Страница 75 из 88
В знак согласия женщина кивнула головой, опустив массивный подбородок на грудь, и вдруг встрепенулась. Она раньше других на какую-то долю секунды услышала пронзительный сигнал воздушной тревоги.
— Быстро в бомбоубежище! — заторопился генерал.
— Далеко ли оно отсюда? — поинтересовался Хлебников.
— Вы разве еще не были в бомбоубежище? — удивленно спросила генеральша.
— Я ведь и так под охраной, — кивнул он на часового.
Втроем они поспешно спустились на улицу и, смешавшись с толпой, побежали на площадь, где виднелась бетонная громада бомбоубежища с огромной черной стрелой, показывающей в землю. Человек десять у входа в бомбоубежище, задрав головы, рассматривали небо. Бежать было опасно. Воздух звенел от падающих на город осколков, шумевших, как дождь.
Несмотря на хромоту, генерал бежал резвее своих спутников. Генеральша едва поспевала за ним.
Хлебников приостановился, взглянул на ярко-синее небо, выдохнул:
— Опоздали!
Немецкие бомбардировщики закрыли солнце, от них отделились черные капли. Капли вытянулись и исчезли.
Впереди Хлебникова, задыхаясь, бежала худенькая женщина с грудным ребенком на руках. Девочка лет восьми, держась за ее платье, семенила рядом.
— Ложись! — крикнул Хлебников, но женщина изо всех сил продолжала бежать. Он нагнал ее, пригнул к земле, схватил на руки ребенка и накрыл его своим телом. Сзади, спереди и с боков рвануло почву. Закрытыми глазами Хлебников увидел клубы огня невероятной, невиданной еще расцветки. Мотнув черной гривой дыма, тротуар поднялся на дыбы и, проскакав по мостовой, унесся прочь. Кусок кирпича больно ударил Хлебникова в спину. Он надолго, как в воде во время ныряния, задержал дыхание, и все же легкие обожгло жаром. Через минуту вдохнул воздух, наполненный густой каменной пылью, закашлялся.
— Молли! Где Молли? — заныла женщина.
— Мама! — жалобно позвала девочка. Платье ее было в крови.
Хлебников поднялся на ноги.
— Скорей в бомбоубежище! За первым налетом последует второй и третий, уж я их повадки знаю! — кричал генерал.
— Скорей, скорей, — торопила женщина.
Схватив раненую девочку на руки, Хлебников побежал. Над городом разворачивалась вторая группа бомбардировщиков.
У входа в бомбоубежище валялись убитые с рюкзаками за спиной.
— Дураки, погибли из-за глупого любопытства, — выругался генерал.
Из бомбоубежища пахнуло грибной сыростью. Света не было, но генерал вынул электрический карманный фонарик. Освещая каменные ступени, свет вырывал из темноты бледные, напуганные лица, баулы и рюкзаки.
— Пройдемте сюда, — генерал провел Хлебникова к двери, у которой стоял часовой.
Увидев генерала, часовой козырнул и почтительно открыл дверь. Они вошли в комнату, освещенную горящей лампой. Хлебников увидел три койки, письменный стол, портрет короля Георга.
— Комната-люкс. Можно умыться и отдохнуть, — сказала генеральша.
Бережно передав девочку женщине, Хлебников вымыл под краном исцарапанное лицо и руки, опустился в кожаное кресло. Гул бомбежки доносился сквозь многометровую толщу земли.
Генерал тоже сел, помолчал. Потом достал сигару.
— О чем это мы говорили с вами? — спросил он.
— О штурме крепости Бардии, — напомнил Хлебников.
— Бардия, Бардия! — Генерал постучал пальцами по деревянной ручке кресла. — После тщательной подготовки в канун Нового года, — он тяжело вздохнул, — мы предприняли атаку. Начали ее перед самой зарей. Быстроходные танки навалились с запада и разрезали осажденный лагерь на две части, как разрезают хлеб, — генерал провел ребром ладони воображаемую линию. — Пехота, ворвавшаяся в центр крепости, рассыпалась веером и ударила в штыки, опрокидывая все на своем пути. Гарнизон крепости частично был уничтожен, а большинство взято в плен. Пожалуй, ни одна армия не сдавалась так охотно, как итальянская. Итальянцы подымали руки и хлопали в ладоши, будто в театре от избытка охвативших их чувств. — Англичанин передохнул, потемневшими глазами внимательно посмотрел на собеседника, стараясь угадать впечатление, произведенное своим рассказом, и, видимо оставшись довольным, продолжал — Впереди был Тобрук, армия устремилась туда. Интенданты сбились с ног, надо было доставлять много воды, пищи, бензина. Только танки расходовали сто тысяч литров бензина ежедневно. Воду возили из Бардии. В сутки солдат получал на умывание и питье пятьсот граммов. Штурм Тобрука начался на заре, в жестокую песчаную бурю, переворачивавшую грузовики.
Женщина перебила мужа.
— Бомбят, — сказала она.
Генерал посмотрел на часы.
— Да, бомбят, уже полчаса как бомбят…
Генеральша неутомимо меряла шагами убежище, болезненно прислушиваясь к звукам, раздававшимся над головами, страдая молча, как страдают герои.
— Перед нами было великолепное зрелище, черт возьми, — говорил генерал. — Итальянцы валялись на земле, умирая от жажды, жевали свои куртки, протягивали бумажные лиры, умоляя продать пинту воды. В последний день января, после трехдневного боя, девятнадцатая австралийская бригада ворвалась в Дерну — милый курортный городок с белыми виллами, окрещенными женскими именами. Итальянцы отходили, взрывая повороты зигзагообразной дороги, спускавшейся по склону к морю. Дорога эта была важна, как мост.
— Извините, откуда вы знаете такие подробности? — спросил Хлебников, рассматривая крохотные ордена и медали на груди генерала, дублирующие настоящие, стараясь угадать, какие из них получены за африканскую кампанию.
— Как же ему не знать этого? — вмешалась генеральша. — Мой муж командовал артиллерийской бригадой и был ранен в бою при Бэда Фомме, о котором премьер сказал, что операция эта навсегда останется образцом военного искусства. Корпусной командир О’Коннор, руководивший наступлением, при солдатах поцеловал моего Мортона в губы, — с гордостью сказала она. — Такой поцелуй стоит ордена.
— Бэда Фомме? — вслух припоминал Хлебников. — Я знаю об этом по газетным сводкам. Кажется, там противник отступал вдоль моря, а наперерез ему была послана колонна бронемашин, встретившая головную дивизию итальянцев и уничтожившая ее?
— Йес, — коротко ответил генерал и пожевал губами. — Бэда Фомме — вершина моего успеха, мое последнее сражение. — Он вытянул вперед несгибавшуюся ногу, и Хлебников понял, что нога ранена в бою при Бэда Фомме.
— Там принимали участие танки? — спросил он англичанина.
— А как же!
Над головой зачастили глухие удары.
— Бомбят! — вздохнула женщина. — Как бы я хотела уехать куда-нибудь, где нет войны!
— Танкисты получали всегда одну и ту же задачу: обходное движение в тыл врагу с целью остановить или хотя бы замедлить его отход. Там было настоящее наступление. В бою, длившемся тридцать шесть часов, убили итальянского генерала Таллера. Его гибель окончательно сломила волю итальянцев к сопротивлению. Киренаика, черт подери, очутилась в наших руках. Но кампания еще только начиналась. Перед нами лежало полторы тысячи километров безлюдной и безводной пустыни, не нанесенной ни на какие карты, прегражденной бесконечными грядами сыпучих дюн, достигающих ста двадцати метров вышины. Горячий ветер нес тучи песка, разъедал трущиеся части машин. У меня до сих пор скрипит на зубах этот чертов песок, — генерал вытащил носовой платок и сплюнул в него. — Люди бредили от жары. Патрули дальнего действия отправились вперед и неделями бродили по мертвым пескам, обжигающим глаза. Один из таких патрулей, под командованием капитана Митфорда, перевалив через песчаное море, за шестьсот километров от нашего переднего края, в Ливии перехватил колонну итальянских грузовиков. На одном грузовике в мешках солдаты обнаружили военную почту. Нам повезло. По адресам удалось выяснить всю диспозицию врага во внутренней пустыне.
Англичанин говорил, будто читал заученную лекцию, ни одного лишнего слова, образа, отклонения в сторону от хронологического пересказа событий. Но какое-то оживление, появившееся в лице, выдавало его. Рассказывая, он как бы заново переживал все пережитое. Хлебников слушал с интересом.