадов.

***

- Целитель Грейнджер! Целитель Грейнджер, мэм!

Гермиона дернула Долохова за рукав, предлагая затормозить, когда из-за поворота вдруг проворно выскользнула хорошенькая светловолосая девушка с печальными светло-карими, будто ты бы оленьими глазами.

- Астория?

Астория Гринграсс еще в школе отличалась тихим и мирным характером. Она училась на год младше, часто сидела у озера и носила венки, заплетая цветы в льняные волосы. Гермиона точно знала, что она неплохо общалась с Полумной, а после школы и вовсе заключила помолвку с Драко Малфоем, чье семейство последний год принимало живейшее участие в жизни Гермионы и её домочадцев.

- Ой… - Астория испуганно затормозила, оглядывая Долохова странным непонимающим взглядом, но потом просияла, - здравствуйте, мистер Долохов!

- Мисс Гринграсс, - равнодушно улыбнулся мужчина.

Астория, уже потерявшая к нему интерес, успела бросить легкий восхищенный взгляд, а потом быстро обняла Гермиону, оставляя на её щеке смазанный след от бледно-розовой помады.

- Мэм, там Драко… он… в фонтане, там, мэм, помогите пожалуйста!

Астория молитвенно сложила ладони на груди.

Долохов и Гермиона синхронно переглянулись, удивленно изгибая уголки губ и вскидывая брови.

- В фонтане? – полюбопытствовала Гермиона.

- И что же мистер Малфой забыл в фонтане? – небрежно прервал её Долохов. Гермиона мстительно ущипнула его за локоть.

Астория вдруг залилась краской, словно от смущения, потупила оленьи глаза, даже как будто меньше ростом стала.

- Он… я шляпку уронила… я предлагала чарами приманить, а ему же сейчас нельзя, вот он и полез так, я правда отговаривала!

- Нельзя?

Гермиона снова нахмурилась – контроль над палочками Малфоем отменили прямо в зале суда, сразу после её показаний.

Астория сделалась такой смущенной, что могла вспыхнуть в любой момент, как спичка.

- Он выпил немножко. Огневиски, на прогулке, разнес маггловский магазинчик. Ну и так, по мелочи…

Гермиона с фырканьем закатила глаза – Драко и тут успел отличиться.

- Так в чем проблема? – снова прервал их Долохов. С каждой фразой он становился все недовольнее и недовольнее.

- Он отказывается оттуда вылезать, - доверительно прошептала Астория.

Малфой и правда отказывался вылезать. Он был безобразно пьян, жонглировал монетками, а потом и вовсе нахлобучил женскую шляпку себе на лицо и принялся распевать какой-то старинный французский романс.

Астория то краснела, то бледнела. Долохов молчал, но его молчание оскорбляло сильнее, чем самое изощренное ругательство, а Гермиона едва сдерживала то ли смешок, то ли слезы.

Дурачился Малфой ровно до того момента. Пока не увидел перед собой Долохова. Вот тут бедняга странно всхлипнул, дернулся назад, и… сел прямо в фонтан. Вода хлестала его по лицу, щегольское черное пальто тут же промокло насквозь.

- Мало тебя Люциус в детстве порол, паршивец. – почти ласково посетовал Долохов, и Малфой от этого тона побледнел ещё сильнее.

Антонин быстро шагнул вперед, а потом просто-напросто вытащил парня из фонтана, крепко схватив за шкирку, но при этом умудрился пару раз сунуть его под самую сильную струю, а так же толкнуть под воду с головой. Мгновенно протрезвевший ухажер красной, как помидор Астории что-то заблеял, но мужчина скривился так, что передернулась даже Гермиона.

Долохов высушился, а потом молча натянул на руки перчатки, которые до этого держала Гермиона, пока он помогал Драко принимать водные процедуры.

- Идите, голубки, - разрешил он, отряхивая пальто, и снова притягивая к себе Гермиону. На этот раз она сама подставила ему локоть, не прекращая улыбаться.

- Спасибо!

- Не за что, - хмыкнул Долохов, - готовься, грязнокровка. Трансгрессируем.

В вихре третьей кадрили успело мелькнуть ошарашенное лицо Астории. Гермиона покрепче вцепилась в руку Долохова, чувствуя, как бьется его пульс - раз-два-три-четыре-пять, раз-два-три-четыре-пять, раз-два-три-четыре-пять, быстро, лукаво, насмешливо. Третья кадриль плясала в ворохе золотистых листьев и отсчитывала удары сердца под кожей Долохова.

Комментарий к третья кадриль

разрешаю бить себя ногами с:

========== четвертая кадриль ==========

звуки забытой кадрили

давних умчавшихся лет,

вновь вы во мне разбудили

то, чего в жизни уж нет.

милые резвые звуки,

склад ваш наивен и стар,

сколько в вас счастья и муки!

сколько пленительных чар!

Он трансрессировал целых семь раз. Когда Долохов выпустил её из своей цепкой хватки, первым, что сделала Гермиона, был не осмотр того места, куда он их забросил, нет, совсем нет. Она запрокинула голову и расхохоталась, звонко-звонко, словно колокольчики зазвенели. Как будто ожила на секунду.

- Тебе смешно? – Долохов принялся расстегивать круглые перламутровые пуговички на манжетах, а потом уверенно схватил её карамельно-бежевый кошмар, нагло стаскивая пальто с содрогающихся от смеха плеч.

- А вам разве нет, Антонин?

Он равнодушно пожал плечами, а потом повесил её пальто на крючок вешалки.

- Где мы?

- Лимерик, грязнокровочка.

Гермиона подавилась очередным смешком, а потом и вовсе удивленно уставилась на Долохова, который беззаботно закурил очередную сигарету.

- Мы в Англии?

- Нет.

- А где?

Долохов плутовато сверкнул глазами, а потом простер руку в странном радушном жесте. Отвечать на этот вопрос он явно не собирался.

- Проходи, грязнокровочка, не стесняйся. Чувствуй себя как дома.

«Но не забывай, что ты в гостях», - растерянно подумала Гермиона, сжимая собственное предплечье другой рукой. В животе скрутился маленький узелок, словно от страха.

- Не волнуйся, - Долохов вдруг подался вперед, медленно, почти незаметно, - я тебя не съем.

- Я так не думаю.

- Где твоя гриффиндорская храбрость, душенька?

Гермиона гневно свернула глазами, а потом быстро, пока не передумала, шагнула вперед, прямо в угрюмую темноту коридоров. Это был небольшой домишко с обшарпанными обоями и дверьми, поскрипывающий, словно продуваемый ветром со всем сторон, да так ворчливо, словно ему лет пятьсот, не меньше. Гермиона провела пальцами по деревянной книжкой полке, а потом удивленно глянула на руку. Пыли не было. Долохов же целенаправленно шел к самой дальней из комнат, а Гермиона шагала за ним, и с каждым мгновением ей становилось все неуютнее и неуютнее. Словно ей показывали что-то очень личное. Как будто душу выворачивали. Словно своим присутствием они портили атмосферу старенького дома. Казалось, самого Долохова подобные мысли и вовсе не беспокоили – он нахально раскрывал старые скрипящие двери, распахивал шторы и даже что-то напевал себе под нос.