Роман Нелюбовича

Муська не пошла. При слове «рыба» она вроде бы встрепенулась, но после фразы о воздухе обдала меня таким холодным взглядом, что я едва не замёрз. Ладно, один.

Я вышел на улицу. Хорошо. Воздух здесь и вправду свежий, не морской бриз, конечно, но и не загазованный, как в городе. Я усмехнулся: как в городе. Сколько времени прошло, уже почти два месяца, а я по-прежнему не могу привыкнуть к тому, что Пужаны тоже город. Пусть маленький, пусть невысокий и пахнущий иногда сосновой хвоей, но всё же город. Из своего окна я вижу гуляющих по дороге кур, а если забраться на крышу, то вижу лес. Смешно. Город в лесу. Нет, не правильно – лес в городе. Странное сочетание, и почти такое же несуразное, как, например, зима в небо.

Я насыпал в кружку заварки, налил кипятку, положил на хлеб кусок сыра. Сегодня четверг, сегодня я пойду в литературный клуб, и буду читать незнакомым людям свои рассказы. Удивительно: всего несколько дней назад я был противником всех этих литературных посиделок, а сегодня горю желанием пойти на них. Горю и боюсь. Нет уже былых предубеждений о местечковости и кулуарности, но появился страх – вдруг не поймут, вдруг не оценят…

– ЗдорОво живёшь, хозяин.

Я едва не подавился бутербродом. Когда человек привыкает жить один, он забывает, что рядом находятся другие люди, которые вполне бесцеремонно могут влезть в его одиночество. В квартире от таких бесцеремонностей легко отгородиться железной дверью, в собственном доме, увы, не получиться, потому что калитку может отворить каждый. Сейчас это был Лёха.

– И тебе не хворать, сосед. Чаю?

– Не, спасибо.

Лёха подошёл ближе, оглядел беседку.

– Аркашка правил?

– Он.

– Аркашка может, – Лёха постучал ладонью по новому столбику, словно проверяя его на устойчивость, и снова повернулся ко мне. – Слышь, Ром, я чего зашёл. Ты завтра подходи ко мне часиков в три. Мы тут с мужиками немножко собираемся – банька там, шашлык. Нормально будет. А то живём через дорогу, а друг друга почти не знаем. А банька у меня хорошая, по белому.

Банька, шашлык? Заманчиво, но… Идти не хотелось, и не потому что я до сих пор относился к Лёхе с настороженностью – не съест же он меня в самом деле – просто две незнакомые компании за одну неделю это слишком. Местных литераторов я ещё как смогу пережить, но застолье дальнобойщиков будет перебором. Поэтому я пожал плечами:

– Да я уж в тазике привык.

– Тазик бане не замена. Ты когда-нибудь в бане был? Не в этих саунах, а в бане?

В общем-то, был, давно, когда в ПТУ учился. Отправили нас в колхоз на картошку, а условий жизни никаких, и чтоб помыться, приходилось договариваться с местными жителями. Они не отказывали, но взамен просили помочь с уборкой их урожая. В итоге получилось, что на деревенских усадах мы работали чаще, чем на колхозных полях. Ну да не это главное. Однажды желая поддать парку, я плеснул ковш воды куда-то не туда, и меня так ошпарило, что с тех пор ходить в баню я зарёкся.

– Был. Но, знаешь, слишком уж там жарко…

– Жар костей не ломит! – сказал Лёха и засмеялся, видимо, думая, что сказал нечто-то потешное или новое. Я тоже улыбнулся, но скорее из стадного инстинкта, чем из вежливости. Когда кто-то громко смеётся, губы сами собой растягиваются в ухмылке.

– Договорились, – отсмеявшись, заявил Лёха. – Жду тебя. А шашлык будет – ты таких не пробовал. У меня Люська готовит – вах!

То, что жена его Люська готовит – вах! – я знал прекрасно. Ветер время от времени доносил до моего дома благоухание борща или пирогов, и тогда я тяжко вздыхал, глотал слюну и вспоминал мамины обеды… От этих мыслей в животе заурчало; я посмотрел на недоеденный бутерброд и спросил:

– Что за праздник хоть?

– День водителя. Пятница завтра, – подмигнул Лёха.

Да, это повод, пятница для водителей святое. Придётся сходить. Ох, быстро же он меня уговорил. Что-то в последнее время я стал очень податлив на уговоры, сначала Геннадий Григорьевич, теперь вот Лёха, а Муська так вообще вертит мной как хочет. К чему-то всё это приведёт.

С началом первой вечерней прохлады я положил ноутбук в сумку и отправился на улицу Вокзальную тринадцать. Проще и быстрее было доехать на автобусе, но я решил: куда торопиться? Выйду пораньше, пройдусь по улочкам не спеша. Время вечернее, солнышко спустилось к тополиным верхушкам, спряталось среди веток. Бабушки выбрались под окна на лавочки, детишки жуков гоняют, собаки гавкают – идиллия. Глядя на это, я попробовал развернуть в голове картину, создать образ, может, мысли какие придут для нового рассказа. Не пришли. Протарахтел трактор, обдал меня вонючим выхлопом, утопил идиллию в дыму. Я закашлялся, плюнул со злости: лучше бы на автобусе поехал.

Добравшись до библиотеки, я постоял немного, посмотрел на часы – начало седьмого. Наверное, уже собрались. Сердце, всю дорогу молчавшее, начало стучать коротко как хронометр: тук-тук-тук-тук. Я приложил ладонь к груди, утихомиривая этот бой, сделал несколько глубоких вдохов. По вискам потекло, под мышками взмокло. Господи, на кой хрен мне это надо?!

Поднялся на крылечко, толкнул дверь.

– Вы куда?

Передо мной стояла худенькая старушка в полинявшей кашемировой кофте и в суконной юбке до пола – этакая модница из шестидесятых. Секунд десять она щурилась на меня, потом поднесла к глазам очки и всплеснула руками.

– Ой, так вы, наверное, Роман! Геннадий Григорьевич говорил, что вы придёте. Рады вас видеть, очень рады. Проходите, пожалуйста. Вперёд до конца коридора и потом направо, там открыто.

Старушка, видимо, не доверилась моей природной смекалке и в довесок к словам показала рукой, куда следует идти, я кивнул в знак благодарности и пошёл в указанном направлении.

Я ожидал увидеть нечто вроде актового зала, где главные приметы – невысокая сцена и сплошные зрительские ряды. Ничего подобного. Скромное помещение, три десятка стульев свободно расставленные веером от стен к центру, портреты классиков. У задней стены микрофонная стойка и ваза с цветами на журнальном столике. На окнах тюлевые занавески, перетянутые зелёными ленточками. Можно подумать, я попал на утренник в детский сад, только вместо малышей собрались взрослые дяденьки и тётеньки. Кто-то сидел, кто-то стоял у окон, две дамы ягодного возраста шептались возле столика, одна из них показалась мне знакомой. У двери спиной ко мне стояла девушка, слегка облокотившись плечиком о косяк. Тонкая, изящная, тёмные волосы собраны на макушке в хвост. Я поздоровался и она обернулась.

Большие ярко-голубые глаза, практически бездонные, губы полные и чуть приоткрытые…

– В такой глуши и такая красота! – не удержался я от восклицания.

И осёкся. Вполне невинная фраза в иной ситуации способная вызвать улыбку и даже дать начало сближению двух человек, прозвучала как самая настоящая пошлость. Я осознал это сразу, потому что глаза незнакомки наполнились пренебрежением и сделали эдакий жест: взгляд сначала как бы приподнялся разочарованно, потом совершил полукруг налево и опять вернулся ко мне, при этом голова слегка качнулась… Эта девушка знает себе цену и знает, какое впечатление производит на мужчин. И мужчины её уже порядком допекли. Я покраснел: сказал так сказал.

– Извините, – потупился я и, чувствуя, что теряюсь, спросил. – Извините, вы тоже пишите?

Очередная глупость, но она следовала из предыдущей и была предсказуема. Девушка помолчала, может быть думала, стоит ли отвечать такому дураку, и всё же ответила:

– Предпочитаю читать.

Я выдохнул и ухватился за её ответ как за соломину.

– Читатель? В наше время это редкость.

– Ну а вы, надо полагать, писатель.

Она говорила легко, с вызовом, с насмешкой, едва ли не издеваясь надо мной, но голос её хотелось слушать.

– В некотором роде. Хотя мне больше нравится именовать себя «литератор». Старомодно, но в моём понимании писатель – это тот, кто зарабатывает на жизнь писательством. Пишет все эти бестселлеры и прочее. А я не зарабатываю, поэтому я – литератор.